Я открываю рот.
Артур еще раз дергается.
– Нет, заткнись, твою мать! Я слышать этого не хочу, ты…
– Артур, успокойся… – шепчу и делаю еще один шаг в его сторону, только на этот раз куда решительней предыдущего.
Ему больно; и ему страшно. Я просто не могу послать все в задницу или зацепиться за свою гордость: мой ребенок страдает, как это возможно? Сейчас «отрезать» секатором цветы своей жизни кажется совсем невозможным…
Шумно выдыхаю, чтобы не расплакаться.
Он страдает…а я этого не заметила…или заметила? И просто прошла мимо? Как я это все допустила?…
– Артур, зайди в квартиру. Мы поговорим и…
– Да пошла ты на хер! ты…
– Ну, сука! Хватит!
Иван жестко отрезает попытки сына сделать мне еще больнее. Он дергает его на себя – все сопротивление моментально сбивается в один неловкий, абсолютно бессмысленный жест. Артур все еще пытается упираться, бранно выражается, но Иван на это вообще внимания не обращает.
Он хватает его за шею сзади, как котенка, а потом тащит в квартиру.
– Парни, там какие-то сумки. Заберите.
Артем кивает. Он проходит мимо меня, а через мгновение затаскивает в квартиру несколько чемоданов и сумок. Вопрос о том, что это вообще такое мелькает в моем сознании, но сразу же меркнет, когда из ванной комнаты доносится сбитый крик моего сына.
Сердце тут же подрывается.
Я быстро прохожу мимо Артема, но тот берет меня за руку выше локтя и тянет на себя.
– Мам, не надо. Иван со всем разберется, оставь.
Снова? Оставь? Я разве могу?
Слегка мотаю головой и отстраняюсь с шепотом на губах:
– Я не могу…
Из ванной доносится глухой удар. Льется вода, Артур продолжает скулить. Артем шумно выдыхает. Он бурчит себе под нос что-то вроде:
– Вот же придурок…
Еще раз вздыхает и уносит чемоданы и сумки к себе в комнату, одарив меня последним, сочувствующе-взволнованным взглядом.
Я остаюсь стоять, обнимая себя руками.
На мгновение мне бы хотелось трусливо ретироваться, переложив всю ответственность на чужие плечи, но, конечно же, я этого не сделаю. Даже несмотря на потенциальные раны на душе, которые Артур может оставить и оставит, я тихо подхожу к двери и прислушиваюсь.
– …Бля, ты тварь! Отпусти меня! Тварь…ухо оторвешь! ОТПУСТИ! А она!…Она…
– Закрой свой рот, мелкий ублюдок, – приглушенно рычит Ваня.
Я заглядываю в комнату. Они оба стоят в ванной, сверху на них льется вода. Иван крепко держит сына за ухо, подставляя его лицо к душу, а потом вдруг перехватывает Артура за горло и шипит.
– Я знаю, что ты сейчас охренеть, как злишься. Твои родители расстались, мир развалился на части. Тебе кажется, что ты болтаешься без поддержки, и да, это очень страшно. До одурения.
– Да насрать мне!…Ты…
– Да-да-да. Я тварь, уже слышал. А тебе, сука, страшно! Твой папаша вдруг оказался обычным человеком, хотя раньше ты думал, он – Бог. Нет, не Бог. Он тоже совершает ошибки и ведет себя, как мразь. И да, так бывает. Рано или поздно, все дети понимают, что их родители неидеальные. Какая жалость.
– Я…
– Вытри сопли, блядь! – Иван рычит еще громче, – Ты злишься, потому что впервые потерял привычное. Почву под твоими ногами здорово пошатали, поэтому теперь тебе страшно!
– Я не боюсь! Ты че несешь?! Я не…
– Это нормально! Слышишь меня?! Нормально бояться! Нормально понимать, что родители – это просто люди, и они неидеальны! Нормально, когда они понимают, что вместе быть больше не хотят! Печально, я не спорю, но все это нор-маль-но! Тебе нечего стыдиться!
– Пошел ты… – хрипит Артур, но каждое его слово наполненно болью.
Я ее чувствую всей своей душой.
Иван шумно выдыхает и дальше его голос падает до шепота.
– Мне очень жаль, что с твоей семьей случилась жизнь, но это жизнь. Ты должен пережить это, понять и простить своих родителей за тот выбор, который они сделали. А еще ты должен простить себя и позволить бояться – в этом нет ничего такого. Я тоже боюсь. Многого, и что? Срываюсь на ком-то?
– Похеру…
– Нет, не срываюсь! Я принимаю это, прощаю себя и действую, а не виню во всем происходящем людей вокруг! Особенно ее! За что ты так с ней?! У тебя прекрасная мать…
– Не говори о ней! – с жаром выплевывает Артур, но Иван снова его игнорирует.
– Прекрати спускать на свою мать всех собак! Она не из железа, а ты уже не ребенок, чтобы позволять себе детские выходки!
Артур молча смотрит на Ивана. Зло, но в то же время…будто с немым согласием. Оно ему не нравится, и он бы рад протестовать, а не получается.
Внутри меня душа натягивается еще сильнее…
Иван тихо вздыхает и мотает головой.
