— Вот именно. Он и с женами своими обращается примерно так же. Оттого и меняет их чуть ли не чаще, чем лошадей.
В памяти у меня кое-что всплывает.
— Их было шесть, — вспоминаю я уроки сестры Эонетты. — Он женился уже шесть раз, приобретая таким образом все новые владения и богатства.
Дюваль снимает с доски черного рыцаря и хмуро разглядывает фигурку:
— Вот и я думаю, что герцогиню ничего хорошего с ним не ждет.
— Ты о чем?
— О том, что женщинам вообще тяжко даются супружеские обязанности и деторождение… особенно с таким мужем, как д'Альбрэ. А еще я крепко подозреваю, что именно ему мы обязаны нашим последним военным поражением от французов.
— Погоди, но разве д'Альбрэ не прибыл к нашим на помощь с четырехтысячным воинством?
— Прибыл. Только вместо того, чтобы ударить во вражеский центр, болтался в тылу. Да, сражение было довольно-таки беспорядочным, но только ли в том причина?
Некоторое время я молча обдумываю услышанное. В самом деле, жених не самый завидный.
— Ну а другие претенденты на ее руку? Помимо д'Альбрэ?
Дюваль ставит рыцаря обратно на доску:
— Испанский принц в настоящее время тяжко болен, ему не до женитьбы, хотя его царственные родители и сулят нам армию в пятнадцать тысяч человек. Английский принц пропал из своего замка пять лет назад, его самого бы найти, не то что женить. Еще двое и вовсе связаны браком, хотя и упрашивают папу римского разрешить им развод. Таким образом, остается лишь император Священной Римской империи. Это достойный человек и добрый правитель, он крепко удерживает и империю, и германские земли. Увы, он погряз в собственных войнах и не может ничем нам подсобить. К тому же, вздумай мы просватать Анну за императора, Франция увидит в этом прямое объявление войны, и мы с ног собьемся, защищая достигнутый союз.
— Поэтому мы и обратились к Англии за подмогой.
Он кивает:
— Вот именно.
Я рассматриваю шахматную доску. Да уж, герцогине не позавидуешь!
— Прямо осада, — вырывается у меня.
— Боюсь, так оно и обстоит. — Дюваль награждает меня долгим взглядом, потом снова тянется к доске. Поднимает маленькую белую пешку, до сих пор стоявшую в стороне, и ставит ее на пустой квадрат, заслонив королеву.
Когда он вновь поднимает глаза, они кажутся мне почти черными.
— Это ты, — произносит он. — Могу я в самом деле рассчитывать на твою преданность герцогине?
— Конечно, мой господин, — отвечаю я тихо, не желая показать тот пыл, которым неожиданно наполнили меня эти слова.
«Да не во мне дело! — сердито напоминаю я себе. — Сам вперед докажи, что не надумал изменить герцогине!»
Вслух я, конечно, этого не говорю. Я смотрю на доску, гадая, какое место на ней Дюваль приберег для себя.
ГЛАВА 18
Меня окружает толпа женщин, которые болтают и суетятся, точно стайка гусынь. Они бесконечно растягивают, подворачивают и разглаживают платье, подгоняя его по моей фигуре. Больше всего мне охота заорать страшным голосом, вырваться и удрать, но я стою неподвижно, слежу за тем, как в окошке удлиняются тени, и гадаю, что бы сказали все эти клуши, узнай они, что я намерена прятать под этими пышными юбками и замысловатыми рукавами!
Не может быть! Луиза окончательно одергивает мой наряд, отступает в сторонку и восхищается:
— Да ты просто прелесть, барышня!
Морщины на ее лице складываются в теплую улыбку.
Юная Агнез заламывает руки, словно в молитве:
— Никогда еще не видела такого чудного платья!
Хочется прекратить эти глупые излияния, но я щупаю тяжелую парчу и понимаю, что они правы. Я понятия не имею, где портнихи раздобыли это платье и кому оно изначально принадлежало, но теперь оно и вправду стало моим. Пришлось даже напомнить себе, что убийце не к лицу тешиться безделушками и мишурой, необходимыми для служения.
Да, но ведь и рыцаря радует прекрасный новый доспех…
— Ну-ка, тащите большое зеркало из хозяйских покоев, — велит подручным Луиза.
— Нет необходимости, — говорю я ей. — Я вам полностью доверяю.
— Фи! — отмахивается она. — Только посмотри, до чего ты в нем хороша!
Похоже, домоправительница смертельно стосковалась в особняке без хозяйки. Еще я знаю теперь, что ей известно о ночном визите Дюваля. Более того — она душевно рада. Луиза с таким вкусом переживает наш якобы роман, что жалко разочаровывать ее, и я молчу.
Агнез возвращается в комнату. Две другие служанки помогают ей нести тяжелое зеркало. Его устанавливают у стены, и Луиза подводит меня к нему, взяв за руку.
— Вот! — произносит она с торжеством.
— Ну как? — Агнез так и скачет от радостного волнения. — Вам понравилось, госпожа?
Я медленно поворачиваюсь к своему отражению… и в первый миг сама себя не узнаю. Полно, да я ли это вообще? Мои щеки никогда не цвели таким волшебным румянцем. А еще это платье цвета вечерних сумерек что-то сделало с моими глазами, придав им небывало глубокую синеву. На меня вдруг нападает желание подхватить юбки и покружиться, просто чтобы посмотреть, как будет двигаться ткань. Чепуха какая. Я хмуро отворачиваюсь от зеркала.
— Сойдет, — произношу я и скрепляю сердце, глядя, как гаснут их лица. — А теперь, пожалуйста, оставьте меня. Я хочу немного побыть одна, прежде чем выходить.
— Но твои волосы… — неуверенно напоминает Луиза.
Я подпускаю в голос тепла.
— Спасибо, но я уложу их сама. Пойми, я воспитывалась в монастыре. Я не привыкла к роскоши и уходу.
— Вот как. — Лицо пожилой женщины проясняется, и она ласково гладит меня по руке. Потом выгоняет служанок из комнаты и уходит сама, наконец-то оставляя меня в одиночестве. Ненадолго, конечно, но спасибо и на том!
Тут я позволяю себе еще раз заглянуть в зеркало… и действительно крутануть юбками, благо никто больше не может видеть меня. Тяжелая ткань переливается и мерцает, как речная струя.
Ладно, довольно глупостей! Я отворачиваюсь от зеркала и бегу доставать жемчужную сетку. Торопливо сворачиваю волосы в узел.
Теперь пора доставать оружие, спрятанное под тюфяком. Стоит взяться за ножны, предназначенные для крепления на лодыжке, и утраченная было уверенность возвращается ко мне. Я застегиваю маленькие пряжки и перехожу к рукавам. До чего они тесные!.. С ними приходится повозиться, но и тут мне в конце концов все удается. Я вдеваю руку в браслет, где прячется испытанная удавка, потом трогаю поясок платья. Как приятно снова ощутить рукоять священной мизерикордии! Я снова при деле, я снова во всеоружии, каким бы смыслом это слово ни наделять. Уж верно, святой Мортейн нынче вечером найдет способ явить мне Свою волю. И тогда я рассчитаюсь с изменниками нашей родины, каждому подобрав кару, сообразную его преступлениям!
Еще продолжая улыбаться этой приятной мысли, я покидаю комнату и иду навстречу Дювалю, ждущему внизу лестницы. Заметив меня, он немедленно забывает, о чем только что говорил с дворецким, и смотрит на меня так, словно вообще впервые увидел. Вероятно, это просто лицемерие, но мне почему-то приятно.
Нет, не совсем так. Я вдруг понимаю, что не все в поведении Дюваля можно объяснить чистым притворством. Он ведь у нас привык оставлять за собой последнее слово; может ли быть, чтобы он так вот пялился на меня ради очередной колкости?
Наконец, словно очнувшись, он говорит дворецкому:
— С этим пока все, можешь идти.
Я спускаюсь по ступенькам, старательно храня непроницаемый вид:
— Добрый вечер, мой господин!
Он подает мне руку и подозрительно спрашивает:
— Что-то не так?
Я отвечаю:
— Разве мне не позволено просто улыбаться?
— Ну… — Он с некоторым смущением кривит губы.
— Подозрения ни к чему, — говорю я. — Должна же я поупражняться в той роли, которую сегодня мне предстоит играть! Если мы… то есть если я не сумею убедить двор, будто пылко в тебя влюблена, как мне подобраться к врагам герцогини и выполнить служение, порученное монастырем? Я не имею права на проигрыш!
А еще необходимо учесть, что, покуда не вернется канцлер Крунар, Дюваль так и будет моим единственным союзником при дворе. А бретонские вельможи не очень-то любят впускать в свою среду людей подлого происхождения. Когда некий простолюдин собрался взлететь выше, чем позволяла его родословная, это обнаружилось, и бедолага оказался на виселице.
— Что за тень пробежала по твоему лицу? — неожиданно спрашивает Дюваль.
Будь они прокляты, его глаза, от которых не укроется ни одна мелочь!
— Я вспомнила о покойном камергере твоего отца.
Дюваль тоже мрачнеет и плотно накрывает мою руку своей.
— С тобой этого не случится, — произносит он так, словно клятву дает.
Вот еще не хватало!
Развлечения ради я прижимаюсь к нему и одариваю ослепительной улыбкой, которую переняла у Сибеллы:
— Стало быть, договорились? Идем!
Он моргает:
— Полегче на поворотах, милочка, а то как бы я не решил, что ты в меня и правда влюбилась.
При этих словах у меня в груди снова принимаются порхать бабочки. Я впервые уверенно чувствую себя в той игре, которую мы с ним ведем.
— Пусть весь двор так думает, мой господин!
Мне трудно подобрать слова, чтобы должным образом описать величие и блеск бретонского двора. Это шуршание парчи и тонких шелков, шепот пушистого бархата и нежной замши. В воздухе витают ароматы духов, от дерзкого запаха роз до фиалок и вкрадчивого сандала. Буквально во всем ощущаются богатство и роскошь, и ничто из доселе виданного мною не сравнится с ними.
Право же, я не могу вообразить себе сборища, на котором чувствовала бы себя менее уютно, чем здесь. Я как репка, нечаянно закатившаяся в розовый куст. Дюваль смотрит на меня, я ощущаю его взгляд и отваживаюсь ненадолго поднять глаза.
— Что? — спрашиваю я и пытаюсь заправить под сетку выбившийся локон.
Дюваль удерживает мою руку:
— Оставь. Так ты само очарование.
Комплимент застигает меня врасплох; похоже, я краснею. Дюваль наклоняется к моему уху: