Леонс был в восторге и горячо поблагодарил приора.
– Раз так, любезный дядюшка, кто помешает мне теперь преследовать зверя? Мое обучение как стрелка и охотника закончено, приготовления подошли к концу. Дени и Жервэ, мой второй егерь, мне преданы; они последуют за мной, куда бы я ни пошел; почему вы не отпускаете меня? По последним сообщениям, зверь переселился в Мезенские горы, откуда его никак нельзя выгнать; без всякого сомнения, мы найдем его там, если Господь поможет нам…
– Леонс, дитя мое, – сказал бенедиктинец со вздохом, – зачем вы так торопитесь подвергаться опасностям подобного предприятия? Я боюсь за вашу жизнь… Притом я всегда надеюсь, что какое-нибудь новое происшествие избавит вас от необходимости прибегать к этой крайности.
– Дядюшка, разве сейчас тот момент, когда еще можно повернуть обратно? Заклинаю вас, не удерживайте меня! Говорят, что барон де Ларош-Боассо совсем излечился от своей раны; он может воспользоваться нашей медлительностью и получить обещанную награду, а если это случится…
– Не говорите этого, Леонс; вы знаете, в какое отчаяние приводит меня мысль о подобной возможности! И как подумаешь, что вы не один будете страдать… Эта опрометчивая гордячка умрет от горя и стыда, если убедится в необходимости принять мужа, который будет недостоин ее. Неблагодарная и неблагоразумная! Она расстроила своим сумасбродством мои планы, столь выгодные для всех нас. После того как она произнесла этот пагубный обет, я не раз предлагал ей получить разрешение от папы римского; несмотря на кротость и покорность, которые она теперь демонстрирует, она не согласилась и отвечала мне с гордостью: «Графиня де Баржак не может отказаться от своих слов».
– Может быть, дядюшка, она права, – сказал Леонс задумчиво. – Если она решила доверить свою судьбу воле случая, то никто не имеет права вмешиваться…
Во время этого разговора приор и его племянник возвращались в аббатство. К ним подошли Дени и Жервэ. Один нес ружье, а другой – дичь своего господина. Дени был человеком лет шестидесяти, с честным и дружелюбным лицом, который, несмотря на свой возраст, сохранил железное здоровье и неутомимые ноги. Жервэ, который был гораздо моложе, казался человеком открытым и простодушным, но с горячим нравом, как у всех горцев. Бенедиктинец остановился и улыбнулся им.
– Здравствуйте, добрые люди, – сказал он с своей обычной благосклонностью, – я очень рад видеть вас и поблагодарить за вашу дружескую заботу, за вашу преданность этому милому юноше… Каков ваш ученик, Дени? Неужели вы думаете, что он уже в состоянии сразиться с этим страшным жеводанским зверем?
– Господин Леонс, – отвечал Дени с энтузиазмом, – способен подстрелить хоть самого черта, если его шкуру можно пробить пулей! Уж простите меня за такое сравнение… Эх, если бы ваше преподобие видело; как он убил вот сейчас эту лисицу. Я сам не могу опомниться от удивления; я никогда не видел подобной ловкости, такого верного, такого быстрого взгляда… А как проворно Леонс орудует охотничьим ножом! Его рука не дрогнет! Не следует хвалить самого себя, но умения мосье Леонса говорят о том, что я хороший учитель.
– Вы не правы, Дени, – весело возразил приор, – надо быть справедливым даже к самому себе… А учитель вы прекрасный, я согласен. Ну, ступайте в аббатство, оставьте там вашу ношу, потом идите от меня к отцу эконому и скажите ему, чтобы он дал вам, Дени, двадцать луидоров, а вам, Жервэ, десять… Продолжайте верно служить моему племяннику, вы будете вознаграждены еще щедрее.
Дени и Жервэ хотели было поблагодарить приора за щедрость, но тот подал им знак, что желает остаться с Леонсом наедине. Поэтому они только поклонились и направились к монастырю. Леонс заговорил:
– Я удивляюсь вашей щедрости, дядюшка, но боюсь иногда, что она может стать вам в тягость… Мои прихоти стоят вам огромных сумм.
– Вы переживаете, что я дал денег этим бедным людям? – улыбаясь спросил приор. – Не беспокойтесь, Леонс; вы можете достойно вознаграждать людей за все оказываемые вам услуги… С этой целью я сам положил сегодня утром на ваш стол сто луидоров, которые вы употребите как вам будет угодно.
– Я смущен вашей добротой, дядюшка, и не знаю, достоин ли я…
– Принимайте без всяких угрызений совести, дитя мое; это ваши деньги. До сих пор вы были так деликатны, что не осведомлялись о вашем наследстве; но оно значительно, и когда я дам вам отчет – а это будет скоро – вы увидите, что вашим состоянием управляли благоразумно. Располагайте же им по своей воле; вы с детства научились у нас воздержанию, благоразумию, умеренности в желаниях; я уверен, что вы сумеете управиться с вашим богатством.
Леонс хотел ответить, но главный колокол в аббатстве за звонил так, как было принято звонить лишь в большие праздники.
– Что это, дядюшка? – удивленно спросил Леонс.
– Не знаю; в этот час в церкви нет никакой службы; должно быть, этот звон возвещает о приезде начальника или о немедленном собрании капитула. А так как наш добрый аббат страдает в эту минуту припадком подагры и ревматизма, надо поспешить к нему на помощь… Итак, Леонс, прошу вас ускорить шаги.
