– Он мне завидует, – Бахти выдыхает облачко конопляного дыма. – Восемь лет старше. Дома нет, жена нет, ничего нет.
– Охуенно завидую, – Хуршед кривит губы. – Мне очень нужен дом в ебенях, чтобы жить там две недели в году. И страхоебина из соседнего села, с которой я даже не знаком.
– Она не страхоебина, я фотография видел. Я ее уже люблю. – Бахти снова роется в сумках и достает мятую фотку. Девица жирная и узкоглазая.
– Красавица, – я цокаю языком.
– Ага, и по росту ему подходит. – Хуршед вытягивает ноги. – Зачем тебе жена? Ты с ней ничего не сможешь. Русского мужика себе найди.
– Саша-джон, можно я его убью?
– Нельзя.
Хуршед уставился на меня наглым взглядом.
– Чего? – спрашиваю я. – У тебя же реально нихуя нет.
– У тебя тоже, – отвечает эта жопа. – У тебя даже машины нет. Будь у меня российское гражданство, я бы давно в офисе сидел и за те же деньги нихуя не делал. Я женюсь на русской. Сейчас времени нет на дискотеки ходить, а то давно бы нашел. У вас тут все девушки красавицы…
У меня в животе разливается неприятный холодок. Чурка расселся на моей кухне, свесив яйца, и ржет надо мной в открытую. Русскую блядь он уже натянул, теперь пытается и мне показать, кто в доме хозяин. Я вышибаю из-под него табурет:
– Одевайся.
– Саша-джон! – Бахти влезает между нами. – Не слушай его, он долбоеб.
– Не, нихуя, он тут самый умный.
Я выкладываю из бумажника большую часть денег. Иду чистить ботинки, в сраной области повсюду глина и навоз. У меня уже четыре пары нечищеных, потому что возвращаюсь и сразу падаю в койку, а утром не успеваю. Новые – и те испачкал, пока до автобуса бежали.
– Саша-джон, мне уйти? – Бахти взваливает одну сумку на плечо и поднимает вторую. – Мы тебя достали, да?
– Не, мы едем твоего братца женить.
– Что, серьезно? – Бахти делает большие глаза. – Ты ему невеста найдешь?
– Он сам себе найдет.
Хуршед тупой. Даже не потому, что его вышибли из РУДН, в который пристроил папа. Оттуда и поумнее выгоняли. Он тупой, потому что думает, что таджики могут ебать русских. Татары ебали – теперь у них от национальности остались одни фамилии. Грузины и евреи ебали. Конкретно так. Полстраны отправили в лагеря, а потом еще полстраны продали. Почему-то никто даже не вспоминает, что страной руководил грузин – мол, русские сами себя истребляли, потому что это нация рабов и стукачей. Нет больше грузин и армян, нет татар и евреев, нет чукчей и немцев, есть только русские.
Единственная заслуга таджиков – в том, что они дешевле азеров. Они дешевле всех и не пьют. На самом деле, конечно, пьют, но стыдливо, по ночам, когда Аллах спит. Или под крышей, когда Аллаху не видно. И эти дешевки думают, что тоже могут ебать русских. Нихуя. Они помогают любому русскому ване чувствовать себя хозяином большой страны. Даже русские бомжи считают, что они круче таджиков. Даже русские бляди знают, что у таджиков маленький хуй. Короче, Хуршед, ты лох.
– Наим? – Бла-бла-бла по мобиле. – Щас Наим за нами заедет, он «восьмерку» купил. – Хуршед пританцовывает у автобусной остановки.
– Охуеть, «восьмерка». Спортивное купе. Почти «порше».
– У тебя и такой нет.
– Да нахуя она мне, в пробках стоять?
– У тебя и прав нет.
– Надо будет – куплю.
Наим действительно подруливает минут через десять на восьмере с дырявыми порогами. Владелец тачки молодой, узкоглазый, выражение лица отрешенное, как будто он ебал тут всех в рот.
– Родственник?
– Не, пазнкомилс прощлм году. – Наим надменно щурит глаза.
Бахти обнимает Наима, Хуршед делает то же самое, но при этом косится на меня – мол, не так поймет.
Мы с Бахти втискиваемся на заднее сиденье, Хуршед на переднем вытягивает ножищи. Сзади он бы просто не поместился. Двери провисают, как во всех восьмерах; когда Наим вставляет ключ зажигания, сама собой включается печка. Пиздатое зубило купил у русских свиней крутой таджик.
– Ехт куда? – Наим выключает свою позорную печку.
– Хуршеда спроси. Он знает, на какой дискотеке русских телок снимать.
– Я на прощл неделя русски девущк пасадил, – говорит Наим. – Отвез ее куда-т в ебеня, Приморск район. Ана ксива дастал и пистолет мне в голову тикат, типа в милиц работает. Хрен знаит, можьт, правда в милиции. Так и довез бесплатн.
– Наш Хуршед найдет не такую. Ему нужна порядочная девушка, правда, Хуршед?
Он выбирает диско-бар в спальном районе. Тоже мне, танцор диско. Я бы на его месте поехал куда-нибудь в Центральный район или на Петроградскую, там публика толерантная. Такие по морде не дадут, а кавайного мальчика Бахти еще и угостят сладеньким.
Наим обещает заехать часов через пять. Спускаемся по бетонной лестнице, в подвале сыро, музыка бьет по барабанным перепонкам. Лет десять назад я бы от такой параши блевал, а сейчас уже ничего не воспринимаю, таджики на объектах слушают смесь «Энигмы» с русской попсой и Шабнам Сураё, мне все равно.
В кабаке довольно мило: чистый туалет, голые крашеные стены, низенькая сцена, микшерный пульт, четыре шеста. На столиках крупными буквами написано «Балтика», и пиво относительно дешевое. Тут уже сидят пацанчики, которые его пьют. Их много, они прилично одеты, выглядят здоровыми и веселыми. Короче, то, что нужно. Девки тоже имеются. Вечер только начался, девицы заказывают себе по маленькому пиву, достают тонкие сигареты. Хуршед сразу дал прикурить двум телочкам, которые сели в углу за барной стойкой, подальше от колонок. Тетки не первой свежести – это правильно, у них стабильная работа, жилплощадь, биологические часы тикают. Официантка приносит пиво. Хуршед складывает ладони рупором:
– А это мой двоюродный брат, он собирается жениться!
– Как интересно! – тетка причмокивает, вынимая изо рта сигаретный фильтр. У нее мелированные волосы и широкое русское лицо, косметики мало, одета достаточно скромно для гопницы.
– У нас до сих пор сохранился обычай, когда жених и невеста друг друга не знают до свадьбы! Вот он завтра летит домой и женится на девушке, которую ему нашла мать! Видел ее только на фотографии! – Хуршед пристально смотрит на тетку.
– Бедный мальчик! – улыбается другая. – Но у вас же, кажется, можно потом второй раз жениться?
– Да, но какой смысл жениться, если между людьми нет духовной близости? – кричит Хуршед. Не зря эта черная жопа три курса отсидела в своей дружбе народов.
– Это точно, в семье главное – взаимопонимание! – кричит тетка с мелированными волосами.
Бедный мальчик зевает и забирается в угол мягкого дивана. Хуршед втирает теткам про межкультурную коммуникацию, я допиваю первый поллитровый бокал. Потом Хуршед идет отплясывать с той теткой, у которой мелированные волосы. Ее зовут то ли Таня, то ли Катя, я не расслышал. Работает кассиршей в строительном магазине. Хрен знает, может, и правда уложит в койку.
Минут через сорок Хуршед тянет меня к себе и орет в ухо:
– Пустишь, если они согласятся?
Смешная чурка, у бабы должна быть своя квартира, иначе это все не имеет смысла.
– К ней поедешь. Ты же крутой. – Я ухожу в туалет.
Закрываю дверь, музыка становится потише. Тут уже ссут какие-то гопнички, целятся в кнопку наверху. Им весело. Я отворачиваюсь и листаю сообщения на мобиле. Звонил один из боссов.
– Уходите? – спрашивает охранник.
– У вас тут сигнал плохо проходит, – я помахиваю телефоном.
– А я думал, уже все. Ваши друзья вышли.
– Они мне не друзья. – Ишь ты, запомнил. Правильно, азиаты не шляются по таким кабакам, они даже в Новый год пьют на улице из горла.
– Эт правильно, – охранник щурится. – Их вон туда повели, там пустырь за забором. Если вам интересно.
Мне не интересно. Кризис, мало заказов. Таджиком больше, таджиком меньше – без разницы. Боссам насрать.
Я достаю пачку «парламента», выщелкиваю сигарету.
Где-то орет баба:
– Он не приставал! Отвали! Ааааа!
Охранник дает мне прикурить. Я глубоко затягиваюсь и выдыхаю колечки дыма в пахнущую сиренью ночь. – Помогите! – голосит тетка. – Помогите, убивают! Вызовите милицию!
– Вызвать? – охранник вопросительно глядит на меня.
– Не надо.
Я иду вдоль забора, спотыкаясь о торчащую из земли проволоку и арматуру. Где-то там слышны мужские голоса, кто-то матерится, баба воет не переставая.
– Заткнись! – говорит кто-то. – Все, пошла отсюда. Сама не понимаешь, во что лезешь.
Внезапно вылетает Таня или Катя, ее словно выхаркнули из стены.
– Помогите! – она кидается мне на шею. – Вызовите милицию!
Ее волосы лезут мне в рот, ноги подгибаются, морда заревана.
– Вызывайте, что вы стоите? – она роется в сумочке. – Какой тут адрес?
Я отталкиваю тетку и ныряю в проем.
– Саша-джон! – визжит Бахти.
Хуршед лежит на земле, его нехотя пинают четыре мужика лет тридцати. Замечают меня, подходят вразвалочку. Один сообщает:
– Он к русской девушке полез. Ну, вы понимаете.
Я киваю.
– Мы же не хотим, чтобы он ее под нашими окнами изнасиловал, задушил и спать рядом завалился.
– Не хотим, – подтверждаю я.
– Пусть это будет ему уроком, – говорит другой.
Бахти зачем-то нагибается, шарит пальцами в грязной траве.
– Ссука, блять! – он взвивается как чертик и чиркает мужика осколком стекла по горлу. – Сука, убью!
– Охуел, что ли? – парень зажимает шею. – Блять, уберите этого чурку!
Бахти мечется между ними, вырывается, пытается сделать кому-то подсечку, его валят на землю и стелят ногами – по ребрам, по яйцам, по печени. Раненый въезжает ему носком ботинка в челюсть:
– Все, хватит.
Он подходит ко мне, протягивает скользкую от крови руку:
– Короче, нас тут не было.
Я пожимаю плечами.
– Мы не хотели, ты же понимаешь. Пацан еще.
Они исчезают в проеме один за другим. На пустыре тихо, ветер шелестит пакетами, вдоль забора не спеша трусит большая крыса. Их тут, наверное, много, не боятся людей. В области я как-то заглянул к таджикам в бытовку, а там в старом кресле кошка спит. Пригляделся – блядь – это же крыса, здоровенная, как кошка. Показал Хуршеду, он схватил плоскогубцы – первое, что под руку попалось,