– Эта статуя продается с аукциона наверху за шесть миллионов долларов, – сказал мужчина тем же монотонным тенором, которым можно было бы обсуждать погоду. – Самое знаменитое творение моего кузена. И ты только что уничтожил его.
– Я этого не делал! – ахнул я.
Впервые в жизни я почувствовал что-то чужеродное, сильное и острое. Ненависть. Она была такой густой, и я чувствовал, как она скапливается у меня на языке. Мерзавец собирался повесить это на меня, и люди поверили бы ему, потому что он был старше и носил костюм, даже если в нем выглядел забавно. Я был просто ребенком, который ничего не мог с собой поделать и бросил свою няню – и не в первый раз. Я чувствовал, что у меня возникли проблемы.
– Да, ты сделал это. Я видел тебя.
– Это ложь! – Я в отчаянии пнул воздух, мое горло горело. Я был так зол, что хотел ударить его, но знал, что не смогу.
Я услышал голос Мэгги, отчаянно зовущей меня по имени. Мужчина тоже ее услышал и улыбнулся.
– Они оставили тебя с помощницей по хозяйству. Как чертовски банально. – Он покачал головой, посмеиваясь про себя.
В то время я не знал, что он имел в виду. Теперь я знал. Он думал, что мои родители почти не интересовались моей жизнью. Что я был легкой добычей – украшением, которое они вырывали из рук кормилицы иногда вечером, чтобы показать своим друзьям и коллегам, что у них есть наследник.
– Твой отец ударит тебя, если узнает обо всем? – спросил он меня.
– Что? – выплюнул я, удивленный даже самой этой идеей. – Нет. Нет, он никогда такого не сделает.
– Но он будет в ярости, что ты что-то сломал. У него вообще есть деньги, чтобы заплатить за это? – посмотрел он на меня.
Голос Мэгги стал ближе. Она приближалась. Твою ж мать. Она обязательно донесет на меня, и мои родители наговорят мне столько всего. Если папе придется платить за это, думаю, он ее тоже уволит. Мэгги была чьей-то бабушкой, и ее внук сильно болел. Я не знал, что было у этого мальчика, но я знал, что его зовут Джонни и что Мэгги отчаянно нуждалась в этой работе. Моя мама посылала цветы ему в больницу, где он лечился, и частенько навещала его, но никогда не брала меня с собой, потому что ей не хотелось, чтобы я сталкивался с некоторыми вещами раньше времени.
Внезапно надо мной разразилась настоящая катастрофа. Я понятия не имел, что жизнь может сделать такой крутой поворот за долю секунды.
– Ты лжец! – заорал я ему в лицо, толкая его изо всех своих несуществующих сил. Мои лапшеобразные руки комично отскочили назад, ударившись о мой живот. Я был восьмилетним худощавым ребенком.
Он схватил меня за запястья и прижал их к своему животу, посмеиваясь низким, хриплым голосом.
– Может, заключим сделку, малыш?
– Нет! – Я пытался сопротивляться, пиная его по яйцам, но он был быстрее, уклоняясь от моих ударов. Я был вне себя от гнева, брыкаясь без результата.
– Я могу решить твою проблему. Принять на себя вину. Забыть обо всем и поговорить с моим двоюродным братом. При одном условии.
Я перестал сопротивляться, застыв. Каждая косточка в моем теле говорила мне не принимать то, что он мог предложить, но голос Мэгги стал еще ближе. Он звучал все более неуверенно. Теперь она была в слезах и в панике шмыгала носом, произнося мое имя.
Черт, черт, черт.
– Все, что мне нужно от тебя, это… – Он замолчал, взяв одно из моих запястий и прижимая ладонь к своему паху. – Засунь свою маленькую ручку мне в брюки и сожми мой член. Это все. Совсем чуть-чуть.
Я прикасался к себе тысячи раз. Конечно, не для того, чтобы дрочить, но мы с моим другом были в хороших отношениях. С другой стороны, мои родители говорили мне, что мои интимные места принадлежат мне, и больше никто не должен их трогать.
Хотя они никогда ничего не говорили о том, что мне нельзя прикасаться к чужим.
– Нет. Это отвратительно, – сказал я, отстраняясь. – Ты старый. Кроме того, мне нравится только мой собственный член.
– Мой тебе понравится больше за шесть миллионов долларов, малыш. – Он рассмеялся, расстегнул молнию на брюках-сигаретах, но не стал их снимать.
Мэгги уже была близко к комнате, и я был вне себя от адреналина. Все может сложиться так плохо. Моя мать будет очень расстроена, если узнает, что я снова улизнул. Мой отец будет в ярости, когда ему придется оплачивать счет. Я не хотел, чтобы они были разочарованы.
А Мэгги – что, если они ее уволят? Мама бы не стала. Но папа мог и сделал бы это. Даже мама не смогла бы убедить его в обратном. Это был не первый, не третий и даже не пятый раз, когда я убегал, находясь с Мэгги.
– Хорошо, хорошо, – выдохнул я, засовывая руку ему в штаны. Его член был толстым и большим. Это было странно и неестественно. Недавно съеденный десерт стоял в горле. Меня затошнило.
– Теперь сожми, – приказал он со своим легким английским акцентом.
И я сделал, как он сказал. Сжимал его снова и снова, как мячик для стресса, желая причинить ему сильную боль. Но чем больше я старался сделать ему больно, тем больше мне казалось, что ему это нравится. Все произошло очень быстро. Ровно десять секунд. Его глаза закатились, закрывшись, и он вздрогнул.
Он оттолкнул меня внезапно резко. Я грохнулся на пол и смотрел, как он достал из нагрудного кармана разноцветный носовой платок и засунул руку в расстегнутую молнию. Когда платок появился снова, он выглядел мокрым и липким.
– Черт возьми, – тяжело выдохнул он, вытирая лоб. Выражение его лица, когда он заметил меня на полу, уставившимся на него во все глаза, сменилось с растерянного на сердитое.
– Теперь на ноги. – Он дважды хлопнул в ладоши.
Я вскочил, как только Мэгги вошла в комнату. Она была не одна. Мама и папа тоже были с ней. Один взгляд на них троих, и все мои сожаления о том, что я сделал с этим человеком, исчезли. У мамы и Мэгги на глазах были слезы. Со лба Мэгги капал пот. Папа выглядел так, словно собирался кого-то убить. Если бы они подумали, что я улизнул, чтобы разбить произведение искусства за шесть миллионов долларов, мне было бы несладко.
– Вон! – Мама заплакала от облегчения. Она подбежала ко мне, подхватила на руки и крепко обняла, как будто я был ребенком. Мои конечности беспомощно задергались. Я почувствовал, как ее сердце бешено колотится рядом с моим собственным. На моей левой ладони остался липкий след.
– Боже, я так волновалась. Что мне с тобой делать, малыш Гудини?
– Судя по всему, заковать его в цепи за лодыжки и бросить в подвал, пока ему не исполнится восемнадцать, – пригрозил папа, подходя к нам и выхватывая меня из ее рук. Он опустил меня на землю и присел на корточки на уровне моих глаз, его лицо было грозным.
– Кто этот человек? – Он склонил голову набок, указывая на мужчину, попросившего меня коснуться его члена, но при этом все еще пристально глядя на меня.
Я только открыл рот, когда мужчина проворковал:
– Эмилия ЛеБлан-Спенсер! Наконец-то мы встретились. Я ваш огромный поклонник.
– Гарри Фэрхерст. То же самое можно сказать и о тебе. Я только что приобрела одну из твоих картин. – Мама уже оправилась от своей истерики, но пока еще не сводила с мужчины подозрительного взгляда.
Она взглянула на меня, ожидая подсказки. Папа встал и нахмурился. Ему тоже что-то не нравилось в этой сцене, но он не мог понять, что именно.
Но мне было стыдно.
Стыдно, что я облажался.
Убежал.
Попал в западню к этому человеку.
Я чувствовал себя глупым, юным и более ответственным за свое поведение, чем когда-либо, потому что на кону стояла работа Мэгги.
Она могла потерять работу, а папа мог заплатить шесть миллионов за мою глупость. И в любом случае я больше никогда не увижу этого засранца.
– Что мой сын делал с тобой в этой комнате, Фэрхерст? – напрямую спросил отец.
Мэгги подхватила меня на руки. Мама повернулась к мужчине по фамилии Фэрхерст, ее тело напряглось.
– Гарри?
Он смотрел на них всех, кроме меня. В его глазах сверкнуло что-то отчаянное, но я не знал, что это было. Он указал на разбитую статую у своих ног, и мое сердце екнуло.
Ублюдок не посмеет.
– Я случайно уронил это, – небрежно объяснил он, и улыбка вернулась в его голос. – Вон услышал грохот и ворвался внутрь. Он предложил мне свою помощь. Я сказал ему, что в этом нет необходимости и что ему нужно вернуться к тому, кто его зовет.
Ложь. Но я подумал, что она пойдет мне на пользу, поэтому держал рот на замке.
Папа повернулся ко мне.
– Это правда?
Гарри Фэрхерст не осмеливался дышать в течение всего промежутка между папиным вопросом и моим ответом. Мама отступила на шаг от Фэрхерста, в ее глазах было что-то дикое, чего я не мог прочесть – не просто беспокойство. Она была ошеломлена. Я не мог так поступить с ними, не тогда, когда я знал, что у Гарри все еще была салфетка с этой слизью в нагрудном кармане.
– Да, – наконец ответил я. – Я хотел посмотреть, что случилось.
– Ты можешь сказать нам правду, – тихо сказала мама. У нее был такой взгляд, будто она собиралась заплакать.
– Так и есть, – усмехнулся я. – Я говорю правду.
В тот день я сделал два удивительных открытия:
1. У меня была возможность уничтожить своих родителей. Все, что мне было нужно, – это сказать им правду. Чувство вины и перспектива того, что я буду в полном дерьме из-за этого, сделают все остальное.
2. Я бы скорее умер, чем уничтожил их.
Однако Гарри Фэрхерст был прав в одном пророчестве. Я стал похож на Тутанхамона. В девятнадцать лет у меня больше не билось сердце. Я носил маску смерти везде, куда бы ни шел, и жаждал мести.
Ради его крови.
Существовала только одна маленькая проблема, о которой я не мог знать заранее.
А именно его племянница, Ленора, которая засунула сердце обратно мне в грудь.
Теперь, когда оно снова начало биться, я не знал, что с этим делать.
Фэрхерст оскорбил меня еще два раза.