ехавшую по дороге машину и теперь пытался понять, куда же она исчезла.
— Анна, остаешься в машине. Как только увидишь кого-либо вблизи, уходи в лес. Если нам не повезет, тебя это тоже не касается. Ни в коем случае не выдавай себя. Огонь открывай только в том случае, если будем отходить и ты сможешь прикрыть нас.
— Слушаюсь, пан лейтенант-поручик, — спокойно и очень серьезно ответила Анна и сразу же отошла в сторону, чтобы не мешать мужчинам совещаться.
— Понял, как ты ее вымуштровал? — оскалился Арзамасцев. — Никогда бы не подумал. А ведь девка эта — такое прости господи…
Беркут заметил, как, неожиданно побледнев, Корбач нервно сжал рукоятку автомата.
— Прекрати хамить, Арзамасцев, — одернул его лейтенант. — Не заставляй нас с Корбачем давать тебе уроки поведения в порядочном обществе.
— Причем я сделаю это первым, — сквозь зубы процедил Звездослав. — Не знаю, как там у вас, в России, а у нас здесь, в Польше…
— У нас тоже, Корбач, у нас тоже… — поспешно согласился Андрей. — Нет такого народа, у которого было бы так принято. Но не стоит ссориться.
— Тем более — из-за какой-то бабы, — так ничего и не понял Кирилл.
Беркут удрученно посмотрел на него, выдержал паузу, нужную для того, чтобы считать инцидент исчерпанным, и, попросив Корбача взять ведро (вдруг удастся выпросить горючего — лейтенант предусматривал и такой вариант), пошел к шлагбауму. По мере их приближения прогуливавшийся до этого часовой все ближе подходил к переезду, все пристальнее всматривался в офицера и солдата и нервно подергивал висевший у него на животе автомат, словно кого-то отталкивал от себя.
«Неужели и он уже знает о пропавшей машине, о том, что группу возглавляет обер-лейтенант, и все остальное, что положено знать о подобных происшествиях?» — с нарастающим беспокойством думал Андрей, внимательно следя за часовым.
Вот из будки вышел дежурный. Без фуражки, с расстегнутым кителем, он запоздало бросился к шлагбауму и закрыл его, когда поезд уже буквально надвигался на переезд. Эшелон шел медленно и казался бесконечным. Все это время Беркут и часовой стояли друг против друга и, используя каждый просвет, старались присмотреться, оценить, выяснить намерения… Часовой даже присел, стараясь лучше разглядеть обер-лейтенанта, а затем еще с минуту как-то странно пританцовывал, словно эшелон отсрочил его объятия с другом детства.
Но когда наконец прогрохотал последний вагон, они еще несколько секунд продолжали стоять друг против друга, не в состоянии поверить, что никакой преграды между ними уже не существует и настала пора действовать.
Только сейчас Беркут заметил, как дежурный поспешно и неуклюже — из-за плеча, через голову — снимает карабин.
«Неужели они не понимают, что эту дуэль им не выиграть? — Лейтенанта всегда неприятно поражало неумение людей, взявшихся за оружие, вести себя в боевой обстановке. Неумение воевать. — Если уж они считают нас партизанами, то по крайней мере могли бы укрыться в домике или хотя бы залечь за насыпью».
— Вы почему стоите здесь один? — раздраженно спросил он, надвигаясь на часового. — Был четкий приказ дежурить на переездах по двое.
— Я этого не знал, господин обер-лейтенант, — медленно, словно во сне, прошлепал губами часовой, испытывающе глядя в глаза офицеру. И Беркут понял, что потребовать у него документы этот рядовой уже не решится. Теперь уже не решится. — Мне приказано. Вот, с железнодорожником…
— А о том, что бандиты захватили машину и мотоцикл и буквально терроризируют все окрестности, вы слышали?
— Так точно, господин обер-лейтенант. Но в нашей округе они еще не появлялись. Если бы они появились у переезда, мы бы закрыли шлагбаум и сообщили по телефону.
— Ага, дали бы они нам сообщить! — по-польски проворчал дежурный, сразу же потеряв интерес к офицеру и его людям, и, открыв шлагбаум, побрел к будке.
Лейтенант взглядом приказал Арзамасцеву и Корбачу: «За ним» и, все еще не отводя глаз от мешковатой фигуры железнодорожника, спросил у часового:
— Вы слышали, что он пробормотал, когда вы сказали, что сообщите о бандитах?
— Я не понимаю по-польски.
— Вот именно! — повысил голос обер-лейтенант. — А он по-немецки отлично понимает! И не только он один. И знает обо всех наших намерениях. Вы вообще-то доверяете ему? — взял он часового под руку.
— Никак нет, господин обер-лейтенант. Полякам я вообще не доверяю, кто бы они ни были.
В это время из домика донеслись шум, возня. Часовой резко оглянулся, вскинул автомат, но нажать на спусковой крючок не успел. Выхватив пистолет (лейтенант держал его не в кобуре, а в кармане), Беркут выстрелил ему в бок, придержал автомат и выстрелил еще раз. Неожиданно из домика вырвался железнодорожник и, разметав нападающих, бросился бежать к дороге, однако Андрей догнал его, сбил с ног, и когда тот, скорчившись, замер с испуганно поднятыми руками, скомандовал:
— Вставай! Никто не собирается тебя убивать. Ты ведь поляк?
