– Алина, – произносит Роман и останавливается рядом.
Его черные ботинки замирают рядом с плечом Третьякова. Герман дергается, на рефлексах пытаясь подняться и заслонить меня, но его тело пронзает резкая боль, и даже моих усилий хватает, чтобы удержать его на месте. Я отбрасываю волосы от лица и запрокидываю голову, чтобы лучше видеть Романа. На нем зеленая рубашка и светлые свободные брюки, штанины которых тоже уже промокли снизу.
– Здравствуй, – добавляет он и напряженно вглядывается в мое лицо, словно ищет там что-то.
– Здравствуй.
– Ты цела?
Я киваю. А Лебедев присаживается на корточки и бросает руки на свои бедра, собирая ладони в замок. Он без единой эмоции осматривается, цепляя взглядом состояние Германа и мои ладони, которые зажимают место ранения.
– Ему нужен врач, – произношу на выдохе. – Роман, пожалуйста…
Он снова смотрит на меня и щурится.
– Зачем? – вдруг спрашивает он холодным тоном.
– Он тяжело ранен, он может умереть.
– Это я вижу, – он кивает. – Я не понимаю, зачем его спасать. Зачем это тебе?
В его глазах открывается черная глубина, которую я не видела прежде. Но сейчас ничего остается, приходится нырнуть в нее и постараться не задохнуться. Я собираю оставшиеся силы и подаюсь к нему, чтобы между нашими лицами остались жалкие сантиметры.
– Ты же видишь, ты уже все понял, – говорю. – Мои пальцы дрожат, я бледная… Я напугана до ужаса, потому что не могу потерять его.
Лебедев усмехается, и эта эмоция мучительно застывает на его лице.
– Я люблю его, – я все равно договариваю, хотя инстинкт самосохранения требует противоположного.
– Не надо, – Герман вдруг подает голос. – Не проси его…
Третьяков откуда-то берет силы и переворачивается, хотя, видимо, собирался подняться. Его неумолимо тянет к земле, и мне не удается удержать его, он заваливается на бок, а я лишь успеваю обнять его за плечи и прижать к себе. Он утыкается виском в металлический пол, и по его лицу стекают капли воды. Ее не становится меньше, словно где-то перебили трубу или открыли люк, она затапливает почти всю парковку, и я вижу, как от тела Германа по ней расходятся красные хрупкие паутинки.
– Значит, это твой выбор? – спрашивает Лебедев и снова опускает голову, смотря на Третьякова, на его лице появляется брезгливость. – Ты хорошо подумала?
– Роман, ему очень нужен врач.
– Нет, – отрезает он.
– Боже! – Я срываюсь в слезы на мгновение, потому что чувствую, как утекает драгоценное время. – Я умоляю тебя!
Я выбрасываю руку вперед и касаюсь его плеча. Нажимаю сильнее, понимая, что он хочет сбросить мои пальцы. Но я тянусь к нему всем телом, почти падая на него, и не даю ему разорвать зрительный контакт.
– Он тонет, – выдыхаю ему в лицо. – Захлебывается без воздуха. Как твоя жена.
– Не смей…
– А я люблю его, как ты ее. Почему эта жестокость должна случиться снова? Если бы кто-то мог тогда спасти ее, подарить ей жизнь… Ты сейчас – этот кто-то. Ты слышишь? Ты можешь все исправить.
Я только в этот момент чувствую острую боль. Выбираюсь из морока и понимаю, что Роман до синяков сдавил мои плечи. Я дышу его загнанным дыханием и впитываю его гнев как губка. Он едва контролирует себя и, кажется, сейчас разорвет меня за то, что я сказала. Мне остается только смотреть в его глаза, в которых проносится калейдоскоп эмоций.
– Ты можешь все исправить, – повторяю. – Можешь… Я умоляю тебя. Не надо повторять то, что уже произошло. В жизни не должна всегда побеждать жестокость.
Глава 26
Я сижу за рабочим столом, внимательно наблюдая за клиентом. Мужчина тридцати двух лет рассказывает о своих проблемах на работе. Его слова льются непрерывным потоком, но я успеваю отмечать важные моменты, которые сигнализируют о том, что он постепенно раскрывает свои внутренние переживания. Его голос слегка дрожит, когда он рассказывает о новом проекте, который доверило ему начальство. Он переживает, что не заслуживает своей должности, что его достижения – это просто слепое везение. В такие моменты его взгляд становится беспокойным. Словно каждый раз, когда он вспоминает ситуации из офиса, его преследует мысль, что он обманывает всех вокруг.
– Это очень распространенное чувство, – говорю я, пытаясь успокоить его. – Многие успешные люди переживают подобное. Вы работаете в большом коллективе, и вам кажется, что все окружающие гораздо более компетентны и опытны, чем вы, но на самом деле это лишь искаженная самокритика.
– Синдром самозванца, – кивает он, явно пытаясь принять мои слова.
– Вам нужно сосредоточиться на своих достижениях, на том, что вы уже сделали. Вы работали усердно, вы развивались, и вы заслужили свою позицию. Недостаток уверенности не делает вас слабым, это просто одна из сторон, с которой можно и нужно работать.
Он снова кивает, его лицо немного расслабляется, но в глазах все еще остается сомнение.
