— В твоей сеточке все жемчужины с ядом?
Его теплое дыхание щекочет мне ухо, отчего мои мысли принимают совершенно несвойственное направление. Зато слова Дюваля придают храбрости, ибо напоминают о моем долге. Я вновь поворачиваюсь к блистательному собранию. Коли я сюда добралась, уж верно, Мортейн как-то обозначит мне Свою волю.
Наблюдать за вельможами — все равно что за хищными птицами, слетевшимися к добыче. Эти жадные взгляды из-под полуопущенных век, эта явная готовность ударить и отскочить. Знать бы еще, что их так привлекает. Слухи? Интриги?
Придворные собираются группками, словно куры в монастырском дворе, нашедшие гнездо слизней. Дамы выглядят элегантными и очень собранными, точь-в-точь как мадам Иверн. Не все они одинаково хороши внешне, но держатся одинаково: смело, раскованно, целеустремленно. Каждая словно кричит: «Заметьте меня!»
— Ладно, к делу, — бормочет Дюваль. — Перво-наперво я представлю тебя тайным советникам, чтобы ты случайно кого-нибудь из них не убила.
Я отвечаю:
— Если на то будет прямая воля Мортейна, господин мой, то о какой случайности речь?
Он повторяет:
— Даже в этом случае непременно посоветуйся с герцогиней!
И ведет меня туда, где чуть поодаль от прочих стоят двое немолодых мужчин.
Не составляет труда угадать, кто это такие. Тот, что справа, в целом напоминает медведя, а стоит так, словно не покидал седла две недели подряд: уж верно, это капитан Дюнуа. От него исходит такая спокойная сила, что я сразу проникаюсь безоговорочным доверием к этому человеку. Я даже вынуждена напомнить себе, что подобному чувству не место в затеянной нами игре.
Другой мужчина повыше ростом, у него седоватые волосы и полный рот крупных желтых зубов, что делает его похожим на ревущего во всю глотку осла. Это, наверное, маршал Рье; он озирает зал с видом человека, давно и прочно уверенного в своей правоте.
Капитан Дюнуа тепло здоровается с Дювалем, тогда как Рье, наоборот, досадует и даже не пытается этого скрыть.
— Выбрал же ты времечко, чтобы исчезнуть, — бросает он резко.
Дюваль не опускает перед ним глаз:
— Нипочем не уехал бы, знай я, что кто-то здесь объявит державный созыв, пойдя против воли сестры!
Взгляд маршала тверд.
— Бароны имеют полное право на то, чтобы к ним обратились и объяснили положение дел. И чем раньше, тем лучше.
Я смотрю на Дюваля. Следует ли из этих слов, что созыв объявил именно маршал? Если да, на нем должна быть метка, но я ничего не вижу. Дюваль делает шаг вперед:
— Так это вы созвали баронов?
— Забываешься, Дюваль, — холодно и отстраненно бросает вельможа. — Тебя, бастарда, терпят здесь только ради сестры. У тебя нет ни голоса, ни даже места в совете. Кто ты такой, чтобы я перед тобой отчитывался?
И, не дожидаясь ответа, он поворачивается и уходит.
Капитан Дюнуа довольно долго смотрит ему в спину, потом снова поворачивается к Дювалю:
— Ты что, нарочно вывел его из себя?
Дюваль раздраженно качает головой:
— Нет, просто у него колючек, куда там ежу!.. Ты-то как думаешь, это он созыв объявил? Поэтому и взбесился?
— Да нет. Скорее, он сердится оттого, что баронов созвал кто-то другой, причем сделал это не только через голову Анны, но и, что важнее, через его собственную!
— Канцлер Крунар отсутствовал при дворе почти так же долго, как и я сам, — рассуждает Дюваль. — Значит, остается мадам Динан, больше вроде как некому! Но зачем? Хочет вынести на обсуждение брачное предложение своего сводного брата? Но она не может не знать, что Анна ему непременно откажет. Что она собирается выгадать от созыва?
Капитан Дюнуа пожимает плечами:
— Может, все задумывалось ради того, чтобы продемонстрировать нашим французским друзьям силу баронства, сплоченного вокруг молодой государыни?
— Французским друзьям? Сказал бы лучше, французской чуме, — бормочет Дюваль. — Ну что, пойдем поприветствуем вельможного паразита?
Дюнуа с поклоном отказывается:
— Ты уж прости, но у меня нет охоты смотреть, что из этого выйдет.
Он отходит прочь, и Дюваль шепчет мне на ухо:
— Если увидишь на французском посланнике метку, можешь прикончить его хоть прямо сейчас. Все меньше возни!
Радуясь, что совсем скоро, быть может, придется сослужить службу Мортейну, я иду с Дювалем в дальний уголок зала, где, точно жирный бурый паук, терпеливо ждущий мух в раскинутой паутине, сидит французский посланник. Впрочем, внешне он совсем не похож на паука. У него длинное лицо с острыми чертами, а кругом льстивым роем вьются придворные. Он никак не показывает, что заметил приближение Дюваля, но взгляд, направленный на нас, цепок и пристален.
Мы подходим, и при виде моего спутника окружение француза точно ветром сдувает.
— Вы еще здесь, Жизор? — спрашивает Дюваль.
Он даже не притворяется вежливым, и это удивляет меня. Я-то думала, медоточивые речи в обычае при дворе!
Французский дворянин разводит руками и спрашивает:
— А где же мне еще быть? Я ведь довожусь юной Анне опекуном!
— Анна не нуждается в опекунах, — возражает Дюваль. — Вы здесь блюдете интересы своей страны, и только, а на герцогиню вам наплевать!
Это изрядная резкость, но Дюваль выдает ее почти весело. Словно сметает раскинутую посланником паутину.
— Ах, Дюваль, что за нелепая подозрительность.
Глаза Дюваля суживаются:
— Ну да. Как говорил волк, принюхиваясь под дверью.
Пока он таким образом отвлекает Жизора, я пристально разглядываю француза, ища метку. Увы, на нем ничего! Ни тени, ни пятнышка!..
Когда же он наконец обращает взор на меня, я удивляюсь цвету его глаз. Они такие зеленые! Посланник без большого интереса окидывает взглядом мою фигуру, но в остальном я для него словно бы не существую. Чувствую, как под моей ладонью на руке Дюваля вздуваются мышцы. Он косится на меня, но я чуть заметно качаю головой. Он явно разочарован.
Жизор и не подозревает, что миг назад мы вели безмолвный разговор о его жизни и смерти. Он спрашивает:
— Я слышал, Анна получила письмо от императора Священной Римской империи. Не просветите ли меня, что он написал?
— Полагаю, — отвечает Дюваль, — это касается только императора и ее.
Он говорит ровным голосом, что плохо соответствует неистовому напряжению мышц.
— Ошибаетесь, — говорит посланник. — Если речь идет о помолвке, воспрещенной французским престолом, это нас очень даже касается!
Я бросаю на Дюваля взгляд из-под ресниц. Понимаю, что это блеф, и гадаю, станет ли Жизор продолжать. И он продолжает:
— Я считаю своим долгом напомнить вам о договоре Ле-Верже. И о том, что юная Анна еще не коронована в качестве герцогини!
— Это лишь формальность, — отвечает Дюваль. — И кстати, одно из положений договора, на который вы так любите ссылаться, гласит, что она сохраняет за собой герцогство и всю полноту власти над ним.
— Да, но лишь в том случае, если выйдет замуж за того, на кого ей укажет французский престол.
— Пока мы еще не слыхали от вашей регентши ни одного дельного предложения, — замечает Дюваль.
— Напротив. Мы предоставили вам целых два.
— В самом деле? Мелкого хлыща-барона и готового рассыпаться старого лизоблюда, который ей в деды годится? — Дюваль небрежно указывает на другой конец зала, и я замечаю седобородого старца, мирно дремлющего в кресле. — Вы что, всерьез полагаете, что один из них мог бы ей подойти?
Жизор безразлично пожимает плечами.
— Что ж, — говорит он. — Значит, мы в тупике.
— В который раз, — кивает Дюваль.
Он коротко откланивается и уводит меня прочь.
Когда посланник больше не может нас слышать, я заново приглядываюсь к человеку, задремавшему в кресле. И почти сразу чувствую, как меркнет и трепещет в нем душа: ни дать ни взять, мерцающий огонек готовой погаснуть свечи.
— Герцогиня правильно делает, не желая принимать женихов, которых ей навязывают французы, — говорю я Дювалю. — Вот этот, например, не позже чем через две недели помрет.
Он замирает на месте и тоже смотрит на старика:
— Ты видишь на нем метку Мортейна?
— Нет, он просто умирает от старости и от какой-то болезни, которая медленно подтачивает его силы.
— И ты все это можешь сказать, просто посмотрев на него?
Я киваю, довольная, что мои умения впечатлили Дюваля. Он хочет сказать что-то еще, но тут ему на плечо опускается тяжелая рука.
— Умеете же вы, Дюваль, едва появившись, всех настроить против себя! Сперва взбесили маршала Рье, теперь вот посланника.
Мы оборачиваемся. Стоящий перед нами мужчина толст и высок, лицо сплошь заросло колючей черной бородой. Губы шевелятся в ней, как два розовых слизня. Он разглядывает меня со всей зоркостью голодного ястреба. На миг мне мерещится нечто леденящее в глубине его глаз, но это ощущение минует тотчас же. Может, это всего лишь подает голос мой темный страх перед мужской похотью?
— Граф д'Альбрэ, — довольно-таки холодно приветствует его Дюваль. — Что привело вас в Геранд?
Так вот он каков, человек, которому покойный герцог обещал в жены свою двенадцатилетнюю дочь!
Граф хитро подмигивает Дювалю:
— О, ваше всегдашнее остроумие!
— Покамест не заржавело, — отвечает Дюваль. — Позвольте вам представить Исмэй Рьенн, мою кузину.
Я со всей подобающей скромностью опускаю глаза и приседаю в поклоне.
— У меня тоже есть, хм, кузина, — говорит граф. — И я ее очень люблю.
Граф берет мою руку и подносит к губам. Они влажные и мясистые. Я содрогаюсь от никакими словами не передаваемого отвращения. Меня начинает трясти. Сейчас выхватить бы кинжал и…
Дюваль, что-то уловив, дотрагивается ладонью до моей спины, и я благодарна ему. Его прикосновение помогает мне справиться с тошнотой.
— Весьма польщен, милочка, — бормочет д'Альбрэ.
— Это большая честь для меня, господин мой, — лепечу я.
Как только моя рука высвобождается из его лапы, я прячу ее в пышные складки платья и там — ничего не могу поделать с собой — вытираю о ткань.