аза запросто скажу. Но сплетни я тоже не люблю, особенно лживые.
— Понятно, — безучастно произнесла Мика, ещё надеясь, что на этом разговор закончится и Вера уйдёт.
Но Вера и не подумала. Точнее, увязалась следом — сначала до гардероба, а потом пристроилась рядом, когда они вышли из школы. Некоторое время обе шагали молча, но уже у самого дома Вера вдруг выдала:
— Знаешь почему я его бросила? Он предал меня. Я никому не рассказывала, стыдно было почему-то. Говорила всем, что он просто мне разонравился, надоел и неохота больше с ним ходить… — Вера хмыкнула. — Но мне все равно никто не поверил, хоть он мои слова и не отрицал. Но все решили, что это Колесников меня послал. Он же у нас звезда, разве он может надоесть? Конечно, нет. Дуры. Какие же девки у нас дуры…
Мика молчала, но против воли слова Веры её зацепили. Очень захотелось вдруг узнать, что там между ними произошло.
Они остановились возле подъезда, а затем, не сговариваясь, присели на скамейку.
— И как он тебя предал?
— Мы гуляли у кого-то из наших на даче. Этим летом, где-то в начале июня. Кажется, у Жоржика. У него дача далеко, на электричке надо добираться. Женька вообще не хотел ехать, он же все эти пьянки-гулянки не любит. Но наши девки его уломали, типа без него же никак. Незаменимый…
Вера хмыкнула.
— Туда нас с ним на машине его отец привёз, потом сразу уехал. Сначала всё нормально было, весело, а где-то посреди вечеринки смотрю — нет его. Он тогда вышел ненадолго — ну, у Жоржика на даче удобства же на улице. И запропастился. Гляжу, Рогозина тоже куда-то делась. Но я тогда ещё ничего такого не подумала, просто пошла его искать… ну и нашла их. Они там за углом дома стояли вдвоём. И так были увлечены, что меня даже не заметили.
Мика округлила глаза.
— Они что, прямо этим там занимались?
— Ну нет. Тогда ещё — нет. Рогозина тёрлась об него и всякую пошлятину несла. Говорила, мол, твоя тихоня тебе вот так никогда не делает, да? — передразнивая, жеманно произнесла Вера. — И ничего тебе не позволяет? Не надоело ещё за ручку ходить, как пионер? Ты же большой мальчик. Ой, а тут-то какой большой и крепкий… И руку ему прямо на ширинку положила, погладила ещё! И я всё это своими глазами видела. Можешь себе представить?
Мика в теории представить могла всякое, но пережить такое — не дай бог. Как хорошо, что она так быстро узнала, что из себя представляет Колесников.
— А он что?
Вера с горечью усмехнулась.
— А ничего. Я ещё как дура стояла и ждала, что он ей скажет что-нибудь, типа, ты, Рогозина, совсем с ума сошла, что творишь такое? Думала, прогонит её. Ну или хоть как-то её осадит. А он — нифига подобного. Нет, ну сначала ещё немного пытался руки её убрать от себя, отшучивался: «Соня, ты чего это? Обесчестить меня хочешь? Осторожнее, а то завтра тебе придётся на мне жениться. Остановись, пока не поздно». Ну, может, что-то ещё говорил до того, как я пришла. Но всё равно это же несерьёзно. Нет чтоб однозначно и резко сказать: отвали! Но, главное, по нему прямо видно было, что он… ну, что это его возбуждало. А когда она внаглую запустила ему руку прямо в шорты, он вообще замолк. Просто привалился спиной к стене, откинул голову назад, глаза закрыл и вот так стоял, позволяя ей себя трогать…
Мике вдруг стало очень жаль Веру, но что в таких случаях надо говорить — она не знала и просто ободряюще тронула её за руку.
— А он знает, что ты их видела?
— Ну конечно! Нет, в тот вечер я правда сразу же ушла. Убежала вся в слезах. Ехала в электричке и ревела. У меня контролеры даже билет спрашивать не стали… Ну у меня его и не было. Но потом, на другой день, Колесников заявился ко мне как ни в чём не бывало. Спросил ещё, куда я делась, почему на звонки не отвечала. Ну я и выложила ему всё.
— И что он сказал в оправдание?
— Шутишь, что ли? Чтобы он да оправдывался, ага, как же… Скорее рак на горе свистнет. Он только сожалел, что я типа так расстроилась, а виноватым себя, походу, вообще даже не считал. Секса, говорит, не было, даже поцелуя не было, значит — не изменял. А то, что она его щупала везде — это не считается. Я его тогда спросила: «Значит, если меня кто-то будет тискать, то тебе это нормально?». И знаешь, что он ответил?
— Что?
— Нет, говорит, ненормально, если тебе этого не хочется. А если хочется — мол, что он может поделать. Ты же, говорит, свободный человек. А я ему на это: «Вообще-то обычно парни ревнуют, когда их девушек кто-то трогает». Он сказал, что ревнуют только собственники. Я, значит, негодую вся, говорю ему: "А ты у нас, выходит, не собственник?". А он решил в шутку всё перевести. Мол, крепостное право отменили сто пятьдесят лет назад. И он не кривил душой. Он реально так думает — типа, все вольны делать то, что хочется, ну и сам всегда именно так и поступает.
— Он, наверное, просто никогда не влюблялся по-настоящему.
