Вот и перевал. Последний рывок — и Беркут оказался в удобной, похожей на окоп, седловине, о существовании которой даже не догадывался. Осторожно выглянув из своего укрытия, лейтенант понял, что отсюда ему открывается позиция только одного немца, того, что лежит крайним слева. Зато этот был как на ладони…
Солдат сидел на корточках и, держа в зубах кончик бинта, пытался потуже завязать его на левой, раненой, руке. Убивать его в эту секунду показалось бесчеловечным. Лейтенант еще дал ему возможность завязать бинт, приподняться, взять автомат, — и только тогда нажал на спусковой крючок. Уже с двумя пулями в спине этот приземистый широкоплечий солдат сумел оглянуться, найти взглядом противника и потянуться к нему именно той, забинтованной, рукой, как бы проклиная его или вопрошая: «Что ж ты?! Зачем?!»
Его сосед справа, очевидно, тот самый унтер-офицер, который вел переговоры с партизанами, высунулся из-за уступа, выстрелил короткой очередью и закричал:
— Нас обошли! Они наверху!
— Прекратите огонь! — приказал Беркут по-немецки, чувствуя, что самое время диктовать условия. — Выбросьте автоматы за уступ и дайте моим людям возможность уйти. Только тогда останетесь живыми!
Два автомата и две винтовки легли туда же, где лежал автомат убитого. Но легли так, что к ним можно было дотянуться из-за выступа.
— Мы свое слово сдержим, — на всякий случай успокоил немцев Беркут. — А пока покурите. Корбач, ефрейтор — наверх! — скомандовал по-русски.
Корбач неуклюже затоптался на плечах Арзамасцева, пытаясь повторить стремительный рывок лейтенанта. И даже здесь слышно было, как Кирилл сочно матерится под его коваными сапогами. Так же неуклюже загребал ногами и сам Арзамасцев, когда Корбач и Анна затаскивали его на влажную леденистую полку. Глядя на эти муки «восхождения», Беркут окончательно утвердился в мысли, что иной возможности спасти своих товарищей, кроме как предложить немцам разойтись по-мирному, у него не существовало. При таком отходе фрицы сняли бы их в два счета. А ведь в какое-то мгновение ему показалось, что стоило бы еще немного повозиться с ними — глядишь, и выкурили бы.
— Слушай, ты что, действительно немец?! — долетел до него басистый голос унтер-офицера. Лейтенант уже легко узнавал его.
— Чистокровный, — бросил Андрей, внимательно наблюдая, как, все еще не решаясь подняться, уползают по террасе Анна, Арзамасцев и Корбач.
— И стал партизаном?
— Можете присоединиться к моей группе. Легкой жизни не обещаю, но, если уцелеете, вернетесь в Германию свободными и честными людьми.
— Да он, наверно, из этих, из тельмановцев! — вмешался другой немец. — Эй ты, обер! Гитлер вывалял нас в этой войне, как в дерьме, — что правда, то правда. Но и вы со своим коммунизмом тоже не святые!
— Где бы мы еще поговорили об этом, как не здесь? Видит Бог: я давал вам шанс. — Он посмотрел на террасу. Ребята уже ушли. То, что они вырвались отсюда, похоже на чудо. Но оно состоялось. Эта засада — один из сюрпризов войны. В такой ситуации бывать ему еще не приходилось. — Мы уходим. А вы посидите полчаса, пока мои ребята поднимутся в горы. Каждого, кто высунется раньше, пристрелю.
Ответа не последовало. Подождав еще несколько минут, Беркут, стараясь не шуметь, чтобы немцы не догадались, что он спускается, медленно добрался до расщелины, однако в последнюю минуту остановился.
— Слушай, унтер! Я ответил на все твои вопросы. Ответь и ты на мой. Один староста села, который попался нам в пути, сказал, что солдаты, полевая жандармерия и полиция по всей округе разыскивает группу дезертиров. Их хотели арестовать за неповиновение офицеру и прочие грехи, но не успели. Группа ушла в лес. Это не о вас речь? Только честно.
Он слышал, как там, у подножия, разбирали оружие и снова о чем-то вполголоса спорили.
— Может, и сбежали, — это их дело! — наконец подал голос унтер-офицер. — Теперь многие понимают, что война с Россией будет проиграна.
— Брось! Это ты увел группу, — резко ответил Беркут. — И теперь мне понятно, почему у вас не оказалось гранат. Я с ужасом ждал, когда вы начнете забрасывать нас ими. Будь вы патрулем, у вас обязательно нашлись бы гранаты.
— Ты что, и вправду офицер? — поинтересовался унтер-офицер, уже другим, более миролюбивым тоном.
— Естественно.
— Наш или русский?
— Русский, конечно. Так что, пойдем вместе?
— Англичанам или американцам мы бы сдались. Русским — никогда! — снова вмешался тот, второй солдат. — Мы идем в Германию! — Голос у него был какой-то старческий, слабый, дрожащий.
— Не дойдете вы до Германии. Свои же перебьют. Или партизаны. Но это ваше дело. Объясните, какого черта вы затеяли эту пальбу?
— Так ведь тот, что на дереве, первый пальнул. А потом уже деваться было некуда. Откуда мне было знать, что вы слышали о дезертирах? — рассудительно заметил унтер-офицер. — Не пройдем мы, ты прав. Но иного выхода у нас нет, коль уж мы ударились во все тяжкие.
— Лейтенант, немцы! — это уже Арзамасцев. Он кричит, стоя на тропе, ведущей в невысокий, почти безлесный горный массив. Именно этой тропой им и нужно было уходить, но она показалась слишком крутой. — Не меньше роты!
