– Что?
– Переоденешь его и…где спать будешь? Хочешь…можешь прийти ко мне…эм…если тебе неудобно, я могу переночевать на диване. А если…
Мягко останавливаю его с тихим смешком.
– Какие жертвы. Не надо. Я буду здесь.
– Зд…здесь?
Выгнув брови, Иван перемещает взгляд на Артура, который развалился звездочкой и тихо посапывает.
– Уверена? Он у тебя…большой.
– Ничего страшного, – с нежностью отвечаю я, снова глядя на своего ребенка, – Я хочу быть рядом.
– Хорошо. Я…понимаю.
Он размыкает объятия, но не уходит.
– Тогда я тебе помогу.
– Что?
– Помогу, говорю. Давай. Надо переодеть детину, а то простынет еще…
Из груди рвется смешок, который Иван отбивает улыбкой. Больше он ничего не говорит. Молча помогает мне переодеть Артура, а потом переложить его на подушку. Уходит он тоже молча, но напоследок оставляет тихий, но крепкий взгляд, которым рассеивает все мои сомнения.
Поддержка.
Он означает поддержку и простое: я рядом.
30. Ты мудак или Артур? Галя
Я очень долго не могу заснуть. Смотрю на Артура, нежно вожу пальцами по его щеке – колется. Под подушечкам ощущается заметная щетина, и это выбивает из колеи, конечно.
Он так быстро вырос…
Уже взрослый мужчина, которого я до сих пор помню маленьким мальчиком. Самым тактильным из всех моих детей.
Артур часто пугался грозы или прибегал к нам в спальню посреди ночи, когда ему казалось, что в шкафу поселился монстр. Он очень любил обниматься. Он всегда касался твоей руки, потому что так чувствовал себя спокойно, а тут – бах! И он уже такой взрослый…
Хочется плакать.
Время летит слишком быстро, а иногда так хочется остановить его…вернуться обратно, где все было просто. Мне хочется туда, где Артур не скалился, а ласково тянулся, улыбался и шептал на ушко, что он очень сильно меня любит. Когда это закончилось? И закончилось ли?
Почему ты так сильно злишься на меня?…
В следующее мгновение Артур быстро потирает нос, тянется, а потом укладывает руку мне на живот и двигается ближе, утыкая лоб мне в плечо. Я улыбаюсь. В этот момент я улыбаюсь, пока в уголках глаз собираются слезы.
Мурашки. Счастье…
Ты есть еще внутри, и ты до сих пор меня любишь…а мне казалось, что это время безвозвратно утеряно. Может быть…еще нет?…
***
Когда я просыпаюсь с утра, Артура уже нет.
Артур
Я просыпаюсь тяжело и сначала не понимаю, где именно оказался. Незнакомая, полупустая комната, на окнах глухие шторы. Сколько времени? Где я? Что вчера произошло?
К сожалению, последнее возвращается быстро и с мерным, спокойным дыханием мне в затылок, многое становится на свои места. Я пришел к матери. Зачем? Я хорошо помню, что говорил себе, но насколько это была правда? Есть большие сомнения.
Я хотел ее увидеть. Злился? Да. Скучал? Тоже…да. Все внутри перемешалось и вылилось, во что вылилось, собственно. Я нажрался, снова наорал, и мне теперь стыдно.
Слова буйвола не выходят из головы. Я морщусь, хочу отплеваться, но они ложатся плотным пластом и не дают вздохнуть.
Он говорил правду.
Я без понятия, кто этот мужик вообще, но он говорил правду, и я наконец-то чувствую то, что изо всех сил старался игнорировать: свою совесть, свою вину. Она меня оплетает, не дает дышать, и, если честно, правильно делает. Надо было сразу все ей рассказать, а не поддаваться страху и идти потом у него на поводу. Отец поступил, как мразь, втянул меня, и как придурок я решил, что сбросить все это глубокое отчаяние на нее – правильно.
Снова злюсь.
Только теперь во тьме этой комнаты становится ясно, что больше всего я злился на себя самого. Мое малодушие ощущалось, как предательство, и раз уж я стал предателем, то падать на дно глубже казалось…простым мероприятием. Что такого? Куда хуже? А было, куда хуже, если честно, но ничего. Все свое "хуже" я заслужил, и мало. И поделом.
Медленно выползаю из ее объятия, сажусь и боюсь обернуться.
Я не хочу уходить, но как остаться? Тоже не знаю. Гордость немного щипает, только ее в этом уравнении все равно меньше, чем обыкновенного чувства всепоглощающей вины.
Морщусь.
Голову еще ведет…нет, нужно валить. Обратно в тот холодный дом? Да, в него. Это теперь мое пристанище, и выбора у меня уже нет. Думаю, мне еще прилетит от отца, ведь когда я выходил из дома, то встретил несколько соседей. Вряд ли они промолчат, и очень сомнительно, что его все устроит в моем поведении: это же позор! Сын нажрался до состояния вареной колбасы.
Как жаль…
Губы искажает ухмылка, и я поднимаюсь. Очень-очень жаль. Надеюсь, такой позор он все-таки переживет.
Делаю шаг к двери, но что-то внутри не пускает. Я все-таки оборачиваюсь. Мама лежит на постели и мирно спит: она такая красивая… И даже не сама она красивая, а душа ее красивая. Моя родная…Я поступил, как чмо, а все равно оказался рядом. С сердцем, в ее объятиях…
Прости меня, пожалуйста…
В глазах начинает печь: пора уходить. Всего слишком много, и пока я не знаю, как себя вести дальше. Мне нужно подумать. Мне нужно многое решить, а потом понять, как повиниться? И имею ли я право на эту повинность, или мне действительно до конца своих дней только и остается, что влачить жалкое существование среди возможностей и бабок, которые по факту, не упали вообще!
