— Доброе утро, дорогой! — она наклоняется, чмокает меня в щеку, а потом садится на широкий валик моего кресла и облокачивается на меня. Притягиваю её к себе, и она сползает с валика ко мне на колени. Следующий её поцелуй — тоже «дружеский», в кончик носа. Ещё один — в лоб. Дальше я беру инициативу в свои руки, и поцелуи становятся по-настоящему страстными. Друг от друга мы отрываемся минут через пять-шесть, не раньше.
Я снова заглядываю ей в глаза и всё равно вижу настороженность, тревожность и, кажется, обиду на меня.
— Скажи, что-то не так? — спрашиваю я, но она, прикрыв глаза, мягко качает головой:
— Все хорошо, не волнуйся.
Конечно, ей тяжело со мной. Молодая и красивая женщина, умная и обаятельная, похоронила себя в глуши, чтобы ухаживать за больным и, скажем прямо, не совсем нормальным мужем. Пожертвовала ради меня всем. А взамен получает вечный страх, что со мной ещё что-нибудь случится… что я окончательно сойду с ума. Всё бы отдал, чтобы облегчить ей жизнь, но как раз этого я сделать не могу!
— Слушай, — говорю ласково, — а почему у нас во всем доме нет ни книг, ни журналов? Ты, пожалуйста, если хочешь читать — читай! Меня это не заденет, я только рад буду!
Она хмурится:
— Зачем мне читать? Я знаю, как пишутся книги — с авторами же работаю! Все они пишут, чтобы заработать, пишут на потребу публике, им самим нисколько это не интересно. Думают только о том, как бы поскорее добить очередную книгу до нужного объёма и сдать её мне! После такого читать книги противно!
— Да, — киваю я с пониманием. — «Лучше не знать, как делается колбаса и политика». Кто это сказал, не знаешь?
Она хмурится ещё сильнее, но при этом небрежно пожимает плечами:
— Не помню. Что тебе за дело до колбасы и политики? И то, и другое — гадость, как и книги.
Она берётся двумя пальцами за переносицу, но это не помогает — в уголках её светло-серых глаз, таких прекрасных, начинают блестеть слезы. Опять я её расстроил, глупый осёл! Больше ни за что не заговорю с ней ни о книгах, ни о политике, ни о колбасе!
Очередной поцелуй и всё, что следует после него, помогают ей забыть о неприятных темах.
Ванну Илона принимает всегда подолгу. В другой раз я бы залез в тёплую пенящуюся воду в светло-розовом джакузи вместе с ней, но сейчас мы оба слишком устали для продолжения любви. Поэтому в ожидании, когда жена выйдет и мы будем готовиться к обеду, я бесцельно брожу по огромному дому, время от времени натыкаясь на прибирающихся в комнатах андров. Примитивные модели, предназначенные только для наведения лоска. Но дело своё знают. Они педантично сдувают пылинки и протирают объективы камер наблюдения на нижнем этаже, и я поднимаюсь на самый верх, в мансарду под крышей, куда вездесущие роботы ещё не добрались. Там особенно уютно — скошенный потолок, старый, слегка потёртый лимонно-жёлтый ковер на полу, тонкий, но всё же заметный слой пыли на подоконнике.
Машинально провожу по этой пыли пальцем, рисую волнистую линию. Потом начинаю рисовать кружок, но останавливаюсь, изобразив что-то вроде полумесяца. Интересно, какой у меня получился месяц, молодой или старый? Всегда путался с этим. Этот, кажется старый. Почему? Потому что по форме похож на букву «С» — старость и смерть. А если бы он был повернут в другую сторону, к нему можно было бы пририсовать вертикальную линию, и получилась бы буква «Р» — «растущий». А это — «С». Или латинская «Ц».
И я знаю это совершенно точно!
Так, спокойно. Старайся мыслить спокойно и логично, как тебя учили… Где-то тебя этому учили, не помню, да это и не важно. Пока… Утром китайские иероглифы могли быть и просто узором. Но это — не полумесяц. Это первая буква моей фамилии!
Я так и застыл на этом чердаке заброшенного дома на окраине Харбина. Что-то произошло. Что-то происходит прямо сейчас. Я знал этой всей своей чуйкой разведчика, побывавшего во многих ситуациях. Это не шебуршение мышей, это тихие шаги. И шаги нескольких людей.
Провал — самое страшное слово в разведке. Но время ещё есть. Они хотят взять меня живым, поэтому будут медлить. А я этим воспользуюсь. Микрофлешка с информацией уже извлечена из двойного шва на брюках. Так, теперь вставить её в спрятанный в углу передатчик. Готово. Они уже не особенно скрываются, я слышу внизу быстрые шаги. Ну, им ещё придётся поискать лестницу. А я уже отправляю сигнал на спутник. Готово. Флешку вынуть, растоптать каблуком в пыль.
Наши теперь знают, что через три дня японские поселения в Приморье и стратегические пункты на Дальнем Востоке будут атакованы оставшимися у китайцев боеголовками. «Скрывать за улыбкой кинжал», — стратагема номер десять. Они всегда будут жить по этим правилам. Мы были союзниками в войне против Штатов, но Штаты лежат в развалинах и погрузились в хаос гражданской войны. Теперь надо браться за нас. Стратагема номер шесть: «Поднять шум на востоке — напасть на западе». Возможно, наши ещё успеют предотвратить атаку дипломатией. Или упредить собственной атакой. Они должны это сделать — добывая эту информацию, провалились два моих агента, и сейчас они испытывают адские мучения в подвалах контрразведки. Очевидно, кто-то из них меня и выдал, но я прощаю его за это. Дай Бог и мне выдержать всё, что предстоит…
Хотя, возможно, я ещё смогу вырваться. В руке у меня компактный комплекс бесшумно-беспламенной стрельбы «Тихарь». Восемь разрывных пуль. Должно хватить. Потом уйду через крышу.
