— Да-да, — заспешила Ольга. — Нужно идти. Меня ждут в Радиокомитете. Готовим перекличку с Севастополем. Боже мой, но ты-то как?
Мы обнялись, и вот они уже заскользили по заснеженному Невскому, издали помахали мне — Молчанов нехотя и вяло, Ольга с улыбкой и от души,— заговорили о чем-то, видимо уже забыли о нашей встрече, скрылись за поворотом.
— Все-таки пришла,— негромко сказал Погорелый.— Честно говоря, не ждал. О дружба, это ты! — Он шутил, но тон у него был виноватый.— А муженек ее долго не протянет. По всему видно, что не жилец...
Увы, Погорелый оказался прав: после нашей встречи Коля Молчанов прожил немногим больше двух месяцев — он умер от голода в январе 1942 года.
Через тридцать с лишним лет Ольга прислала мне трехтомное собрание своих сочинений. Во втором томе в разделе "Говорит Ленинград" я нашел праздничное письмо, то самое, о котором она рассказывала на Невском 7 ноября 1941 года и копию которого предлагала подарить.
"В этом году,— писала Ольга накануне нашей встречи,— мы ничем не украшаем наш город. Не будет ни знамен, ни огней. Деревянными ставенками, фанерными листами прикрыты окна жилищ. Праздничный стол ленинградцев будет скуден — разве немного погуще суп. Как и вчера, на улицах Ленинграда будут ходить только ночные патрули,— и шаг их на пустых улицах будет звучать гулко и мерно".
"ЕДИНЕНИЕ ФРОНТА С ТЫЛОМ"
Через неделю после встречи на Невском наше пребывание в запасном минометном полку закончилось. Мы с Погорелым получили назначение в 10-ю стрелковую дивизию. На ходу формируясь и обучаясь, дивизия двигалась к передовой и в начале декабря вышла на Невскую Дубровку. Однако пробыл я здесь всего месяца полтора — в конце января 1942 года меня отозвали в редакцию армейской газеты, где я и прослужил до конца войны.
Выбраться из приладожских болот в Ленинград мне удалось только летом 1943 года. Редакции понадобились стихи ленинградских поэтов. Мне было поручено их "организовать".
Задание я выполнил: В. Инбер, Б. Лихарев, А. Прокофьев, В. Саянов дали мне стихи, написанные специально для нашей газеты. Но повидаться с Ольгой и получить у нее стихи не удалось — именно тогда она ненадолго уехала в Москву. Встреча с ней откладывалась на неопределенное время.
Состоялась она только в конце 1944 года.
24 ноября 1944 года на первой полосе нашей газеты "Ленинский путь" появился крупный заголовок: "Доколотили!" Это означало, что войска нашей армии уничтожили наконец фашистскую группировку, окопавшуюся на полуострове Сырве (западная оконечность острова Сааремаа). Война на Ленинградском фронте закончилась.
В декабре мне было разрешено на несколько дней съездить в Ленинград. Поехали мы вдвоем с Дм. Хренковым, дружба с которым сыграла большую роль в моей жизни и работе фронтового журналиста.
Приехав в Ленинград, мы расположились в уютном номере гостиницы "Европейская" (это после волховских-то землянок!). Жили в свое удовольствие. Кому-то из нас пришла в голову идея пойти в цирк. Сказано — сделано! В тот же вечер мы были в цирке. Правда, это чуть не кончилось драматически: мы пришли в цирк несколько навеселе и — каждый сам по себе, независимо друг от друга — были задержаны военным комендантом. Я за то, что шел в расстегнутой шинели, а Хренков за пререкания. Когда меня привели к коменданту, Хренков был уже там и встретил меня с энтузиазмом. Это не вызвало сочувствия у коменданта, но испортить нам вечер он все-таки не захотел...
На следующий день мы были приглашены в гости к Берггольц.
Она жила на той же улице Рубинштейна, но уже не в "слезе", а в другом доме, неподалеку от Пяти углов.
За то время, что я не видел Ольгу, обменялись несколькими письмами. К сожалению, они не сохранились. Хорошо помню, что писал ей, узнав о смерти Коли Молчанова, и получил ответ. Но встретились мы за все время войны лишь второй раз.
Кроме нас с Хренковым, по моей просьбе был приглашен Малюгин. Насколько я знаю, Ольга никогда с ним особенно не дружила, но рада была видеть его вместе с нами.
Вечер, проведенный нами вчетвером (Макогоненко почему-то не было), я вспоминаю как один из самых счастливых и веселых в моей жизни.
Все мы были еще молоды: самому старшему из нас, Малюгину, исполнилось тридцать пять. Страшная война, участниками которой мы оказались, шла к концу. Исход ее не вызывал уже никаких сомнений. Каждый из нас честно выполнял свой долг. Особенно это относилось, конечно, к Ольге. Она не просто выполнила свой долг. Она совершила подвиг. Тоненькая девочка в красном платке, сидевщая когда-то на подоконнике в Доме печати, писавшая книжки для детей и, в сущности, только начинавшая работу во "взрослой" поэзии, стала вдохновенным певцом осажденного героического Ленинграда! В своем знаменитом "Февральском дневнике" Берстольц писала:
Я никогда героем не была,
не жаждала ни славы, ни награды.