– Я знаю, что ты сейчас чувствуешь. Поверь, я действительно понимаю. Но! Твои родители просто расстались. Твой отец сделал свой выбор, мама сделала свой. Это не значит, что тебя оставили, Артур, это значит, что их отношения закончены. Любом ребенку будет больно понимать, что так вышло, но ты ничего с этим поделать не можешь. Тебе нужно просто принять, что прошлое – прошло. Сейчас тебе кажется, что под твоими ногами больше нет твердой почвы, только это не так. Твоя почва не зависит от того, вместе твои родители или нет. Но если ты ее доведешь – вот тогда ты узнаешь, что такое выбитая земля на самом деле. Поверь мне…это я тоже прекрасно понимаю.
?Пару раз моргнув, лицо Артура меняется. От злости не остается и следа, зато на смену приходит волнение. Сын цепляется за руки Ивана, хмурит брови и чаще дышит. Иван чуть наклоняется, заглядывая ему в глаза.
– Пришел в себя или сейчас блеванешь?
– По…последнее…
– Супер.
Резко отстраняюсь, когда Иван делает шаг назад, а через мгновение до меня доносится грохот. Еще через одно Артура тошнит.
– Галь!…
Тяжело дышу, прикрыв глаза и сжав руки в кулаки. Иван зовет меня повторно.
– Красивая!
Прятаться смысла нет. Я выхожу из-за угла, Иван поднимает на меня глаза: картина маслом. Он склоняет Артура над унитазом, крепко удерживая того за плечи, а когда мы встречаемся взглядами, он слабо мне улыбается.
– Нужна вода и активированный уголь.
Я стою и смотрю на сына. Материнское сердце сильнее сдавливает под ребрами невидимая рука волнения. Тогда Ваня тихо зовет меня:
– Красивая, все хорошо будет. Перебрал, не волнуйся. Принеси воду, активированный уголь и приготовь ему постель. Сейчас отполощит, и я его принесу.
Пару раз киваю.
Так нельзя думать, но, если честно, то я безумно рада, что рядом со мной сейчас есть Иван, который легко принимает на себя ответственность и решает мои проблемы. Они его вроде как и не касаются, но…ему об этом, похоже, никто не сказал. Иван принимает заботу о моем ребенке, как о своем.
***
Где-то через пятнадцать минут активного изрыгания выпивки, Иван притаскивает моего сына ко мне. Я уже приготовила ему сменную одежду, которую взяла у Артема, воду и активированный уголь, а когда они заходят, тут же вскакиваю с постели.
– Спокойно, – тихо говорит Иван, а потом подводит Артура к постели, – Сейчас выпьем таблеточки, потом поспим. Ага? Завтра будет плохо, но ничего. Организм молодой, быстро оклемаешься.
Артур ничего связанного сказать не может. Он бурчит себе под нос какие-то обрывки слов, вздыхает, падает на кровать. Я смотрю на Ивана.
– Может быть, нужно скорую вызвать?
Он слегка мотает головой.
– Не надо, красивая, все ровно. Просто перебрал. Ему нужно проспаться.
Сжав руки, я пару раз киваю, но Иван и не ждет. Он точно знает, что нужно делать: берет таблетки, воду и заставляет сына принять целую горсть. Тот кое-как выпивает и снова плюхается на кровать.
Мы отстраняемся и замолкаем.
Больно.
Я смотрю на своего сына, и это больно. Он раскинул руки, мокрые волосы облепили лицо, и сейчас Артур совсем не похож на взрослого человека – он снова ребенок. До сих пор мой маленький мальчик…
– Тебе помочь его переодеть? – шепотом спрашивает Иван, я мотаю головой, посильнее себя обнимая.
– Нет, не нужно. Я сама.
– Хорошо…
Снова ненадолго замолкаем.
– Так, ну… – Ваня вздыхает и издает смешок, – Интерактивный получился вечер, м?
Бросаю на него взгляд.
Знаю, что он пытается разредить обстановку, но получается у него плохо. Сейчас. Все мои мысли плотно заняты сыном…
Я снова смотрю на Артура, а Иван тихо зовет меня.
– Галь…
– М?
– Прости, если я переборщил.
Что?
Пару раз моргаю и возвращаю к нему все свое внимание.
– Что?
– Схватил, грубо назвал и…прости, если я перешел черту, но иногда только так привести в чувства можно. И тут дело даже не в тебе. Он потом сам себя сожрет, когда в себя придет. Некоторые слова остаются с нами на всю жизнь, даже если мы вымаливаем за них прощение…
Я вспоминаю, как он говорил со мной, потом с Артуром. Осознание дела. Иван слишком хорошо знал то, что озвучивал, и что это значит? Когда-то в юношестве он сам допустил похожую ошибку? Обидел свою маму?…
– Мне жаль, что…
– Я благодарна, – перебиваю его тихо и снова смотрю на Артура, – Не злюсь, правда. Спасибо, что был рядом и помог мне…и ему.
Иван молчит недолго, а потом делает ко мне шаг, обнимает со спины и шепчет на ухо.
– Не переживай, красивая. Он тебя очень любит. Когда ты бухой, злой и тебе больно, ты приходишь туда, куда тянет твое сердце. Да, он наговорил кучу гадостей, но поверь мне…эти гадости на самом деле означали лишь одно.
– Что? – чуть сильнее сжимая его пальцы на своем животе, я прикрываю глаза.
Иван оставляет еле ощутимый поцелуй на моем плече.
– Я тебя люблю. Вот что.
Он не поэт. И он не философ. Его речи – это что-то на абсолютно простом и земном, но я знаю, что никакие красивому опусу сейчас меня выдернуть со дна не смогли бы. А это смогло.
Я поворачиваю голову на Ивана и улыбаюсь. Совсем слегка, но искренне, по теплому, с благодарностью.
– Спасибо…
– Брось, не благодари меня за правду. Ну что?