— Да, господин офицер, истинный Бог…
— И служишь немцам, потому что заставила нужда?
— Истинный Бог, потому… — неуклюже, все еще не опуская рук, поднимался с колен железнодорожник.
— Объясни ему по-польски, что от него требуется, — сказал Беркут подоспевшему Корбачу. — Тебя он лучше поймет. Ефрейтор, тело часового — в домик, а сам — на пост вместо него!
13
Прошло несколько напряженных минут. Появилась подвода. Еще одна. Прогромыхал состав с тяжелой военной техникой.
Три первых вагона были купейными, и оттуда, из-за занавесок, выглядывали офицеры. Беркута так и подмывало ударить по ним очередью, но он решил, что лучше использовать для такого обстрела оставшуюся ленту пулемета. И, конечно, сделать это в другом месте. Он вспомнил «железнодорожные эксцессы», которые они устраивали вместе с Крамарчуком. А ведь можно считать, что, будучи только вдвоем, они вывели из строя столько солдат противника, словно выиграли три-четыре хороших боя. Не понеся при этом никаких потерь.
Полной неожиданностью для Беркута стало то, что, вслед за товарняком, последний вагон которого остановился метрах в ста пятидесяти, на изгибе колеи, шел пассажирский поезд, машинист которого резко затормозил на подходе к переезду и тем не менее чуть не врезался в предыдущий состав.
Среди офицеров, вышедших из вагона, Беркуту сразу же бросился в глаза рослый смуглолицый гауптштурмфюрер с орлиным носом и жестким, пронизывающим взглядом. Эсэсовец тоже обратил внимание на стоявшего на обочине дороги германского обер-лейтенанта и, не сводя с него глаз, словно загипнотизированный, начал приближаться. Беркут инстинктивно подался навстречу ему, и с минуту они медленно, словно на дуэли перед выстрелом, сходились. Да и руки их тоже рванули кобуры почти одновременно.
— Если я правильно оценил ситуацию, вы не из нашего эшелона, обер-лейтенант? — застыла рука гауптштурмфюрера на рукоятке вальтера.
— Вы правильно оцениваете ее, — точно так же судорожно сжимал рукоять своего пистолета Беркут.
Боковым зрением он видел, как справа к нему медленно приближался с автоматом наперевес ефрейтор Арзамасцев, а слева, подталкивая дулом автомата дежурного по переезду, в пространство между гауптштурмфюрером и топчущейся у вагона группой офицеров заходил Корбач.
— Простите, обер-лейтенант, но вы напомнили мне одного знакомого офицера.
— Ваше лицо тоже напомнило мне лицо одного знакомого офицера, — ответил Беркут, все больше утверждаясь в мысли, что перед ним не кто иной, как гауптштурмфюрер Вилли Штубер.
Все еще не снимая рук с рукоятей, они оба метнули взглядами по сторонам. Эти диверсанты были опытными воинами и прекрасно понимали: чем бы в конечном итоге ни завершилась схватка, для них обоих она завершится гибелью.
— Но странность заключается в том, что тот знакомый был… русским офицером, — перешел гауптштурмфюрер на русский.
— Если я верно понял ваш русский язык, среди ваших знакомых, оказывается, были русские офицеры? — удивился Беркут на чистом немецком.
— Они и сейчас есть, — перешел эсэсовец на свой родной язык, указывая при этом на рослого офицера, одетого так, как обычно — Беркут помнил это по фильмам, — одевались белогвардейские офицеры.
Он стоял чуть в сторонке от германских офицеров и, обхватив руками ремень, покачивался на носках, глядя в сторону Беркута и его собеседника. То, что он выделялся среди прочих пассажиров своей формой, ничуть не смущало белогвардейца.
— Очевидно, из частей русского генерала Власова? — высказал догадку Беркут.
— Из частей русского казачьего генерала Семёнова, расквартированных в Маньчжурии.
— Они все еще расквартированы там? — искренне удивился Беркут. — В Маньчжурии, которая давно оккупирована Японией?
— Понимаю, что выглядит это странно: русские казаки — в роли союзников извечных врагов России, японцев.
— Это не единственная странность, порожденная нынешней войной. Достаточно вспомнить защитника Москвы генерала Власова, который теперь трепетно ждет аудиенции у Геббельса. Но что касается армии атамана Семёнова…
— Забытой белоказачьей армии, забытого атамана Семёнова. Неужели не слышали о такой, обер-лейтенант?
— Ну, почему же, кое-какие сведения доходили.
— Кстати, запомните имя этого белоказачьего диверсанта, который прошел тылами красных от Маньчжурии до линии фронта в Украине. Полковник Курбатов.
— Думаете, что его имя когда-нибудь понадобится мне?
— Хотя бы любопытства ради, — терпеливо объяснил Штубер. — Тем более что вскоре вы услышите о нем много захватывающего.
— Я? Вряд ли. У нас, армейцев-фронтовиков, другие интересы.
— О нем станут рассказывать даже по Берлинскому радио, — настоял на своем Штубер.
Прозвучал предупредительный гудок паровоза. Стараясь не выдавать своей нервозности, гауптштурмфюрер повернулся к Беркуту боком и движением руки, которую снял с кобуры, предложил провести его к вагону. Беркут тоже оставил кобуру в покое и пошел рядом с ним.