— Тут немцу не пройти! Я скорее дам себя уколоть штыком, но фрица не пущу!..
— Верю, майор! — Василевский подозвал своего адъютанта, взял у него орден Красного Знамени и приколол на грудь майору. — Товарищ Сталин на таких, как вы, очень надеется...
— Служу Советскому Союзу! — гаркнул майор.
Василевский походил по окопам, поговорил с командирами, потом поехал на тракторный завод. В цехе, куда он вошёл, из динамика звенела песня: «Три танкиста, три весёлых друга, экипаж машины боевой...» Генерал Федоренко в комбинезоне вместе с рабочими осматривал подбитый танк. Вражеский снаряд угодил в треки и разорвал их. Увидев Василевского, он выпрямился:
— С утра собрался к вам на КП фронта, но директор завода попросил задержаться. Обстановка тут очень тяжёлая. Вчера я был на переднем крае. Вовсю прут немецкие танки, но наши бойцы забрасывают их бутылками с горючкой. Пылают как факелы!
— А знаешь, как эти бутылки назвали немцы? — спросил Василевский. — Коктейль Молотова!
Федоренко засмеялся.
Прибыл директор завода Задорожный. В серой рубашке, без галстука, метёлка чёрных волос упала ему на лоб. Поздоровавшись с Василевским, он пригласил пройти в кабинет, сказал, что с утра с Маленковым и Малышевым решали, какое ещё оборудование надо отправить в Свердловск.
— Хочется как можно больше дать танков для фронта, и в то же время боюсь рисковать, — признался директор. — Немцы всё ближе подходят. Не хватает и рабочих рук. Знаете, сколько рабочих ушло на фронт? До шести тысяч! Сейчас в цехах женщины, подростки, бывалые рабочие обслуживают по шесть-семь стаи ков! После смены берут оружие — и на передний край. Каково, и?
— Тяжело, — согласился Василевский. — И всё же прошу вас не сокращать выпуск танков, скорее ремонтировать подбитые...
В кабинет вошли Маленков и секретарь обкома партии Чуянов.
— Александр Михайлович, вас ищет товарищ Сталин! — бросил с порога Маленков. — Он только что звонил мне в обком партии.
Василевский приехал на КП фронта и позвонил в Москву.
— Что там у вас? — спросил Сталин.
Василевский коротко обрисовал ситуацию на фронтах. Вы слушав его, Верховный сказал:
— Вам следует срочно убыть в расположение войск, что находятся к северу от Сталинграда, и взять руководство подготовки!» к предстоящему контрудару прибывших туда частей. Кстати, где вы были днём?
— На переднем крае, потом заехал на тракторный завод, вместе с генералом Федоренко проверяли работу цехов, осматривали ремонт танков и другой техники, беседовал с директором завода.
— А что, завод всё ещё работает?
— Работает. И неплохо. Только вчера с его конвейера сошло двенадцать Т-34 и пятнадцать танков отремонтировано...
Василевский вернулся к себе. Напряжение спало после разговора с Верховным, и ему стало легче дышать. Ерёменко что-то чертил на карте.
— Что, покидаете нас? — спросил он, щуря круглые глаза.
— Утром уезжаю в 24-ю армию генерала Козлова. Туда же прибудут войска 66-й армии и несколько дивизий для пополнения 1-й гвардейской армии. Мне приказано возглавить их подготовку к боям.
— Наверное, генерал Козлов будет рад вашему приезду? В Крыму-то он погорел?
— Да, там ему не повезло, хотя генерал он опытный и мыслящий. — Василевский взял свой саквояж и положил туда папку с документами. — Потому-то ему и нужна поддержка после всего того, что пережил он в Крыму.
(Неудачная оборона Керчи в мае огорчила Сталина так, что он снял Козлова с поста командующего фронтом, разжаловал его до генерал-майора, а позже назначил командармом 24-й армии. — А.3.).
Василевский прибыл в штаб армии Козлова в хорошем настроении. Генерал настороженно пожал ему руку.
— Ну что, Дмитрий Тимофеевич, будем на пару готовить людей для предстоящего контрудара? Да ты почему такой грустный?
— Керчь — моя боль, она всё ещё сидит во мне, — горько признался Козлов.
— Души её в себе, эту самую боль, она тебе не попутчик. Что было, то было! Теперь надо бить врага под Сталинградом. Тебя хоть и сурово наказал товарищ Сталин, но он ценит твой военный опыт. Поверь мне, я-то знаю.
— Мне сообщили из Ставки о вашем приезде, и, если честно, я доволен, что именно вы прибыли в мою армию;
— Я хочу помочь тебе, Дмитрий Тимофеевич, а не ворошить прошлое. — Василевский закурил трубку. — Война есть война, и не всегда нас ждут победы. Но из поражений надо делать выводы — вот в чём гвоздь дела.
— Вы надолго к нам?
— Как решит Верховный.
Пробыл он целых пять суток и всё это время интенсивно занимался войсками. Ему нравилось, с каким рвением командарм Козлов сколачивал дивизии. Кое-что, правда, упустил, но Василевский ему подсказал.
— Не надо распылять свои силы и средства на широком фронте, — советовал Александр Михайлович. — Стремись бить врага на узком фронте всей массой огня артиллерии и миномётов. Этого оружия у тебя, Дмитрий Тимофеевич, достаточно. И ещё один совет: не бей врага в лоб, бей его там, где он тебя не ожидает. А штурмовые группы у тебя есть?