– Попробуйте вести дневник, – продолжаю я. – Записывайте свои достижения, даже самые маленькие. Каждый успех, даже незначительный, должен фиксироваться. Это поможет увидеть прогресс.
Я даю ему еще пару рекомендаций прежде, чем закончить разговор.
– Мы продолжим на следующем сеансе. Важно помнить, что изменения не происходят мгновенно. Вы на правильном пути.
Он встает и тянется за сумкой для ноутбука, благодарно кивает, но я замечаю, как неуверенность снова застилает его взгляд. Мы только начали работать, так что еще предстоит потрудиться. Но это зажигает во мне интерес. Обычная жизнь, нормальные люди, понятные проблемы… Я чувствую себя на своем месте.
– Спасибо вам за помощь, Алина, – говорит он, выходя из кабинета.
– Удачи вам, – отвечаю я.
Когда дверь закрывается, я достаю ежедневник и записываю пометки, которые нужно учесть на следующей неделе. В коридоре слышатся шаги. Я поднимаю взгляд, замечаю помощницу, которая появляется в дверном проеме. Она слегка наклоняет голову.
– У нас остался еще один клиент, – говорит она, – немного опаздывает, но он подтвердил запись.
Я киваю, устало проводя рукой по лбу.
– Хорошо, значит, дождусь. Ты можешь быть свободна, я сама закрою офис.
– А как насчет стендапа? Я бронирую нам столик?
– Я еще думаю.
– Думаешь? Я уже договорилась с парнем, он приведет своего приятеля…
– Ты опять?
– Он айтишник, Лина. Отлично выглядит, классно зарабатывает. И вообще, ипотека под шесть процентов на дороге не валяется.
Ей удается меня рассмешить.
– Ну а что? – не сдается она, хотя тоже уже смеется. – Вдруг дойдет до брака, ты потом мне спасибо скажешь, когда документы в банке будешь заполнять.
– Так, мое терпение не безгранично. Ты, я смотрю, хочешь все-таки задержаться и лично встретить последнего клиента.
– Нет-нет. – Она тут же подхватывает личные вещи со стола и поднимается на ноги. – Я побежала. Пока!
Она посылает мне воздушный поцелуй, полный благодарности, и уходит, оставляя меня в тишине. Я возвращаюсь к записям, проверяя пометки по новому клиенту. Минут через пятнадцать я слышу короткий щелчок. Это значит, что лифт прибыл на наш этаж.
– Экзистенциальный кризис, – прочитываю последнее сообщение помощницы в отдельном чате, куда она сбрасывает данные по новым клиентам после общения с ними в мессенджере перед записью.
Даже любопытно.
Он сам так написал?
Обычно люди указывают, что у них не получается справиться со стрессом или тревогой или, например, проблемы в семье. Нужно разобраться с ревностью или старыми обидами.
Я встаю и подхожу к двери, чтобы встретить клиента. Хотя в груди зреет предчувствие. Поэтому, когда поднимаю глаза и вижу его лицо, я даже не удивляюсь. Я коротко улыбаюсь и наклоняю голову набок, провожая взглядом то, как Третьяков проходит холл и приближается ко мне.
Вскоре он стоит прямо передо мной, с тем самым выражением лица, которое я помню. Никакой суеты, никакой нервозности. Вместо этого проницательный взгляд и спокойная уверенность. Все в нем кажется каким-то чуждым и одновременно знакомым, слишком знакомым, чтобы не вызвать у меня легкий прилив ностальгии.
– Привет, Алина, – произносит он ровным голосом.
Я киваю.
А через мгновение усмехаюсь тому, как быстро все изменилось. Только что я болтала с помощницей об ипотеке, а теперь вижу человека, который не имеет ничего общего с обычной жизнью. Он олицетворяет весь тот мир, в который я когда-то погрузилась с головой и который теперь кажется совершенно чужим.
Я оставляю дверь открытой и поворачиваюсь, чтобы пройти к своему столу. Я сажусь в кресло, откидывая ежедневник в сторону. Герман заходит в кабинет следом и, не произнося ни слова, садится напротив меня, занимая место, которое всегда предназначалось для клиентов.
На нем черная рубашка, идеально сидящая по фигуре, которая подчеркивает его широкие плечи, и брюки темного цвета. Он выглядит так, как я его помню из хороших времен: уверенным и респектабельным. Он смотрит на меня, и я чувствую, как его взгляд скользит по мне, проникает внутрь. Но мне нечего скрывать, так что я спокойно выдерживаю его внимание.
– Я знала, что ты рано или поздно приедешь.
– Да, я не надеялся сделать сюрприз.
Он проводит широкой ладонью по своему бедру. И мне тоже хочется сделать какой-нибудь бессмысленный жест, чтобы скинуть возникшее напряжение.
– Как твои раны?
Герман слегка кривится, словно я задала вопрос, который он меньше всего хотел услышать. Сильные мужчины не любят, когда им напоминают о моментах их слабости. Это закон. А у Германа были не просто моменты, а целая черная полоса. Я много думала об этом и призналась себе, что сыграла свою роль в его падении. Он в запале сказал мне, что «подыхал и не понимал, в чем причина». Ведь я вырвала кусок его сердца. В таком состоянии у него не было шанса нормально жить и вести бизнес.
– Заштопали, – отвечает Третьяков наконец, без тени волнения в голосе. – Прошло уже достаточно времени. Все зажило.