— Ну я им всем устрою! — цыкнула она, отшвырнув на стол обломки сухарика. Впервые на их идеально чистой, почти стерильной, кухне был вот такой бардак.
— Они у меня сами больше в школу не придут, сволочи, паршивцы, гадёныши! Я им всем покажу!
Бабушка, всё так же тяжело дыша, торопливо прошла в комнату.
— Ба, куда ты? — спросила Мика.
— А ты, доча, сиди. Или полежи лучше. Ты вся серая какая. Тебе отлежаться надо, в себя прийти.
— А ты что хочешь делать?
— А я сейчас пойду к Лиде, вашей директрисе. Устрою им там всем праздник общей беды. Она мне, между прочим, обязана. В две тысячи втором я её мужа буквально с того света вытащила. Так она мне чуть ли руки не целовала, молилась, деньги совала, большие деньги! Ни копейки я у неё не взяла. А вот сейчас пусть покажет свою благодарность. Иначе я всех на уши подниму! Дойду до прокуратуры! Это же надо — доверила ей ребёнка, а над ней там форменное издевательство устроили!
— Бабушка, Лидия Петровна ведь ни при чём, не она же…
— Директор всегда причём! — веско изрекла бабушка, надевая пальто.
Дверь за бабушкой захлопнулась. Мика тяжело опустилась на стул. Мелькнула вялая мысль — ну вот, сейчас к предательнице и содержанке добавится ещё ярлык ябеды. Или как они говорят — стукачки. Впрочем, теперь уже всё равно. Хуже, чем есть, уже не будет. И в класс этот она больше не вернётся.
После недавней истерики на неё накатили нечеловеческая усталость и опустошение. Она прилегла и незаметно задремала. Точнее, забылась тяжёлым сном, точно в яму провалилась. А проснулась от телефонного звонка. Но пока стряхнула сонное оцепенение, пока в потёмках нашла сотовый — вызов уже завершился.
Странно, но бабушка всё ещё не вернулась, хотя за окном давно стемнело. Мика посмотрела на часы и забеспокоилась не на шутку — было уже почти девять вечера. А звонила ей Вера, но Мика решила, что сначала выяснит, где бабушка, а потом уж поговорит с подругой.
Однако, когда пришла на кухню, поняла — бабушка домой всё же возвращалась: кухня снова сияла чистотой. Видимо, та не захотела её будить, а потом снова куда-то ушла. Но куда?
Мика набрала бабушкин номер, но её старенький мобильник пиликнул в прихожей. Ясно, ещё и телефон она дома оставила. И где её теперь искать? Кому звонить? Что вообще делают, когда пропадает человек? К директрисе бы обратиться — к ней ведь бабушка умчалась, но в школе Лидии Петровны наверняка уже нет, а её личных контактов Мика не знала.
Может, к Ивлевым подняться? У Лёшиной матери спросить? Мысль о Лёше сразу неприятно царапнула…
К счастью, из подъезда донёсся хлопок уличной двери. Потом послышались медленные грузные шаги, а затем, как облегчение, заскрежетал замок.
— Ба! Ты где была так долго? — кинулась к ней с объятьями Мика. — Я проснулась, ночь уже почти, а тебя нет. Испугалась так за тебя…
— Да что со мной будет, — устало бросило бабушка.
Теперь уже Мика помогла ей раздеться.
— Так где ты была?
— Где собиралась, там и была. В школе.
— Так долго?
— Родительское собрание недавно закончилось. Ну, закончилось, точнее, около часа назад, но Лида меня задержала, обговаривали с ней кое-какие вопросы. Извинялась очень…
— И что со школой? — встревожилась Мика.
— Ну, посмотрим… Лида, конечно, божилась, что ни сном ни духом. Что знать не знала, какой гадюшник развёлся в её царстве. Но, думаю, она всё это быстро закончит. Не знаю уж, что больше на неё подействовало — давняя благодарность или страх, что я дойду до самого верха и всю их школу перетрясут проверками. Но настроена она очень серьёзно. Устроила им там разгон, что мамашки этих извергов уходили с собрания все в слезах. Так им и надо!
Позже Вера снова позвонила и подтвердила рассказ бабушки.
— Мика, ты не представляешь, какой апокалипсис сегодня директриса учинила нашим! — взволнованно частила в трубку. — Она сначала классную, говорят, дрюкнула конкретно, ну, днём ещё. Мол, та не видит, что у неё под носом творится. Потом велела, чтобы на собрание в обязательном порядке все-все родители явились вместе с нами, а с теми, кто не придёт, она лично разбираться будет. Моя мама так перепугалась, хотя я вообще все дни болела и ни при чём.
— И что на собрании?
— Да она эпический разнос всем закатила! Короче, всё по порядку. Не пришел только Колесников, но родители его были. Сказали, что он с высокой температурой дома. И вот Лёшки Ивлева тоже не было. А все остальные явились как миленькие. Собрали нас в актовом зале, и выступала сама директриса. Про тот прогул она не говорила, а вот про травлю так сильно ругалась, что даже мне страшно было. Рассказала про случай, где девочку в другой школе так довели, что она с моста спрыгнула. И посадили там кого-то. И что вообще травля — это преступление. Вот. И бабушка твоя тоже выступила. Так стыдила всех… А её ведь многие родители знают, так что реально стыдно им было.