Дыша одним дыханьем с Ленинградом,
я не геройствовала, а жила.
Все годы блокады она жила счастливой — да, да, именно счастливой! — жизнью. Под угрюмым небом блокадного Ленинграда, в его, по выражению Н. Тихонова, "железных ночах" Берггольц действительно не геройствовала, а жила полной жизнью, не щадя свое сердце "ни в песне, ни в горе, ни в дружбе, ни в страсти". Вот как она писала об этом: "Такими мы счастливыми бывали, такой свободой бурною (в одном из ранних вариантов было "дикою".— Л. Л.) дышали, что внуки позавидовали б нам". Вся предыдущая жизнь казалась Ольге лишь закономерным подступом к ее жестокому короткому расцвету.
Летом 1942 года она прочитала по радио стихотворение "Мы шли на фронт...":
Да. Знаю. Все, что с детства в нас горело,
все, что в душе болит, поет, живет,—
все шло к тебе, торжественная зрелость,
на этот фронт у городских ворот.
Торжественная зрелость — как это сказано!
Но дело не только в том, что пришла зрелость. Случилось нечто еще более торжественное — обновилась душа: "У каменки, блокадного божка, я новую почувствовала душу, самой мне непонятную пока". В поэме "Твой путь", откуда взяты эти слова, Берггольц вспоминает, как задолго до войны она стояла на Мамиссоне, одном из самых высоких кавказских перевалов: "О девочка с вершины Мамиссона, что знала ты о счастии?" "Девочка с вершины Мамиссона", глядящая на мир широко открытыми, наивными глазами,— это и есть довоенная Ольга Берггольц, которая демонстративно застилала стол газетами, обвиняла Либединского в мещанском перерождении, а Германа называла попутчиком...Поэму "Твой путь" Берггольц написала в апреле 1945 года, в пору "торжественной зрелости". Мечтая о счастье, "девочка с вершины Мамиссона" не знала, что "оно неласково, сурово и бессонно и с гибелью порой сопряжено". В том, что это именно так, автор поэмы "Твой путь" убедился на собственном нелегком жизненном опыте минувшего десятилетия.
После этого особым, вещим смыслом наполняются строки из поэмы, которые я частично уже цитировал:
Я счастлива.
И все яснее мне,
что я всегда жила для этих дней,
для этого жестокого расцвета.
И гордости своей не утаю,
что рядовым вошла в судьбу твою,
мой город,
в званье твоего поэта.
В декабре 1944 года, когда мы собрались у Ольги, она была в зените своей торжественной зрелости, своего жестокого расцвета...
В тот вечер все мы нежно любили друг друга и были счастливы. Самый молодой из нас, двадцатипятилетний Митя Хренков, впервые видевший Ольгу вблизи, смотрел на нее и слушал ее с восхищением. Да и я смотрел на нее новыми глазами. Это была другая Ольга. Не та, которую я знал до войны. Не та, с которой встретился на Невском 7 ноября 1941 года.
Ольга, разумеется, не могла не чувствовать нашего восхищения, понимала, что сегодня все мы влюблены в нее, и это делало ее особенно обаятельной и веселой. Она была так же счастлива, как и мы.
Не помню уж, кто из нас первым произнес эти слова, но тотчас после того, как они были сказаны, мы хором повторяли их, они стали как бы девизом этого счастливого вечера:
— Единение фронта с тылом!
Привычная газетная фраза вдруг прозвучала по-особому, наполнилась жизненной плотью, приобрела неожиданный личный смысл.
Фронт представляли мы с Хренковым просто потому, что на нас была военная форма. Штатская Берггольц не хуже нас знала, как рвутся снаряды и бомбы. Тем не менее она представляла тыл. Впрочем, дело было вовсе не в том, кто что представляет. Мы от души веселились, потому что война кончалась, победа была не за горами и каждого из нас еще ждала длинная-длинная жизнь...
Мы ели, пили, пели песни, танцевали. Кто-то засыпал, просыпался, снова садился к столу. Ольга читала стихи. Мы захлебывались от восторга, благодарили ее от имени фронтовиков, тыловиков, от имени советского народа, всего передового прогрессивного человечества...
Прощаясь, мы никак не могли расстаться и клялись друг другу в вечной любви и преданности.
Впоследствии Ольга часто вспоминала нашу встречу и никогда не упускала случая помянуть добрым словом "единение фронта с тылом". Как-то — это было, видимо, в 1965 году — я получил от Ольги подарок; недавно вышедшую книгу "Узел". На ней была надпись: "Леве Левину за единственное и блистательное единение фронта с тылом. Всегда твоя Ольга".
"СКАЖИ, ЧТО МЫ ПРИШЛИ ВМЕСТЕ"
9 мая 1945 года я провел в Таллине. Кто-то сказал, есть приказ: в течение этого дня пьяных военнослужащих задерживать. Разумеется, и я был пьян, но не столько от водки, сколько от сознания того, что пришла победа и что мне посчастливилось дожить до нее.
А потом наступили гарнизонные — уже не фронтовые, а именно гарнизонные — будни.
Штаб нашей 8-й армии расформировали и перебросили из Таллина в Раквере. Мы попали в резерв. Офицеров обязали являться на ежедневные военные занятия: стрелковый полк в наступлении, в обороне, бои в лесисто-болотистой местности...