Вера поникла. Потом вскинулась:
— Но он и Соньку тоже не любит. И не любил. Ему от неё только одно и нужно было. А она же у нас та ещё… Вот только в кого она такая оторва… У неё же родители знаешь какие строгие. Отец особенно. Очень суровый мужик. Это она при нас наглая, а видела бы ты, как она с отцом себя ведёт. Я однажды видела — классная его в школу из-за чего-то вызвала. Так Соню не узнать было. Стояла там бледнела и заикалась, и вся из себя ну такая примерная скромница. Знал бы её папаша, что она вытворяет… Ну а Колесников… он, мне кажется, вообще не способен любить кого-то, кроме себя.
— Ты не расстраивайся из-за него, — вздохнула Мика, — Не стоит он того.
— Спасибо, — улыбнулась Вера. — А давай завтра после школы куда-нибудь сходим? В кино, может? Или в кафе посидим?
— Ну, можно, — улыбнулась в ответ Мика.
После откровений Веры Тихоновой возникло ощущение, что они как будто сблизились. И это было неожиданно приятно. И хотя сердце всё так же ныло и болело, а рассказ Веры ещё больше отвратил её от Колесникова, но на душе стало чуточку легче. Может, даже им удастся подружиться, подумала Мика, поднимаясь домой…
24
Мика и забыла, как это хорошо, когда рядом подруга. В прошлой школе у неё, конечно, были подруги, они, собственно, и остались, но поскольку теперь она с ними не виделась, то общение постепенно сошло на нет. Поначалу они ещё переписывались в соцсетях, но всё реже и реже, а потом и вовсе перестали.
Раньше ведь постоянно встречались в школе, после уроков, иногда ходили друг к другу в гости, общих тем было полно. А сейчас не ездить же через весь город, чтобы просто поболтать. Да и учёба отнимала много времени — не до разъездов. Особенно — им. Мика помнила, как интенсивно нагружали их в той школе, как строго требовали. Порой столько задавали, что не продохнуть.
Здесь, конечно, и нагрузка, и требования были на порядок ниже, но за десять лет она уже привыкла выкладываться и по инерции училась всё с тем же усердием, не сбавляя темп. К тому же это помогало отвлечься от ненужных мыслей. Если по алгебре задавали два номера на дом, то она делала в довесок ещё полдюжины подобных. Если по английскому нужно было текст прочитать и перевести, то она его ещё и пересказывала. И так почти по всем предметам.
Так что после уроков скучать она себе не давала, а вот в школе — другое дело. Когда кругом все общались друг с другом, быть гордой одиночкой не очень-то комфортно. У неё был, конечно, Лёша, но это всё равно не то. Поэтому с Верой они сошлись после того разговора быстро и легко.
Вера к ней пересела. На переменах они тоже ходили везде вместе. И интересы общие у них нашлись. К тому же она — одна из немногих в этом классе, кто тоже к учёбе относился ответственно. Соня Рогозина даже фыркнула как-то: сошлись же две заучки.
Мика Сонины шпильки пропускала мимо ушей. И Веру подучивала:
— Собака лает — ветер уносит. Не обращай на неё внимания.
Но для Веры Соня, похоже, навсегда осталась «красной тряпкой». Она постоянно украдкой за ней следила, прислушивалась, живо реагировала на всё, что касалось Рогозиной.
— Представляешь, Колесников Соньку обломал, — искренне злорадствовала она. — Сама слышала. Она к нему липла опять, думала наверняка, что после облома с тобой, он снова будет с ней. А он её послал.
— Прямо послал? — заинтересовалась Мика.
— Ну нет, не грубо, конечно. Но отшил однозначно.
Мике даже самой себе было стыдно признаться, но это её вдруг обрадовало. Впрочем, она тут же себя осадила: это ничего не меняет и не отменяет. Он всё равно подонок и мерзавец.
К тому же он и грустить перестал. Вообще вёл себя так, будто всё нормально, будто ничего и не было. На переменах смеялся с парнями, улыбался девчонкам, обращался приветливо к ним ко всем, даже к Вере и Соне, только её одну в упор не замечал. И на уроках больше не смотрел ей в спину. Да вообще никогда не смотрел, ни открыто, ни тайком. Словно теперь она — пустое место для него.
Это очень уязвляло, хоть никакой логики в этом не было. Если бы он вдруг снова стал обращать на неё внимание, она раздражалась бы, злилась, демонстративно игнорировала бы его…
Нет, уж точно ей этого не нужно.
И тем не менее его невнимание ранило. Хотя Мика виду не показывала. Ей и без него было с кем общаться — Вера, Лёша, даже тот же Жоржик.
И всё же нет-нет да иногда накатывала такая острая, такая щемящая тоска… Особенно вечерами или ночью, когда сон ещё не пришёл. И особенно в осенние каникулы, когда они целую неделю не виделись.
Бывало, вспомнится, как они с Колесниковым шли с матча, или как потом стояли в подъезде, или даже тот его поцелуй в школьном коридоре, и в груди вставал ком, а на глаза наворачивались слёзы. Но эти слабости она позволяла себе только в полном одиночестве, а на людях держалась так, что никто ни о чём таком и не догадался бы.
В первый день после каникул она, смеясь, зашла в класс вместе с Верой и Лёшей. Колесников то ли заявился незадолго до них, то ли просто крутился возле первых парт, но, увидев его впервые после недельных каникул так близко, она непроизвольно замешкалась. В груди ёкнуло, прокатилось короткой дрожью по венам.