– Охотно; но догадываетесь ли вы о причине…
– Я надеюсь, что речь идет о каком-нибудь парадном визите. Мендский епископ объезжает епархию уже несколько дней. Но, – продолжал Бонавантюр, заметив бенедиктинца, который приближался к ним, тяжело дыша, – чего от нас хочет добрый отец Ансельм? Какое необыкновенное обстоятельство могло заставить его бежать?
Действительно, толстый бенедиктинец, на обыкновенно веселом лице которого выражалось в эту минуту волнение и беспокойство, быстро их догнал.
– Ох, любезный отец приор! – вскричал он. – Пожалуйста, поспешите… Никогда наше аббатство не находилось в подобном расстройстве. Все потеряли головы, вас везде ищут! И только ваше присутствие может нас успокоить.
– Что случилось? – спросил Бонавантюр, ускорив шаг. – Приехавший гость не мендский епископ?
– Ах, нет, отец приор, это епископ, но не мендский! Его зовут монсеньор де Камбис, епископ Алепский, и он говорит, что его послал к фронтенакскому аббату сам король!
– Посланник короля? – повторил Бонавантюр, побледнев. – Зачем мирской власти вмешиваться в дела нашей мирной общины?
– Вы это должны знать лучше моего, отец приор; но монсеньор де Камбис говорит со всеми нами суровым тоном, к которому мы не привыкли. Он говорит, что ему даны строгие приказания от короля и от епископа мендского, от которого мы зависим… Он отказался от закуски, которую мы поспешили ему предложить, приказал собрать капитул, не большой, составленный из всех фронтенакских братьев, а малый капитул, состоящий только из сановников аббатства. Ему повиновались, перед ним уже дрожат, и члены малого капитула собрались в комнате настоятеля. Но вас особенно удивит, отец приор, что монсеньор прежде всего осведомился о вас…
– Обо мне?
– Да, и узнав о вашем отсутствии, он, по-видимому, начал опасаться, что вы оставили монастырь навсегда. Это очень его рассердило; он утих, только когда узнал, что вы вышли на прогулку и скоро вернетесь. Отец настоятель находится в ужасном беспокойстве; он поручил мне бежать к вам и умолять вас поскорее возвращаться…
– Ну, вы исполнили ваше поручение, отец Ансельм… Да сохранит нас Господь от всякого зла, пойдемте скорее!
Они вошли в первый двор аббатства. Этот двор, обычно столь спокойный, имел в эту минуту оживленный вид. Носилки, которые заметил Бонавантюр, стояли в углу; четыре лакея, провожавшие их, оставались неподвижны, держа за узды своих лошадей, как будто ждали приказов. Послушники ходили вокруг них, перебирая четки, которые шумно ударялись о складки их ряс. Несколько бенедиктинцев, собравшись у входа в коридор, который вел в комнату настоятеля, разговаривали с жаром, между тем как большой колокол аббатства потрясал старые здания своим громким звоном.
Когда подошел приор, монахи замолчали и взоры всех обратились на него; однако то ли монастырский устав запрещал расспрашивать начальника, то ли бенедиктинцы уже узнали какие-то слухи, неприятные для Бонавантюра, но никто не осмелился с ним заговорить, а все только кланялись ему, когда он проходил мимо.
Приор выглядел спокойным. Переступив порог аббатства, он дружески сказал своему провожатому:
– Благодарю вас, любезный отец Ансельм, но так как вы не принадлежите еще к моему капитулу, мы должны расстаться здесь. Я пойду к нашему настоятелю, а вы, любезный отец Ансельм, помолитесь Богу.
– О чем? – спросил отец Ансельм, плохо скрывая любопытство.
– Чтобы Господь дал нам всем силы исполнить тягостную обязанность и избежать неприятной огласки.
Он ускорил шаги, оставив отца Ансельма весьма озадаченным таким ответом.
Когда Бонавантюр переступил порог комнаты настоятеля, Леонс, бывший тут же, тихо удержал его сзади и тревожно спросил:
– Дядюшка, ради бога, скажите мне, что случилось? Вам угрожает несчастье?.. Сообщите мне, я должен знать…
Бонавантюр спокойно улыбнулся.
– Это ничего, сын мой, – возразил он, – напрасно вы пугаетесь. Дело идет, без сомнения, о каком-нибудь новом порядке, который легко будет устроить с Алепским епископом… Ступайте в павильон, Леонс, и не думайте больше обо всем этом… Послушайте, – прибавил он, задумавшись, – если вы так уж сильно желаете отправиться на охоту, я не буду больше сопротивляться вашим желаниям… Начинайте готовиться к отъезду. Когда кончится заседание капитула, я зайду в вашу комнату и мы сделаем последние распоряжения…
– Как, дядюшка?! – радостно вскричал Леонс. – Вы наконец соглашаетесь…
– Я должен, если вы желаете этого с таким нетерпением… Я еще не все обдумал и хочу собрать некоторые сведения, прежде чем окончательно вас отпущу. Однако будьте готовы покинуть аббатство сегодня же вечером… Итак, до свидания, Леонс, меня ждут… Господь до сохранит вас!
Он опять улыбнулся, махнул на прощание рукой и вошел в аббатство.
Леонс чувствовал, что его дядя был не так спокоен, как хотел казаться. Но желание поскорее начать охоту помешало ему заметить множество обстоятельств, которые в другое время возбудили бы его под