– У нас на родине, когда один ворует у другого, мы не вызываем ментов, – сказал Тоторо. – Мы все делаем сами.
– Мне не нужны ваши деньги, я хочу, чтобы его посадили. Этого вашего, не знаю, кем он вам приходится, – ответил Паша. – Я не хочу, чтобы он гулял на свободе и гадил русским.
– Берите, берите, – еще шире улыбнулся старый Карвай.
Паша решил, что у старого Карвая от горя помутился рассудок.
– Если мало, еще принесу, – засуетился Тоторо. – У меня столко нет с собой. Вы мне дайте свой номер телефона, все принесу, все нормално будет.
Тоторо несколько раз пытался схватить Пашу за руку, чтобы показать добрые намерения. Это было невыносимо. Паша даже матери не разрешал себя трогать, а прикосновения грязных рук старого мужика просто бесили.
– Дядя Миша, прекращай, – сказал Армен.
– Еще раз извините, – старый Карвай поклонился.
– Прройдемте! – гаркнул кто-то за спиной.
Таджики отскочили от Паши и заскользили в сторону автобусной остановки.
Пак открыл свою машину и завел двигатель.
– Что, несогласный, память вернулась? – спросил он Пашу.
Паша рассказал корейцу про таджиков в контакте. Пак все время поддакивал, потом достал смартфон, и русский надиктовал ему адреса.
– Так держать, – похвалил кореец. – Теперь мы их надолго закроем.
– Мне точно нельзя никуда уезжать? – спросил Паша на всякий случай.
– Да нет, почему, – кореец наморщил лоб. – Езжайте куда хотите, мы с вами уже все выяснили. Займемся гостями из солнечного Таджикистана.
Паша сделался так счастлив, словно Пак оплатил его поездку и лично вернул те двадцать штук. Как будто не было унизительного ожидания, косых взглядов и вопросов не по теме. Паша думал пожать менту руку, но решил, что она грязная, и ограничился словами благодарности.
– А мне обязательно приезжать в суд? – на всякий случай спросил Паша.
– Успеете. До суда еще далеко, – Пак сел в машину. – С Новым годом и счастливого Рождества.
– И вам всего хорошего! – крикнул Паша с кривой улыбкой.
Русский и армянин уже спешили по своим делам. Паша порылся в таджикских деньгах, нашел четыре сотенные и тормознул девятку.
– Угол Энергетиков и шоссе Революции, – скомандовал он водителю. Кстати, водитель был вылитый Акира Куросава с большими торчащими вперед зубами, даже темные очки такие же, не говоря о кепке. Куросава запросил шестьсот, Паша обозлился. Ему неохота было лезть в лопатник и демонстрировать всю наличку.
Он тормознул маршрутку до метро, которую вел, конечно, таджик. Это был веселый кругломордый тип с красными от анаши глазами. Он тормозил так лихо, будто вчера узнал, где педали. Мужик лет шестидесяти материл водилу, тетка в глубоком климаксе спрашивала мужика, как ему не стыдно. Маршрутку задержали на посту, Паша прождал полчаса и потопал пешком.
Он не понимал, как эти чмошники могли его завалить. Трезвый Паша легко держал стедикам и мог любому зарядить в пятак. Все совпало: водка, плохая погода, случайные деньги, случайные люди. «Сам виноват, – думал Паша. – Посидел бы в гостях до утра и не развалился. Нет, все равно бы ушел».
Никогда еще он не чувствовал себя таким грязным. Как будто его самого забрали в КПЗ и опустили всем отделением. Он вспомнил, что у многих таджиков открытая форма туберкулеза, и был уверен, что уже носит инфекцию. В бронхах скопилась мокрота, в метро у Паши случился легкий приступ удушья.
Дома Паша выключил айфон, включил воду, с наслаждением запихал одежду в стиральную машину и улегся в ванну. Почему-то сильно болело лицо. Когда вода начала хлестать через край, он очнулся, закрыл кран и еле добрел до кровати. Постель качалась под ним, словно он плыл на огромном лайнере. Паша даже чувствовал вибрацию, как будто лежал посреди корабельного дюти фри, а вокруг звонко брякали друг об друга бутылки с элитным алкоголем. Может, это звенело у него в ушах или соседи слишком громко чокались за тонкими стенками.
Ближе к утру Пашу стошнило на ламинат. Он проснулся укрытый полотенцем вместо одеяла, выпил два литра воды, наскоро вытер пол и начал кидать вещи в саквояж. Кое-как утрамбовав шмотки, Паша понесся к матери, забирать ключи. Лицо матери побелело, когда она открыла дверь. «Потом объясню», – Паша побежал дальше. Он успел отогнать машину на охраняемую стоянку и ворвался в аэропорт за пять минут до окончания регистрации на рейс. Рысью пробежал на паспортный контроль. Девушка за стеклом трижды взглянула на фото и на самого Пашу, она не могла уловить сходство.
Уже потом, в гостиничном номере, Паша решил-таки побриться и впервые за сутки встал перед зеркалом. Оттуда выглянул лиловый азиат. К концу отпуска гематомы сменили цвет на желтый, а люди вокруг перестали отводить взгляды. Таджикские деньги успели превратиться в юани и были благополучно потрачены, а девочки на работе решили, что Паша очень удачно загорел. Правда, Пашу совсем не волновало их мнение – его не привлекали ни мужчины, ни женщины. Конечно, он дрочил на порно с транссексуалами, но это совсем не то.