— Ещё не успел создать, — признался Козлов. — А вот разведку перед наступлением мы провели. И не зря! Сапёры обнаружили, что передний край немцы густо заминировали.
Под вечер пошёл моросящий дождь, и бои на переднем крае стихли. Кое-где ещё глухо рвались снаряды и мины, трассирующие пули чертили тёмное небо. Василевский размышлял над оперативной картой.
Из соседней дивизии вернулся начальник штаба фронта. Он снял плащ и повесил его на гвоздь.
— В войска прибыл писатель Михаил Шолохов, — сказал он. — Отчаянный мужик! «Вези, — говорит, — меня на передовую, хочу своими глазами увидеть фашистских вояк!» Что мне оставалось делать? Повёз, но прежде заставил надеть каску. Шолохов беседовал с бойцами и всё писал что-то в своём блокноте. А поужинать и заночевать я пригласил его в штаб. Желаете и вы отужинать с нами?
— Не откажусь. — Василевский отложил карту в сторону.
— Везёт нам на писателей, — продолжал начальник штаба. — Перед вашим приездом у нас гостил Константин Симонов. Шустрый такой, прямо из штаба передал в редакцию репортаж. У нас тогда отличился разведчик Семён Школенко. Послал его командир за «языком», а он приволок сразу двоих немцев! О нём и написал Симонов. А вот и наши гости!
В штаб вошёл Михаил Шолохов в сопровождении полковника Оскара Кальвина.
— Боже, кого я вижу! — воскликнул Шолохов. — Вы ли это, Александр Михайлович?
— Я, дорогой Миша! — Они обнялись. Василевский с неподдельным интересом разглядывал писателя. — После нашей последней встречи в Москве ты, Михаил Александрович, как-то повзрослел, суровости в тебе прибавилось. Выходит, и тебя война пометила... Вон сколько седин на голове, как у твоего деда Щукаря...
— В седине, Саша, мудрость житейская! — бросил реплику Кальвин.
— А ты, дружище, как сюда попал? — усмехнулся Василевский, потрепав Оскара за чуб. — Тут у нас такое пекло, не то что обжечься — сгореть можно!
— Я же тебе обещал приехать сюда и приехал, да ещё какого гостя привёз!
Шолохов снял фуражку, расчесал волосы, потом обернулся к Василевскому.
— Знаешь, о чём я подумал? — спросил он, хитровато прищурив глаза. — Я полковой комиссар, а у тебя вон какой большой чин, а? Если я напишу роман о защитниках Сталинграда, вряд ли мне дадут звание генерала. А ты генерал-полковник, глядишь, скоро станешь генералом армии!
— А что, не откажусь, если присвоят, — мягко, по-доброму улыбнулся Василевский. — Я же, Миша, подумал о другом...
— Ну-ну, скажи, полководец! — качнул крутыми плечами Шолохов.
— Ты отлично поработал под Москвой, когда там шли оборонительные бои. Генерал Конев хвалился мне, что ты искал героев в его 19-й армии.
— Конев отвёз меня в дивизию генерала Козлова. А тот попросил написать о разведчике сержанте Белове. Парень-скромняга шестнадцать раз ходил в тыл врага за «языком»! Чуть ли не до рассвета я беседовал с ним, потом спросил, удастся ли нам побить немца. И знаешь, что он мне ответил? «Я, — говорит, — так думаю, товарищ Шолохов, что побьём мы немца. Трудно наш народ рассердить, гнев вызвать в его душе, а вот как только рассердится он, худо будет немцам, задавим мы их».
После ужина Кальвин ушёл к связистам, чтобы переговорить с редакцией по бодо, а Василевский уединился с Шолоховым в своей комнате. И долго они «гутарили» о боях, о донских казаках, которые, как выразился Шолохов, «люто бьют немчуру под Сталинградом».
— Геройски проявили себя казаки и в боях под Москвой в сорок первом, — делился своими мыслями Шолохов. — Жаль мне Леву Доватора, его казаки наводили ужас в тылу врага. У деревни Галашкино, близ Рузы, его сразила пуля.
— Доватор — человек, безусловно, храбрейший, — грустно произнёс Василевский. — Но, видно, такая судьба ему выпала.
Шолохов закурил. Его лицо стало задумчивым, в глазах появилась грусть. «Что-то в его душе колыхнулось», — подумал Александр Михайлович.
— Сколько было загублено казаков до войны! — снова заговорил Шолохов. — Сейчас бы их на фронт, убиенных казаков-донцов! Они бы дали фашистам жару, и я уверен, что появились бы новые Доваторы, Беловы, Плиевы. А кто в этом виноват?
— Хочешь сказать — Сталин? — насупился Василевский. Он неторопливо пыхтел трубкой, глядя, как вокруг керосиновой лампы колечками кружился дым.
— И его есть вина, Саша! — жёстко произнёс Шолохов. — Однако злейшим врагов казаков был Лев Троцкий, а ему подпевал Яков Свердлов.
Василевский вспомнил одну историю, которая приключилась с Шолоховым до войны в Кремле. Он спросил:
— Говорят, что с твоей помощью, Михаил, дончане приняли в казаки Сталина?
— Было такое, — улыбнулся в усы Шолохов. — Зимой тридцать шестого москвичи пригласили в гости казачий ансамбль, ну и я с ними за компанию поехал. Казаки преподнесли Иосифу Виссарионовичу донской румяный калач, по традиции, на вышитом девичьими руками рушнике. Вождь принял калач с улыбкой. «Жаль, что сам я не казак!» — сказал он. Тогда-то я и предложил своим землякам принять его в казаки.