— Божественно! Вовремя же мы вырвались! Эй, вы, слышите?! Сюда приближается около роты солдат, — перевел Андрей дезертирам. Похоже, что теперь он должен был относиться к ним как к союзникам. — Очевидно, по вашу душу. Услышали стрельбу и подняли по тревоге. Уходите по тропе вслед за нами.
Отходя вслед за товарищами, Беркут в последний раз взглянул на того, чей выстрел чуть не стоил ему жизни. Тело убитого все еще висело, намертво зажатое упругими ветвями ясеня, и предано оно будет земле даже без тех, самых скромных, солдатских почестей. Могилу этого дезертира с презрением будут обходить и те, кто еще вчера считал его своим собратом по оружию, и те, кто с самого начала войны видел в нем только оккупанта.
Почти до рассвета пробирались партизаны горными тропами, уходя все дальше на юг, в Подолию, и всю ночь слышали, как — то почти догоняя их, то чуть приотставая, — тащилась вслед за ними группка измотанных обреченных людей, которые сейчас не вызывали у Беркута ничего, кроме чувства жалости. И лишь под утро, когда, преодолев массив Медоборов, они остановились передохнуть в каком-то заброшенном, полусожженном чабанском домике, дезертиры вдруг исчезли. Как исчезают ночные привидения.
29
…Идти в Квасное на связь с Гуртовенко (перевербованным агентом гестапо «Совой») Крамарчуку выпало тогда вместе с Мазовецким. Владислав, как обычно, обрядился в форму офицера СС, он — полицая.
Впрочем, сначала Беркут намеревался послать только его, но в последний момент, когда Николай уже собрался в дорогу, вдруг изменил свое решение. Оказалось, что Отаманчук (уже присоединившийся к его группе со своим взводом разведчиков из отряда Иванюка) сообщил, что в Квасном сейчас постоянно находится небольшой гарнизон, состоящий из отделения вермахта, взвода румын и отделения полиции. Так что незнакомца в полицейской форме сразу же могли задержать, чтобы выяснить, кто он и что привело его в село… А это — провал. Другое дело, когда в сопровождении полицая появляется унтерштурмфюрер СС.
— То, что вы должны встретиться с нашим связным Роденюком, вы знаете, — напутствовал их Беркут, как только они отошли подальше от лагеря. Все инструкции лейтенант решил дать им, уже выйдя из расположения отряда. — Но есть еще одно задание. В этом селе живет девушка, Ольга Подолянская, медсестра местной больницы. Мне известно, что она создала в Квасном подпольную молодежную группу. Выясните через старика, действительно ли это так. Постарайтесь встретиться с ней. И передайте через нее привет Марии Кристич. От Беркута.
— Марии Кристич? — удивленно переспросил Мазовецкий, поглядывая при этом на Крамарчука. — И все? В этом весь смысл нашего задания?!
— Ради этого я пошел бы туда сам, если бы не рана и не двадцать километров лесного бездорожья.
— Понятно. Допустим, она признает нас…
— Признает.
— Тогда пусть напишет обо всем, что хочет передать тебе? — осторожно подсказывал Мазовецкий, поняв, что «привет Марии Кристич от Беркута» — всего лишь пароль.
— Но вы не должны знать, что в записке. В случае крайней опасности уничтожьте ее.
— А если попросится в отряд? — вмешался Крамарчук, уже догадываясь, в чем дело. — Взять ее с собой?
— Почему ты решил, что она попросится?
— Просто я хочу знать, как поступить, если она, эта самая Ольга Подолянская, решит, что ей пора уйти в лес вместе с нами.
— Удержите ее от этого. В отряд — только в самом крайнем случае, — резко ответил Беркут. — В самом крайнем. Впереди трудная осень и зима. Тяжелые бои…
— И все же я хотел бы знать: крайний случай — это?… — стоял на своем Крамарчук, явно провоцируя лейтенанта на какие-то откровения.
— …Это и есть крайний случай, — не выдержал Мазовецкий. — Мы все поняли, командир.
На шоссе им удалось остановить машину, в кузове которой сидел пожилой унтер-офицер с перевязанной рукой. На расспросы унтерштурмфюрера он отвечал довольно неохотно, Николай заметил это, даже не зная языка. И Мазовецкий сразу же оставил его в покое.
Зато сидевший в кабине фельдфебель через несколько километров вдруг решил, что неудобно будет, если офицер СС всю дорогу протрясется в кузове, остановил машину и предложил унтерштурмфюреру сесть на его место. Возможно, он считал, что эсэсовец из вежливости откажется. Но Владислав только этого и ждал. Оказавшись рядом с водителем, он тут же почувствовал себя увереннее, и, как только подъехали к долине, в которой раскинулось Квасное, приказал свернуть к селу. Солдат удивленно посмотрел на него, выглянул из кабины — не вмешается ли фельдфебель, и молча подчинился приказу. Мазовецкому это явно понравилось, и он сухо, тоном, не допускающим возражений, продолжал распоряжаться машиной, показывая дорогу. Все складывалось, как нельзя лучше.
Через несколько минут они уже въезжали в тот конец села, в котором, исходя из разъяснений Отаманчука, должен был обитать партизанский связной Роденюк. Машину они остановили за несколько дворов от усадьбы связного. Мазовецкий из кабины не вышел, чтобы не привлекать к себе внимания. К старику (на этой улице зеленые ставни были только у Роденюка), заглянув по дороге еще в два двора, поспешил Крамарчук. Если бы кто-либо и следил за ним, то решил бы, что полицаю совершенно безразлично, в какой именно двор зайти.