– Тогда в чем проблема? – Я нахмурилась.
– Э-э… – он потер щеку. – Я имею в виду… неужели ты действительно этого не видишь?
– Нет! – Я раздраженно вскинула руки в воздух.
Он посмотрел на меня с жалостью.
– Дорогая, это же Вон Спенсер. Статуя выглядит в точности как он. Ну, то есть не совсем, – исправился он, склонив голову набок, чтобы рассмотреть мою работу более внимательно. – В твоей скульптуре больше жизни, чем в Воне. Она выглядит более доброжелательно, и я, вероятно, доверил бы этому Вону ребенка или оружие массового уничтожения. Но в остальном – точно в точку.
Я взглянула на свою статую, мои глаза расширились, и я поперхнулась слюной.
Твою ж мать.
Это был он. Конечно, он. Острые, как бритва, скулы. Безжизненные глаза. Постоянная угрюмость. Сердце, вырывающееся из груди, как струи воды из фонтана. Я сделала это. Увековечила Вона Спенсера своими собственными руками. Эта идея пришла мне в голову, когда я еще находилась в Тодос-Сантосе, в тот день, когда Арабелла отсосала у него, когда Поппи начала присылать мне шоколад. Он унижал меня, а я, в свою очередь, в какой-то степени боготворила его.
Мои липкие ладони вцепились в подол рубашки. Пальцы дернулись. Часть моего мозга – по-видимому, здравомыслящая часть – говорила мне не делать этого, что это не имеет значения, что произведение было красивым и завораживающим и могло открыть для меня много дверей. Но остальная часть меня не слушалась.
Я набросилась на статую, с криком разрушая ее руками. Сшитые плечи, бумажное сердце, терновый венец. Единственное, что я не смогла сломать и испортить, – это лицо, потому что оно было сделано из металла. Мужественное и высокомерное, оно холодно смотрело на меня, пока я разрушала все остальное.
Вона даже не было здесь, но он все еще следил за каждым моим шагом, высмеивал меня, издевался надо мной.
Когда я сломала у статуи плечи и вырвала сердце из груди, то почувствовала, как чьи-то руки обхватили меня за талию, и прежде чем поняла, что происходит, я стала брыкаться, рычать и орать во всю мощь своих легких.
Я попыталась вырваться, но Поуп швырнул меня на кровать, как мешок с песком, достал что-то из кармана брюк и прижал мои запястья к металлической спинке кровати. Я зарычала, как раненое животное, продолжая брыкаться и пытаясь пнуть его.
Он приковал меня наручниками к моей собственной кровати. Придурок!
– Сними их. Немедленно! – потребовала я.
Честно говоря, я злилась на себя, а не на Поупа, который просто пытался сделать так, чтобы в истерике я не испортила всю свою работу, над которой так долго трудилась. Но все же.
Сумасшедшая, подумала я мрачно. Все в моей скульптуре указывало на то, что это был Вон. Как стыдно, что до меня это дошло только сейчас.
– Нет, – сказал Поуп спокойно, выпрямившись и уперев руки в бока, рассматривая меня так, как будто я была диким койотом, за которым он наблюдал через закрытую клетку. – Не пойми меня неправильно, но ты немного не в себе.
Он сказал «немного» из вежливости. Правда заключалась в том, что ты не можешь быть наполовину безумным, точно так же, как не можешь быть наполовину мертвым. Сумасшествие проявлялось в полной мере, что я и продемонстрировала.
– Думаю, он тебе нравится, – мягко сказал Поуп.
Я не ответила. Не хотелось подтверждать его теорию, но было бы глупо ее отрицать. Вон занимал мои мысли больше, чем следовало. Даже подсознательно. Я превратила его в статую, сама того не желая.
– У тебя был план. Почему мы его не выполнили? – спросил Рафферти.
– Потому что он так и не появился в моей комнате, – надулась я. Боже, я вела себя, как ребенок, и во всем виноват Спенсер. Он превратил мои мысли в желе. Я стала той, с кем Арабелла прекрасно бы поладила.
– Тогда напомни ему, что ты существуешь, – произнес Поуп, не отступая. – Ты помогаешь ему легко забыть себя. Ты весь день работаешь в своей комнате. Вы оба такие отшельники, запираетесь в своих углах этого замка. Он не мог забыть тебя, когда ты училась в старшей школе, и я очень сомневаюсь, что он сможет сделать это здесь. Разница в том, что ты не болтаешься у него перед носом. Запретный плод сладок. Напомни ему обо всем, чего он хочет. Будь этим плодом, – сказал Рафферти, стиснув зубы в дразнящем укусе. – Напомни ему, что он хочет съесть тебя.
Я сглотнула. Рафф был прав. Вон сейчас держался в стороне. Но в то же время мой друг ошибался.
Потому что Вон определенно вернется. На этой неделе, на следующей или через несколько лет.
Будет он лежать в кровавой ванне или однажды ночью склонится надо мной. По какой-то причине его потребность находиться рядом была сильнее, чем он сам.
Мне придется подождать. Считать минуты.
Если он действительно хочет меня, то придет сюда снова.
И я буду ждать.
Полностью заряженная и готовая к ответному выстрелу.
Глава 18
Он приходил к ней в комнату каждую ночь.
Не то чтобы я следил за ними или что-то в этом роде.
Я просто находился по соседству, когда это случалось.
И под «по соседству» я имею в виду, что прятался в коридоре недалеко от ее комнаты.
И под «прятался в коридоре» я подразумеваю, что мне явно не помешает профессиональная помощь психолога, чье-нибудь вмешательство и вообще хоть намек на свою личную жизнь. Я обнаружил, что стою за статуей Луизы Буржуа по несколько часов в день, ожидая Ленору, как какой-то бешеный фанат Джастина Бибера.
Конечно, у меня имелись на то свои причины. Во-первых, Ленора стала единственной, кто напомнил мне о существовании понятия «влюбленность», независимо от того, насколько я презирал это слово (или девушек). Во-вторых, я стал чувствовать себя собственником по отношению к ней, особенно теперь, когда она раздвинула ноги перед Рафферти Поупом, который, согласно слухам в Карлайле, работал над чертовски хорошей картиной.
Самое жалкое было то, что я хотел увидеть ее.
Ленора не хотела меня видеть. Но я, как известно, был совершенно не заинтересован в том, чего хотели люди. Я бы пришел к ней раньше, но не сделал этого, просто потому что меня не было в замке Карлайл.
Вскоре после того, как я навестил своего маленького друга Гарри Фэрхерста, я оставил на столе Эдгара Асталиса письмо, в котором сообщал ему, что меня не будет до конца недели и я отлучаюсь на поиски вдохновения. Это, конечно, была чушь с большой буквы. Мне не нужно было вдохновение. Моя работа была почти закончена на несколько месяцев раньше запланированного срока, и, безусловно, это была самая близкая к совершенству вещь, которую я когда-либо создавал.
Что мне было нужно, так это выиграть время, пока я не полу деньги, которые Джейми выделил из моего трастового фонда. У меня было очень четкое представление о том, как я хотел использовать свое отсутствие в замке, также было важно, чтобы Фэрхерст считал, что в течение этого периода времени меня невозможно отследить.
Кроме того, мне следовало залечь на дно на случай, если парни в форме нанесут визит в замок Карлайл после того, что я провернул с любовником Фэрхерста. В последующие дни никто не подавал заявлений, но жизнь любила удивлять меня, особенно когда речь шла о Фэрхерсте.
Гарри не сообщал ни о каких пропавших вещах из своего дома. Должно быть, он ждал нашего давно назревшего разговора или разрабатывал какой-то план.
Теперь, когда я сделал то, что должен был, я хотел немного помучить Гарри, дав ему время понервничать до понедельника. Но находиться так долго от Леноры на расстоянии оказалось сложнее, чем я думал, поэтому сегодня – в пятницу – нам придется с ним встретиться.
Первым делом с утра я без стука распахнул дверь в кабинет Фэрхерста, направился прямо к столу и уселся в его кресло. В руке я держал чашку дымящегося кофе – вторую чашку за сегодня, первую каждое утро я оставлял рядом с комнатой Лен, но все же она ничего не заслуживала от меня.
Устроившись поудобнее, я достал сигарету и засунул ее в уголок рта. Технически в Великобритании это считалось незаконным, но мне было плевать. Я мог бы наложить кучу на стол Гарри, и он бы ничего не сделал. Фэрхерст знал, что я держу его за яйца.
Он вошел в кабинет, разговаривая по телефону. Когда Гарри заметил меня, он извинился перед человеком, с которым разговаривал, повесил трубку и бросил телефон на стол. Я положил ноги на его письменный стол, скрестив их. Откинувшись назад, я наслаждался видом бледнолицего Фэрхерста, ожидающего объяснений.
Я уставился на него с дьявольской ухмылкой.
Наконец, он наклонился вперед, сцепив пальцы вместе, в попытке выдать себя за ответственного, рационального человека, которым он не был.
– Как? – Его лицо исказилось от отвращения.
По крайней мере, я оценил его стремление к знаниям. Я лишил его рычагов давления, уничтожил его ложные улики, обоссал весь его дом – в прямом смысле – и украл его ценности. А он спрашивает меня, как я это сделал.
Однако любопытство было тщеславием. Мы хотели знать некоторые вещи, чтобы иметь возможность их контролировать.
– Следующий вопрос.
– Что заставляет тебя думать, что Доминик Мейплз не будет выдвигать обвинения? Я буду только рад подтвердить, что это ты стоял за той шуткой в моей гардеробной.
– А я буду рад объяснить, почему сделал это. И, кстати, я уверен, что ты будешь держать рот на замке ради своего любовника.
Гарри захлопнул рот, стиснув челюсти. Я стряхнул пепел на пол и оглянулся по сторонам. Это был прекрасный кабинет, перед столом висела одна из его картин.
– Никаких файлов. Никакого ноутбука. Никакой камеры. Никаких рычагов давления. – Перечисляя, я загибал пальцы. – Не хотел бы я оказаться на твоем месте, Гарри. Часть тебя, вероятно, хотела бы, чтобы ты осуществил свой замысел и поимел мою мать, прежде чем я смогу что-то сделать. Знаешь, я никогда не расскажу ей о твоем идиотском плане. Ее сердце не заслуживает того, чтобы его разбивали. Ты ей действительно нравишься.