— Это был... ты только что сделала мне комплимент?
— О, перестань пялиться на меня. Я только сказала, что тебе нужно переодеться. Мы не можем отправиться за покупками, когда ты выглядишь так, словно вылез из-под моста.
Его лицо вытягивается.
— Покупка кольца. Правильно.
Он выглядит совершенно подавленным при упоминании об этом, что сбивает с толку, учитывая, что именно он так настаивает на этом браке.
— Куинн? — Он поднимает на меня взгляд. Я колеблюсь, но решаю, что должна это сказать, независимо от того, насколько сильно ему это не понравится. — Лили понадобится твое терпение. Ваш брак, по крайней мере вначале, будет для нее очень тяжелым. — Когда его взгляд мрачнеет, я быстро добавляю: — Я не говорю о твоих головокружительных переменах настроения сейчас. Я говорю о том факте, что она молода и наивна.
Не говоря уже о том, что безумно влюблена в кого-то другого.
Мой голос понижается.
— Она напугана, ладно? Пожалуйста, будь с ней помягче. Если меня не будет рядом, чтобы держать ее за руку, тебе придется. И я знаю, что ты сможешь, потому что видела человеческую сторону, которую ты так старательно скрываешь. Отдай эту сторону ей, и ты сделаешь ее счастливой.
Он смотрит на мое лицо с выражением, которое невозможно описать. Если бы я не знала его лучше, я бы сказала, что он измучен.
Он хрипло говорит: — Черт возьми, женщина. Как только я думаю, что раскусил тебя, у тебя вырастает еще одна голова Гидры и ты снова шлепаешь меня по заднице.
Я вскидываю руки в воздух. — Пожалуйста, перестань называть меня женщиной, как будто это плохое слово? Я ненавижу это!
Устремив на меня пронзительный взгляд, он тихо отвечает: — Я никогда не произносил так, будто это плохое слово. Это самое красивое слово в нашем языке.
Затем он встает и выходит из кухни, оставляя меня смотреть ему вслед в ошеломленном молчании.
—
Час спустя я покормила мужчин, проверила все еще спящую Лили и плеснула себе в лицо достаточно холодной воды, чтобы оно стало не обжигающим, а просто теплым.
С моими трусиками так же не повезло. Они все еще горят. Куинн назвал меня красавицей. Я имею в виду, думаю, что он это сделал. В некотором роде окольным путем. Разве нет? Или я выдумываю это у себя в голове? Неужели моя вагина захватила мой интеллект и держит его в заложниках, чтобы все, что сейчас говорит мужчина, звучало наводяще?
Я ненавижу себя за то, что не знаю. Я ненавижу себя еще больше за то, что хочу знать. Больше всего я ненавижу себя за то, что надеюсь, что я права.
Когда Куинн снова появляется на кухне в свежей рубашке и говорит, что готов уходить, я не могу смотреть ему в глаза. Я просто киваю и продолжаю мыть посуду. Он стоит, вибрируя от напряжения, пока не рычит: — В любое время этого столетия.
Я выключаю воду, вытираю руки и выхожу мимо него из кухни.
— Куда ты идешь? — спрашивает он.
— Хочу взять свою сумочку, если ты не против, принц Чармлесс.
Он что-то ворчит себе под нос, но я игнорирую. Десять минут спустя мы в его большом черном Escalade направляемся в город. Тишина в машине оглушающая. Когда я больше не могу этого выносить, я пытаюсь завязать вежливую беседу.
— Так где вы проведете медовый месяц? — Он смотрит на меня так, словно это слово ему незнакомо. — Только не говори мне, что ты не повезешь ее в свадебное путешествие!
Он уставился в лобовое стекло, сжимая руль так сильно, что я уверена, он хотел бы, чтобы это была моя шея. Сквозь стиснутые зубы он говорит: — Я действительно не могу дождаться, когда больше никогда тебя не увижу.
Я смотрю на его глупый, красивый профиль, заставляя себя удержаться от того, чтобы не провести ногтями по его щеке. Я не хочу, чтобы Лили смотрела на его изуродованное лицо во время своих свадебных клятв.
— Тебе следует отвезти ее в Ирландию, — произношу я, затем смотрю в пассажирское окно, потому что не могу смотреть на него ни секундой дольше.
Через некоторое время он хрипло спрашивает: — Почему Ирландия?
Борясь с желанием пошутить насчет радостей пьяного пения в пабе, я говорю вместо этого: — Чтобы она могла увидеть, где ты родился, Куинн. Узнать тебя получше. Ну, знаешь, познакомиться со всеми твоими родственниками с родины и все такое.
— У меня не осталось родственников в Ирландии.
То, как мрачно он это произносит, заставляет меня взглянуть на него. Его челюсть тверда, и на лице сгущаются грозовые тучи, но я должна спросить.
— Потому что они все сейчас в Штатах?
— Потому что они все мертвы.
— Ох. Мне жаль это слышать.
Не спрашивай. Не говори этого, Рейна. Будь умницей и оставь это в покое.
В ответ на мое двусмысленное молчание он говорит: — Да, девочка, все они. И нет, здесь у меня тоже никого нет.
— Значит, здесь только ты?
— Да.
— У тебя нет родителей? Братьев и сестер? Двоюродных братьев и сестер? Никого?
— Никого, — хрипло повторяет он, затем бросает на меня многозначительный взгляд. — И это правда.
— Ты последний Куинн?
— Здесь миллион Квиннов, — говорит он, щелкая пальцами. — Просто ни с кем из них я не связан напрямую. — После многозначительной паузы он добавляет: — В чем и был смысл.
Это звучит зловеще. Но он не предлагает никаких дальнейших объяснений, поэтому я говорю: — Я не понимаю.
Он ненадолго закрывает глаза, качает головой, как будто сожалеет обо всем этом разговоре, затем тяжело вздыхает.
— В Старом Свете, когда кто-то действительно хочет отправить сообщение, они уничтожают все генеалогическое древо, сверху донизу. Бабушки и дедушки, родители, дети, мужья, жены ... Каждое живущее поколение связано кровными узами или браком с тем, кто нанес оскорбление.
И вот тут я подумала, что Коза Ностра жестока.
— Это то, что случилось с вашей семьей? — Вместо ответа он включает радио. Я протягиваю руку и выключаю его. — Как ты выжил?
Он бросает взгляд на татуировку на моем безымянном пальце левой руки.
— Как ты выжила? — парирует он.
Я снова смотрю в окно, на проплывающий мимо пригородный пейзаж, наползающий на город.
— День за днем. Как могла.
— Тогда ты уже знаешь ответ. Детали не имеют значения.
Он снова включает радио, обрывая разговор. Я закрываю глаза и позволяю внезапному и сильному желанию проникнуть в темное сердце этого странного мужчины — подменыша проходить сквозь меня, пока оно не становится лишь слабым, горьковато -сладким привкусом на моем языке.
Свадьба не может состояться достаточно скоро. Он — прилив, и я заплываю далеко в опасные воды, меня быстро затягивает под воду, как бы я ни старалась удержаться на плаву.
16
ПАУК
Мне становится ясно, что я совершил огромную ошибку, приказав Рейне сопровождать меня в поездке за кольцами, в тот момент, когда мы заходим в магазин Cartier на Манхэттене, и менеджер магазина встречает нас широкой улыбкой, распростертыми объятиями и восторженным: — Поздравляю с помолвкой!
Рейна смотрит на менеджера так, словно планирует его убийство. Она говорит ледяным тоном: — Как мило. Спасибо. А теперь, пожалуйста, покажите мне самый большой бриллиант, который у вас есть на продажу.
— У вас есть какие-нибудь предпочтения в отношении формы?
— Какой из них самый дорогой. — Управляющий чуть не обмочился от волнения.
— Сюда!
Кто-нибудь, пожалуйста, убейте меня сейчас.
Я следую за ними, пока они идут к освещенной стеклянной витрине в задней части магазина. Мы единственные посетители, так как Деклан позвонил и организовал для нас закрытый показ. Я не сказал ему, что приведу Рейну вместо Лили, потому что не хотел выслушивать нотации. Теперь я думаю, что мне не помешала бы хорошая лекция, чтобы отговорить меня от такой глупой идеи.
Я не сомневаюсь, что к тому времени, как мы уедем, я буду на мели. Менеджер, который до сих пор не представился, запрыгивает за витрину и, как настоящая фотомодель, показывает на ряды сверкающих колец, уложенных в белый бархат внизу. Я слышу такие слова, как "безупречный" и "изысканный", но слишком отвлечен, чтобы обращать внимание на что-то еще.
Рейна перегнулась через стойку. Ее поза и то, как облегает ткань платья, подчеркивают идеальную округлость ее задницы. Осматривая товары в витрине ниже, она поднимает руку к подбородку и засовывает мизинец между губ, сосредоточенно покусывая его кончик.
Боже мой, этот рот. Как я хочу трахнуть этот сочный рот. Мне приходится заставить себя отвести взгляд, чтобы не запачкать брюки спереди.
— Розовые просто великолепны. Лили они бы понравились.
— У вас превосходный вкус, — говорит менеджер с благоговением в голосе. — Розовые бриллианты — одни из самых редких драгоценных камней.
— И, наверное, самых дорогих, — бормочу я.
— Они продаются по цене от одного до пяти миллионов за карат, в зависимости от чистоты и огранки. — Когда я бросаю на него кислый взгляд, он улыбается, как продавец подержанных автомобилей. — Но кто может назвать цену настоящей любви?
— Я, — говорю категорично. — И это не пять миллионов чертовых фунтов.
Менеджер бросает взгляд на Рейну, которая смотрит на меня взглядом, способным расплавить твердую сталь.
— Но, дорогой, — мурлычет она, изящная, как пантера. —Разве я этого не стою?
Я прищуриваюсь, глядя на нее. Она улыбается.
Чувствуя игру сил между нами и возможность извлечь из этого выгоду, менеджер говорит Рейне: — Если вы ищите что-то действительно необычное, взгляните на это.
Он открывает заднюю крышку кейса ключом с цепочки на запястье, достает прозрачную акриловую подставку и ставит ее на стеклянный прилавок. На подставке находится кольцо, состоящее из простого кольца из розового золота с огромным кроваво-красным камнем посередине. Оно блестит и вспыхивает на свету, как живое.
— Это рубин? — спрашивает Рейна, хмуро глядя на него.
Менеджер отвечает приглушенным голосом.