Вера перевела дух. Затем снова продолжила:
— Ах да, и про то, что сплетня лживая сказали. Директриса это ещё так преподнесла: мол, только насквозь испорченный, извращённый человек способен из такого невинного эпизода выдумать и раздуть такую похабную и лживую историю. И что главное, она велела выяснить до завтра, кто пустил сплетню. Ну, она сразу это спрашивала. Но никто, разумеется, не сознался. Тогда она сказала, чтобы завтра имя виновного было у неё. Или же, в противном случае, с каждым лично будут разбираться инспекторы на комиссии ПДН. Мол, это уголовка, статья за клевету, плюс — статья за травлю. Назвала даже цифру, я забыла. Короче, пообещала, что всем, и родителям в том числе, устроит весёленькую жизнь. Ты бы видела лица наших!
Вера довольно хмыкнула.
— Особенно Рогозиной! Она прямо белая как мел сидела, а папаша её, наоборот, красный, как Синьор Помидор. А у многих мамы даже плакали, серьёзно. Сидели платочком глаза вытирали. Короче, никогда у нас такого грандиозного собрания не было! Я аж до сих пор не могу успокоиться, — хихикнула она. — А ты завтра придёшь? Директриса велела, чтобы все перед тобой извинились.
— Я не хотела вообще-то, — растерялась Мика.
— Приди! Пусть извиняются, черти! Уверяю тебя, после сегодняшнего никто и не пикнет больше!
После разговора с Верой Мика подошла к бабушке, та сидела на кухне в задумчивости, сложив перед собой на столе руки. Мика придвинула к ней табуретку, обняла, положила голову на плечо.
— Я так тебя люблю, бабуленька…
32
Страшно ли Мике было идти на другой день в школу? Страшно. Очень! Ещё страшнее, чем накануне. Да вообще — как никогда. Несмотря на заверения бабушки и Веры, несмотря на то, что умом она понимала — это им, одноклассникам, а не ей, должно быть стыдно, страшно и неловко. И тем не менее.
В субботу надо было идти к третьему уроку, к половине десятого. Прекрасная возможность поспать подольше, но хорошо если она от силы пару часов за всю ночь подремала. А так — лежала и думала. И слушала, как неистово колотится сердце. Думала обо всём: о том, как завтра себя вести с ними, как вообще быть и, конечно, о Жене…
Стыдно было перед ним, конечно, очень стыдно. Тошно делалось, стоило вспомнить, что она ему наговорила. Посмотреть его глазами — так и впрямь вела себя, как неадекватная стерва.
А как он был обескуражен! Он ведь действительно ничего не мог понять. А она слепа. Поверила безоглядно чужим словам…
Эх, Лёша… Своей непрошенной заботой столько боли им обоим причинил! Она, конечно, обязательно перед Женей извинится, скажет всё, как есть, но сможет ли он её понять? А простить?
И всё же как хорошо, что Женя на неё не спорил, как хорошо, что он оказался не таким…
А утром, в начале десятого, к ним забежал Лёша Ивлев. Заходить постеснялся, ждал Мику в подъезде. Когда она вышла, взволнованно затараторил:
— Успел, слава богу! Вместе в школу пойдем… Мика! Ну, как ты? Я не знал даже! Я в шоке просто! Мне вечером мать позвонила, рассказала про собрание, про… ну то, что тебе сделали… Уроды! И ведь мне звонили наши, каждый день звонили, ну или писали, и никто ни слова об этом. А я же про тебя спрашивал…
— Тебя выписали? — спросила Мика сухо.
— Да нет, — отмахнулся Лёша. — В понедельник должны. Но отпустили на выходные. Утром вот сходили с Любой на уколы, и сразу сюда. Мика, ну почему ты мне ничего не сказала? Я бы не допустил подобного. Не знаю… что-нибудь да сделал бы! Кто вообще всё это начал? Убил бы, честно…
Он остановился, тронул её за руку, посмотрел с сожалением. Мика пожала плечами и пошла дальше.
— Ничего, узнаю — сам урою.
Они перебежали дорогу. Впереди, заметила Мика, шли несколько человек из класса. Непроизвольно она замедлила шаг.
— Лёша, а зачем ты мне сказал, что Колесников на меня поспорил? — спросила его Мика.
Лёша снова остановился, растерянно сморгнул. Открыл рот, собираясь что-то сказать, но ничего не сказал. Затем, стремительно краснея, всё же выдавил:
— Про спор? Так я… ну, чтобы ты знала и не… ну, и не попалась…
— Никакого спора не было, Лёша. — Она наблюдала за его меняющимся выражением лица. Хотела понять — намеренно ли он соврал или сам обманулся.
— Как не было? — пробормотал он, совершенно пунцовый.
— Вот так. Не спорил на меня Колесников и не собирался.
— Но я сам слышал разговор… ну, то есть не сам спор. Он же тогда ушёл с матча. С тобой. Я тебе так и сказал, что не при мне это было. Помнишь? Пацаны сказали, что Онегин на тебя поспорил, вот.
— Кто тебе это сказал? — допытывалась Мика.
— Я уже не помню. Там полно пацанов в раздевалке было. Ну, кто-то из наших, — Лёша от её напора заметно тушевался, но потом встрепенулся: — А вот начал точно Жоржик! Он сказал, мол, вот, Онегин в Мику зарядил мячом. Какой, типа, оригинальный у него способ подката.
— А про спор что?
— Ну а дальше — слово за слово, и кто-то про спор сказал.
Мика покачала головой.