— Ну, я — та сволочь, я.
Гвалт тут же стих.
— Ты?
— Женя, ты шутишь? — изумился кто-то из девочек.
— Онегин, ты чего? — повернулись к нему все остальные.
— Да ну нафиг! — тряхнула головой Громова.
— Ну спроси у Тамары.
— Почему? Зачем?
— Мы же договаривались!
Он пожал плечами.
— Я ни с кем не договаривался.
— Ну капец! Как ты мог?
— Вот нахрена так было делать? Нахрена было так всех подставлять…
— Ну ты и… — не договорил Антон, скривился, подхватил сумку и направился к двери.
Никто Колесникова не тронул, никто ему и высказывать ничего не стал, если не считать единичных разочарованных возгласов. Но достаточно было и того, как на него посмотрели одноклассники. Даже девочки. Даже Громова, которая всегда взирала на него как на икону. Так в кино смотрят на предателей или на подлецов, которые всю дорогу прикидывались хорошими, а потом вдруг сдёрнули с себя личину и явили свою гнусную сущность.
Мике от их взглядов сделалось по-настоящему плохо, как будто не на Колесникова они были обращены, а на неё. Её будто каменной глыбой придавило. Она даже двинуться не могла, так и сидела за своей партой, с трудом дыша.
Надо было ему что-то сказать, но она не могла найти в себе силы хотя бы повернуться и посмотреть на него. Впрочем, спустя несколько секунд он тоже вышел…
28
Мика не верила, что вот так бывает. Чтобы из-за какой-то ерунды разом все отвернулись от человека. Причём от того, кого ведь любили.
Его, конечно, не гнобили, но очень демонстративно и дружно выказывали своё порицание.
На следующей перемене парни вдруг озаботились тем, что надо срочно искать замену в команду, ведь «предатели не играют в баскетбол». Обсуждали это вслух и так, будто Колесникова здесь нет.
Он же делал вид, что ему всё равно, что вся эта возня никак его не касается. Сидя за дальней партой, он со скучающим выражением лица смотрел в окно. Потом Марина Стеблова подошла к Колесникову, положила перед ним наушники. Не положила даже, а швырнула.
— Я брала у тебя, вот, возвращаю, — произнесла она сухо и холодно.
На другой перемене Костя так же ссыпал на парту перед Колесниковым пригоршню монет.
— Я у тебя занимал.
И с гордым видом удалился.
Ну а больше к нему никто не обращался.
Мике это казалось просто дикостью. Хотелось крикнуть им всем: вы сдурели? В чём здесь предательство? В том, что не захотел со всеми, как баран со стадом, уходить с урока? В том, что у него есть своё мнение? Сами себе нагадили, а теперь ищете виноватых и прикрываетесь высокопарными фразами.
Хотелось, но не хватило смелости. Слишком уж сильное впечатление на неё произвел момент, когда одноклассники вдруг превратились в озлобленную клокочущую толпу.
Перед физкультурой она, зайдя в девичью раздевалку одной из последних, уловила отрывок разговора.
— До сих пор не верится, что Онегин мог так поступить, — сокрушался кто-то.
— Серьёзно, девочки, это же предательство. Он так всех подставил. Громозека, что молчишь?
— А что я? — буркнула Громова. — Ему и так бойкот объявили. Чего ещё?
— А мне Женю, девочки, жалко. Ну в самом деле, может, он не хотел и так получилось… Может, уйти не успел, а Тамара его подловила, а?
— Я вас умоляю, — фыркнула Рогозина. — Он же специально пошёл на это проклятое общество.
— Зачем? — удивились хором.
— Вы слепые, что ли? Он же просто новенькую прикрыл. Ну что вы, Женьку не знаете? И лично я ему никакой бойкот не собираюсь…
Тут они увидели Мику и смолкли. В тишине переоделись и убежали в спортзал. А у Мики не шли из головы слова Рогозиной. Неужели он и правда из-за неё остался, не сам по себе? Он же так плохо теперь к ней относится. Точнее, равнодушно. Зачем ему это? Ради чего так подставлять себя, портить отношения со всем классом? Ведь он этим если не убил, то изрядно покалечил свою репутацию, свой авторитет. И всё из-за неё?
Эти мысли так её разволновали, что затем она едва понимала слова учителя. И сердце колотилось часто-часто.
Надо сказать ему спасибо, решила Мика. Подойти после уроков и поблагодарить. Спор спором, но сейчас он её выручил. А если уж совсем откровенно, после такого она готова простить ему тот дурацкий спор… А как сказать об этом, чтобы не выдать Лёшу, она придумает по ходу.
Мика специально задержалась в классе, когда закончился последний урок. Дождалась, пока все выйдут, рассчитывая застать Колесникова одного — обычно он не торопился уходить. Но сейчас Колесников вышел вслед за всеми.
Ну ладно, она могла догнать его в коридоре. Все равно он будет один — с ним же сейчас никто не общается.
Мика спустилась в гардероб, но его и там не оказалось. Вскоре сутолока рассеялась, но Колесников так и не спустился. Мика уже хотела идти домой, но вспомнила, что математичка просила его подойти после уроков. Конечно, туда он и отправился!