Из пола в дальнем углу рвётся поток света. Они нашли лестницу. Первая тёмная фигура поднимается во весь рост. Его глаза ещё не привыкли к темноте. В отличие от моих. Отличная мишень. Почти беззвучный выстрел, и фигура оседает мешком на пол. Тут же стреляю в показавшуюся из люка голову второго, которая мгновенно исчезает. Раздавшийся снизу грохот показывает, что я и сейчас не промахнулся.
Неожиданно сверху меня накрывает столб ослепительного белого света, и что-то опутывает всё моё тело. Они раньше меня пробрались на крышу и сбросили сеть! Пытаюсь достать из-под брючины нож, но несколько рук уже хватают меня. Я слышу ругательства на северокитайском диалекте и ругаюсь сам. Только не говорить им своё настоящее имя!..
Я снова в мансарде, бьюсь и ругаюсь по-китайски в бесчувственных лапах двух андров-охранников. Рядом что-то кричит жена. Я не слышу её, только вижу раззявленный красный рот с конвульсирующим влажным языком. Шприц с иглой приближается к моему плечу. Последнее, что я вижу: Илона рукавом своего пушистого нежно-розового халата стирает с подоконника написанную мной букву «С».
Голос Анвара звучит вроде бы и спокойно, но глаза у него сверкают яростью. Странно — он всегда был таким корректным и внимательным. И разве такой тон позволителен психиатру в беседе с пациентом?.. Впрочем, что я знаю о психиатрии?.. Может, его напускная ярость — тоже часть лечения.
— Чего тебе опять не хватает? Вот чего?! Живешь как в раю — свой дом, жена в тебе души не чает, работать не надо. Другие бы радовались, если бы жили вполовину так хорошо! Неужели так сложно просто жить, спокойно, не доводя себя до приступов, не доводя Илону?!
Я молчу, затаившись под своим тёплым одеялом в кремовом пододеяльнике. И не только потому, что мне стыдно за случившееся и жалко Илону. Еще из-за того, что голова после укола страшно тяжёлая и первая же произнесенная мною фраза лишит меня последних сил. А Анвар продолжает сыпать упреками, потрясая своими вьющимися тёмными волосами с проседью — так похожими на ветви наших старых елей, присыпанные снегом… Задумавшись над этим сравнением, я отвлекаюсь и на некоторое время перестаю понимать, что он мне говорит.
— …себя не жалеешь — её хотя бы пожалей! — возвращает он меня в реальность. — Ей тоже не двадцать лет вообще-то, и со здоровьем у неё не всё идеально. Если она заболеет или в депрессию впадёт, кто о тебе будет заботиться? Кому ты, уж извини за откровенность, нужен будешь?
Вот тут он, видимо, прав. Никому я не нужен, кроме Илоны. Самому Анвару тоже не нужен. Я для него — «интересный случай», вызов его способностям врача, но, похоже, возиться со мной ему уже надоедает, и его можно понять.
— Ну так чего тебе не хватает?! — повышает он голос и гневно потрясает своими сединами. Никогда ещё не видел его таким рассерженным! Он всегда уверял, что мы с ним — старые друзья. Интересно, ссорились ли мы раньше?
— Себя, — шепчу я чуть слышно. — Мне себя не хватает.
Анвар раздраженно кивает:
— Да, я всё понимаю. Тебе сейчас тяжело. Тебе не повезло, ты болен. Но почему ты ничего не хочешь сделать для своего выздоровления? Почему даже не пытаешься нам помочь тебя вытащить?! Почему специально себе вредишь?!
— Послушай, но я же ничего не сделал… — начинаю я вяло оправдываться. — Просто бродил по дому, и на меня накатило. Я не пытался ничего вспомнить, оно само пришло…
— Не надо бродить по дому, — жестко, словно зачитывая приговор, объявляет мой доктор. — Не надо вести себя как… ненормальный! Что тебе мешает жить, как все люди?!
— То, что я не похож на всех, — огрызаюсь я. — То, что все могут читать и сидеть за компами.
— Другой бы радовался, что может не тратить время на треп в сети, — бурчит Анвар уже спокойнее. — Если тебе скучно, послушай музыку, кино посмотри. Или андров на что-нибудь запрограммируй, пусть вон снег у вас вокруг дома расчистят! Хобби себе какое-нибудь придумай — пусть Илона тебе что-нибудь посоветует… Взрослый человек не может себе занятие найти — ну смешно же!
Мне совсем не смешно, но и Анвару, по-моему, тоже. Он смотрит на меня… как-то не просто рассерженно, как смотрел бы врач на не выполняющего его назначения пациента. В его чёрных, блестящих в приглушенном свете спальни глазах мне видится почему-то угроза. И голос его теперь звучит тоже угрожающе:
— Если эти твои приступы ложной памяти не прекратятся, я буду вынужден забрать тебя в клинику. А там тебе будет… менее комфортно. И выздороветь там гораздо сложнее. Понимаешь меня?