Но это будет позже. Не сейчас.
Прости меня…
Открываю тихо дверь, потом закрываю ее за собой. На сердце глухой тяжеляк, а каждый шаг, как шаг по огромному сугробу, в котором я снова остаюсь один. И мне страшно. Но это нормально? Кажется, да.
Наклоняюсь, чтобы взять свои ботинки, и в этот момент дверь снова открывается. Застываю. Внутри проходит густой ужас, и я не шевелюсь. Если это она? Как мне себя вести? Что говорить? Что делать?
Не знаю…
Блядь, пожалуйста. Пусть это будет не она. Посмотреть в глаза сейчас будет очень сложно…
– Сбегаешь? – ухмыляется заспанный голос.
Резко поднимаю глаза. Сучонок. Стоит неподалеку, глаза трет, сам в придурочной пижаме с оленями.
– Вали, мелочь.
Огрызаюсь грозно, а получается как-то жалко. По крайней мере, он именно так думает. Усмехается и совершенно точно уходить никуда не собирается. Хмыкает, делает еще один шаг ко мне и кивает.
– Значит, сбегаешь. Огонь! Ты просто…
– Слушай, отвали от меня, понятно?! Или я тебе ща наподдам.
– Себе наподдай, придурок, – спокойно отбивает он.
Я выпрямляюсь и пару раз хлопаю глазами. Наглости ему – не занимать. И это бесит, но вместе с тем как-то теряет и разматывает по пространству.
Нет, блядь. В жопу это все. У меня сейчас нет совершенно никаких сил и настроения, чтобы развивать эту беседу.
Громко цыкаю, поворачиваюсь и снимаю куртку с вешалки, только сучонок так просто отпустить меня, видимо, не готов.
– Ты такой мудак…
Сука!
Резко поворачиваюсь и хочу огрызнуться, но застываю. Мелкий выглядит не зло, а…как будто разочаровано. И какое мне до этого дело?! Видимо, оно есть, если в душе что-то трещит.
Мелочь опускает глаза, мотает головой, а потом говорит тихо.
– Я никогда этого не понимал, знаешь?
– Чего ты не понимал, сучонок?
– Как много я потерял из-за того, что свою маму никогда не видел.
Внутри взрывается бомба, внутри которой нет огня. Там лед. И он покрывает коркой мои внутренности, заставляет руки подрагивать.
Стыд наваливается сверху еще больше…
Мелкий смотрит мне в глаза и чуть хмурится.
– Потом меня немного осенило. Я, когда попал в детский дом, там много было таких, как я, но были и те, кто знал своих матерей. Любил их. Они помнили о них хорошее, да даже если и нет! Они их помнили и знали. Запах, звук голоса, объятия…а я никогда этого не знал. Когда встретил Галю и почувствовал ее, окончательно все понял.
Ком встает в горле. Что ему отвечать, я без понятия. Это сложно. Всегда. Общаться с людьми, у которых не было базы – родителей, всегда вот так. Наизнанку. Потому что у тебя это было, и когда ты встречаешь их, то невольно представляешь, что случится, когда их уже не станет.
По телу прокатывается дрожь, картинки перед глазами слишком сильно скачут.
Душа – наизнанку.
– Так вот где она тебя отрыла? – хрипло шепчу, – В детском доме?
Мелкий слегка улыбается, мотает головой и делает шаг ко мне.
– Не совсем. Вообще, я сначала познакомился с твоей бабушкой.
Бабушка…
Это тоже больно. Я любил свою бабушку, хоть она и была слегка малахольной. Это было неважно. Она всегда казалась княгиней, и мне это нравилось. Я помню много теплых воспоминаний о бабушке, а еще помню, что в какой-то момент закрылся от нее, о чем теперь бесконечно жалею. Просто в нашей семье ее любить было нельзя: она плохо относилась к отцу, а его можно только, как Бога. Никак иначе.
– Тебе охренеть, как повезло, – тихо продолжает мальчишка, когда пауза становится слишком длинной, – Папа…я как-то слышал, он говорит, что ему жаль…я расту без матери, и это плохо. Я тогда вообще не понял, потом чуть больше, а с Галей окончательно. И это правда. Без матери очень херово, а она у тебя есть. Она здесь! Почему ты ее бросаешь?!
– Я ее не…
Он меня ни во что не ставит. Все жалкие потуги огрызнуться, отмахивает. Делает уверенный шаг навстречу и хмурится, а взгляд…черт, у него такой взгляд, что по телу мурашки сразу…
Взрослый.
Осознанный…
– – У тебя очень крутая мама, и она по тебе скучает. Она тебя любит. Реально собираешься сейчас свалить? Снова же сделаешь ей больно!
Поднимаю на него глаза.
– Мелкий, а тебе не кажется…
– Олег.
– Что?
– Меня зовут Олег. Ты Артур. Приятно познакомиться, но только с Артуром, ага? Не с мудаком. Решай, кто ты, Артур или мудак? Дверь там.
Он нагло улыбается, дергает бровями и проходит мимо. На кухню. Из которой через мгновение кричит:
– Долго ждать? Я недостаю до верхней полки!