Мика торопливо поднялась на третий этаж, буквально взлетела по лестнице, аж дыхание сбилось. Вывернула на всех парах в коридор и почти сразу наткнулась на них — Колесникова и Рогозину. Оба стояли у ближайшего окна, спиной к ней, о чём-то разговаривали. Но заслышав шаги, обернулись. Колесников лишь глянул на неё безразлично и снова отвернулся. Соня же посмотрела с нескрываемым торжеством? Ехидством? Злорадством?
Мика по инерции сделала пару шагов и замерла. Так глупо она себя почувствовала! И главное, пойти-то больше на третьем этаже некуда. Пришлось, заливаясь краской, просто развернуться и отправиться назад.
Мика мчалась из школы домой, мысленно приговаривая: лучше бы в субботу не оставался! Лучше бы не защищал её перед классом! Пусть вон Рогозину защищает…
Что это было — ревность, обида, разочарование или всё вместе — Мика не знала. И копаться в себе не хотела. Её просто это ранило и всё. Причём неожиданно сильно. Так, что и без того невесёлое настроение стало совсем мрачным и подавленным. И ведь умом понимала: в том, что они там стояли вдвоём, ничего ужасного не было. Соня ведь его не трогала за всякие места. Просто стояли болтали.
И всё равно это так сильно её расстроило, что когда Борис Германович позвонил ей и снова завёл песню про переезд к матери, она сорвалась.
— Хватит мне названивать! — прикрикнула она со злостью. — И приезжать сюда не смейте! С мамой я общаться буду, но вы даже близко ко мне не подходите. А не отстанете, скажу бабушке и вообще всем, что вы до меня домогаетесь. Знаете, что тогда с вами будет? Вот так.
На этом она сбросила звонок.
В другой раз Мика осталась бы собой довольна. Впервые она не дрогнула перед отчимом, ни капли не испугалась и даже не занервничала. Отмахнулась, как от надоедливой мухи и почувствовала его растерянность. Но сейчас в груди так саднило с расстройства, что она даже коротко всплакнула в подъезде.
А на другой день Мика, едва пришла в школу, поняла — происходит что-то плохое…
Она не сразу догадалась, в чём суть. Просто то и дело ловила на себе косые насмешливые взгляды. Девчонки её сторонились, делали вид, что не замечают, но, стоя кучкой в сторонке, явно обсуждали её. Поглядывали, хихикали, шептались.
Парни тоже вели себя как-то странно. Обычно они были с ней дружелюбны, а тут смотрели так, словно знают про неё что-то гадкое. Она не могла определить толком, но было что-то сальное в их взглядах, злое и немножко брезгливое. В столовой от неё все отсели, как от прокажённой.
Сначала она была уверена — всё из-за обществознания. Тем более случайно услышала на перемене, как кто-то из девчонок жаловался, что вчера вечером классная разослала всем родителям по вайберу гневные сообщения. И если уж они своего любимчика Онегина влёт записали в изгои, то что уж говорить о ней.
Но когда Мика отвечала на уроке литературы по рассказу Бунина «Лёгкое дыхание», спиной ощущая едкие взгляды, и упомянула о связи гимназистки Оли с другом её отца Малютиным, класс вдруг прыснул. До неё даже донеслось: «О, она знает, что говорит…»
Русичка даже вынуждена была прикрикнуть на класс, так уж они раззадорились и не хотели утихать.
Мику же эти смешки обескуражили. Пусть и неявно, но чувствовалось в них что-то пошлое, грязное. Но и тогда она ещё ничего не заподозрила. Просто не понимала, что творится. И спросить ни у кого не могла. Как назло, в школе не было ни Лёши, ни Веры, ни даже Колесникова…
29
Перешёптывания за спиной, косые взгляды, ухмылки не стихли и на другой день. Наоборот, это зрело, росло, стремительно набирало обороты.
От девчонок Мика ничего хорошего и не ждала. Они ведь и раньше друг о друге с упоением сплетничали.
Но и парни вдруг стали вести себя с ней по-скотски, все, кроме Лёши и Колесникова, которых снова в школе не было.
Антон, Костя, Гарик, все они, кто ещё недавно смущённо краснели, обращаясь к ней, смотрели теперь с откровенным бесстыдством. С какой-то липкой похотью и презрением. От их взглядов хотелось кожу с себя содрать.
Тот же Жоржик, когда она встретила его в гардеробе перед уроком, на её «привет» только криво ухмыльнулся и, как ей послышалось, сказал пошлость: «Сколько берёшь за…»
В первый миг она дрогнула в шоке, но потом отмахнулась. Нет, не может быть такого. Там же гвалт стоял, ей просто показалось. Не мог он сказать такую гнусность. Это даже для него чересчур. Дикость просто.
Но позже поняла с горечью, что слишком хорошо о нём думала. Да и о других.
Если перешёптывания и смешки она ещё терпела с королевской невозмутимостью, делая вид, что всё это её не касается, то слова пробили броню.
Мика сидела за своей партой, ждала, когда начнётся урок. Сидела прямая как кол, заставляя себя никак не реагировать на хихиканье. Плакать, конечно, хотелось так, что в горле ком стоял. И мутило. С самого утра тошнота накатывала волнами. Но она чувствовала — только покажи им, что тебя задевают их издёвки и тогда вообще со свету сживут.