Шло время, Пашу никто не тревожил – ни из полиции, ни из прокуратуры. Он даже не знал, нашли ту троицу или до сих пор держат невиновных. Паша удалил свою страницу в контакте и создал фейковый аккаунт, на всякий случай. Таджики на грязной девятке долго снились ему, он даже задумал фильм о диалоге двух культур, но не нашел спонсора. К тому же эпизод, где три таджика пиздят русского, могли счесть неполиткорректным. Гораздо лучше, когда трое русских быдлоганов стелют ногами трудолюбивого мигранта, такого, как тот шашлычник. И таджик нежно, как Лесли Чунг или Иисус, смотрит в камеру, прощая обидчиков и вызывая сочувствие зрителя. Это мог быть второй «Катцельмахер», нашлось бы только тысяч двести-триста.
С матерью он не общался полгода. Вернувшись из Китая, Паша рассказал, чего стоила ее глупая выходка с ключами. Мамаша рыдала и оправдывалась. Паша сказал, что ездит и более нажратый, но это никого не ебет кроме тупых овец, которые ни хера не смыслят в вождении. Мать обиделась и перестала звонить: мол, сам приползет и извинится. Зато позвонил тот парень из макдачной.
Парень успел уволиться и теперь страдал от сильной депрессии. Паша ненавидел позитивных идиотов, так что это было самое оно. Парень отвлекал от мыслей о туберкулезе и гепатите В. Паше не нравился Бергман, а Джейсон ненавидел Тарковского, их интересы идеально совпали. Потому что любители Бергмана – мудаки, страдающие синдромом Аспергера, а фанаты Тарковского – портянки с бредом мессианства. Паша уже сменил из-за Тарковского пять близких друзей. Хуже портянок – только фанаты Триера, которым место в желтом доме. Риветт ему, кстати, тоже не нравился, но Паша терпел француза, чтобы не ссориться.
Они оба страдали легким неврозом и были подвержены обсессивно-компульсивным расстройствам. Паша не гнушался брать его за руку, а Джейсон в его туалете не стелил бумагу на стульчак, так как был уверен в его чистоте. Дошло даже до того, что они пили из одной бутылки.
В сентябре Паша выиграл тендер на короткую документалку, нечто среднее между фильмом и социальной рекламой. Джейсон еще весной состряпал сценарий: молодой гастарбайтер в оранжевой каске «выходил из тени», начинал учить язык Пушкина и Гоголя, а в финале триумфально устраивался на работу с «белой» зарплатой. Идею друга признали самой креативной. Паша стеснялся даже перечитывать эту хуйню, но выплаты за квартиру и машину грузили еще больше. Джейсон пошел в лобовую атаку: вспоминал Эйзенштейна, ссылался на Лени Рифеншталь. Конечно, если подсластить говно, выйдет не конфета, а сладкое говно. Джейсон это не отрицал. Даже гений вынужден пахать на кровавый режим. Но им обоим надо с чего-то начинать.
Паша знал: друзья-либерасты начнут плеваться. Он выбрал самого нищебродского нищеброда, который считал себя фотографом, и попросил найти интересные лица. За три штуки приятель облазал все стройки в округе, нащелкал таджиков на свой огромный никон и раздал визитки. Другой нищеброд гнал пургу как Тарковский, дал понять, что Паша всего лишь оператор, и предлагал «оригинальные решения», без которых Паша только запорет весь проект. Короче, задолбал. Еще пара приятелей, с которыми он иногда пил в ирландских барах, напрашивались в консультанты по исламу.
Джейсон Бер проболтался, что сдает квартиру таджикам, снимай – не хочу. Только не надо говорить, что это его квартира, они там все засрали. Паша отправил его искать локации, Джейсон тоже прислал кучу фотографий. Насчет разрешений кураторша велела не волноваться.
Паша выбил пустую студию для проб. Договорился со старым и очень крутым осветителем. Звукореж запросил в районе двадцатки, хоть и пил с Пашей довольно часто. Паша сам жалел, что не пошел на другое отделение. Еще один друг смонтирует ему короткий ролик для ТВ и расширенную версию для фестивалей. Хотелось сделать все на уровне, а не как всегда. Паша уже снял за свой счет двадцать две короткометражки, которые смотрело от силы сто человек. Они могли быть безупречны, но дешевка есть дешевка. Здесь же появился небольшой, но шанс развернуться по-настоящему.
Паша отправил смету, составил график съемок. Он три раза рисовал кадроплан, и кураторша его утвердила. Звукооператор, водитель и осветитель выкроили время, локации были найдены, с владельцами помещений уже договорились. Короче, все было на мази.
У входа в телецентр собралась толпа, как перед открытием УФМС в будний день. Подъехала кураторша в норковом жакете, выбритом тонкими продольными полосками. От нее ничем не пахло, что говорило о хорошем вкусе. Она вместе с Пашей рассмотрела кандидатов, человек тридцать пустили внутрь, последовала обычная процедура проверки документов. Половина сразу повернула назад, остальные нехотя достали паспорта.
Таджиков заставили пройтись, сказать несколько слов на камеру, улыбнуться и помахать рукой.
Услышав, что им заплатят меньше тысячи, актеры занервничали. Высокий таджик, похожий на индуса, сказал во весь голос: