е рад[616].
Вторая аналогия в романе проводится между системами колониализма и постколониализма в Западной Африке и Южной Америке и положением Ирландии в Британской империи, которое Кейсмент считал колониальным. Свидетель преступлений в Конго, Кейсмент превращается из либерального и гуманистического консула империи в бескомпромиссного борца за независимость Ирландии; во время Первой мировой войны он, как и его соратники, не уклоняется от союза с противницей Англии, Германской империей.
III. Допрос и расследование. Борьба Кейсмента против расовой эксплуатации
Существенным элементом текста Льоса – в этом его примечательное сходство с романом Кёстлера – является допрос как усиленная форма опроса и исследования. В центре внимания находятся два взаимозависимых момента – признание и открытие «правды». В тексте ставятся вопросы: что произошло? кто несет за это ответственность? было ли случившееся морально допустимым?
В конспектах лекций под общим заголовком «Нейтральное» (1978) Ролан Барт рассматривает логику вопроса и ответа. Согласно его дефиниции, ответ – это «фрагмент дискурса, навязанный формой „вопроса“». О позиции вопрошающего он пишет:
Я хочу отметить, что всегда существует террор вопроса; любой вопрос подразумевает власть. Вопрос отрицает право не знать, право на нерешительную просьбу → у некоторых субъектов – к числу которых отношусь и я – вопрос всегда вызывает своего рода панический страх, тем более если вопрос точен или стремится быть точным (точность как власть, запугивание: это великий трюк, с помощью которого естественные науки осуществляют свою власть) → удовольствие отвечать на точные вопросы расплывчато[617].
Допрос основан на структурной асимметрии. Одному позволено спрашивать, он обладает монополией на зондирующие вопросы, другой должен внимательно слушать и отвечать на них. В двух колониальных историях (Конго, Перу) Роджер Кейсмент – допрашивающий; в третьей, вклинивающейся между ними и разрывающей их, он сам становится допрашиваемым, обвиненным в предательстве судом Британской империи в Лондоне. Изложение первых двух историй неоднократно прерывается допросом, который происходит спустя годы в Лондоне, где Кейсмент выступает в качестве ответчика. Его позиция как предателя могущественной империи несравненно слабее, чем у тех, кто его допрашивает, – непосредственных участников и ответственных за ужасные преступления против коренного населения, совершаемые под прикрытием более влиятельных людей. Беззащитный Кейсмент, за которым нет никого, кроме группы ирландских патриотов, отвечает, стоя на пороге вероятной и близкой смерти.
Допрос также включает в себя признание, которое играет очень важную роль в анализе дискурса Фуко в двух, на первый взгляд, совершенно разных областях: в уголовном праве, где речь идет об установлении вины и невиновности, и в сексуальности. В своей трехтомной работе «Сексуальность и истина» Фуко смещает перспективу истории сексуальности: (преобладающую) идею подавления он заменяет диспозитивом, строящимся вокруг «дискурсивизации» секса[618]. Нужно говорить о сексе с научной или личностной точки зрения; власть в рамках этого дискурса проявляется в признании, а именно – в признании сексуальных желаний и приключений. Неслучайно формат признания часто используется в классической порнографической литературе (например, «Фанни Хилл. Мемуары женщины для утех»). Наибольшей изощренности признание достигает в эротическом романе Дени Дидро «Нескромные сокровища», который занимает особенное место в размышлениях Фуко. С помощью волшебного кольца восточный правитель «Конго» способен заставить говорить самую откровенную часть женского тела, «сокровища». Опасность в том, что, в отличие от обычного органа речи, «сокровища» рассказывают чистую правду о сексуальных привычках и предпочтениях своей хозяйки[619].
Мы не случайно обратились к теме сексуальных признаний: они составляют часть истории Кейсмента – человека, который начинает свою карьеру как лояльный чиновник, затем становится критиком колониальных преступлений и, в конце, ирландским революционером. Британско-ирландский дипломат открыто сообщает о своих гомосексуальных контактах в Конго и Перу (я еще вернусь к этому), что впоследствии будет использовано против него во время судебного процесса. Это говорит о важности такого рода признаний в романе.
Гетеродиегетический рассказчик[620], безымянный хронист и психолог, очень редко дает оценку своему главному герою. Описания ужасов и рассуждения о них в этом историческом романе приводятся почти исключительно с точки зрения главного героя и рассказчика, который временами сливается с ним. Первая часть романа соответствует схеме разрыва, характерной для всего нарратива. Кейсмент проходит путь от искателя приключений и «гуманиста»-колониалиста до принципиального критика колониальной системы. Герой его юности – Стэнли, о котором говорится далее, – тот, кто, согласно логике приключенческого нарратива, отправляется на чужую землю. Кейсмент долгое время оправдывал эту авантюру как часть колониализма соображениями цивилизации и гуманизма, которые саркастически и в то же время по-расистски выразил сам Стэнли, его первый начальник:
– Ну, понятное дело, все это для их блага, – добавил он, кивнув на остроконечные хижины деревни, на краю которой был разбит бивак. – Приедут миссионеры, вырвут их из мрака язычества, объяснят, что христианину не пристало кушать ближнего своего. Врачи сделают прививки, избавят от эпидемий и лечить будут лучше, нежели колдуны и знахари. Компании обеспечат работой. В школах обучат языкам цивилизованных стран. Туземцы привыкнут носить одежду, молиться настоящему Богу, объясняться по-человечески, а не на этой обезьяньей тарабарщине, как сейчас. И мало-помалу откажутся от своих варварских обычаев ради тех, что приняты у людей просвещенных и современных[621].
Во взглядах Стэнли пересекаются два дискурса, которые, как ясно показала Кэтрин Холл в своем исследовании, противоположны друг другу. Прежде всего это «гуманистический» дискурс, который подразумевает отмену рабства и принудительного труда в неопределенном будущем и в итоге, возможно, превращение колонизированного народа в цивилизованное общество, – программа воспитания, основанная на представлениях колонизаторов о прогрессе[622]. Этому дискурсу соответствует образ непослушного, но в принципе поддающегося воспитанию ребенка. Несмотря на репрессивные моменты, здесь допускается признание колонизированного субъекта человеком, который впоследствии может встать в один ряд с колониалистом, миссионером или учителем. Наряду с презрением к автохтонной культуре в этом фрагменте прослеживается мотив самопожертвования: когда африканцы станут «цивилизованными», им больше не потребуются воспитатели.
Другой дискурс является откровенно расистским, поскольку предполагает биологическую устойчивость расовых различий. Любой расизм встроен в «слабый», то есть поверхностный, плохо обоснованный биологический дискурс своего времени, расистский common sense[623], который ставит под сомнение ценность другого – колонизированного субъекта. То, что этот слабый и в то же время распространенный дискурс имеет фатальную тенденцию не замечать противоречия, показывают слова Стэнли: «По своему умственному развитию они ближе к бегемотам и крокодилам, нежели к нам с вами. Приходится за них решать, что им нужно, вот потому мы и заставили их подписать эти договоры. Зато дети их и внуки скажут нам спасибо. И очень может быть, когда-нибудь обожествят Леопольда, как обожествляют сейчас свои фетиши и пугала»[624].
Аргументация явно шаткая: с одной стороны, колониальный захват рассматривается как цивилизаторский акт по отношению к другим, еще неразвитым людям, а с другой – что противоречит традиционному представлению о развитии и образовании – он подкрепляется чудовищными стереотипами: здесь крокодил, очевидно, означает дикость и жестокость, а бегемот – грубость и неприятную внешность угнетенных. Суть в том, что подобные негативные характеристики являются следствием колониального порядка, который устанавливается символически – в уничижительном образе чужака-неевропейца – и вполне осязаемо – в асимметрии власти. С помощью бинарного кода «человек против животного» жителей Африки лишают человеческого достоинства – это необходимое условие для легитимации колониального насилия, при котором с работниками на плантациях допустимо обращаться как со скотом.
В конце концов Роджер Кейсмент порывает с обоими колониальными нарративами, «гуманистическим» и биологическим. Это выясняется в разговоре с командиром Жюньё, которого он призывает к ответу. Капитан цинично хвастается, что он больше не верит в гуманную миссию колониализма – «нести цивилизацию, свет христианства и свободную торговлю»[625]. Между официальной программой и реальностью существует вопиющий разрыв. Официальная программа претендует на то, чтобы принести цивилизацию «дикарям», но в реальной жизни к ним относятся хуже, чем к крокодилам и бегемотам. В то время как бельгийский офицер в своем поведении ориентируется на так называемые реалии, главный герой романа занимает прямо противоположную позицию: он убежден, что программа колониализма несовместима с соблюдением прав человека[626].
Чикотта[627]