А.3.).
Сталин сидел за столом неподвижно, грустный, о чём-то размышляя. Смотрел то в окно, за которым куражился озорной ветер, гоняя по небу тучи, то мельком бросал взгляд на Василевского.
— На войне, конечно, жизнь иная, чем в тылу, — нарушил он молчание. — Там гибнут люди, и каждый умирает по-разному. Кого пуля сшибла с ног, кого осколок снаряда или мины задел... А мой Яков целым и невредимым попал в плен. Как вспомню, так у меня от этой мысли душа каменеет.
— Плен — это не трагедия, — философски заметил Василевский. — Хуже, когда человек сознательно предаёт Родину, как это сделал генерал Власов.
— Не говорите мне об этом подлеце! И я и Жуков так в нём ошиблись!..
Василевский встал, взял со стола свою папку, нагнулся за рюкзаком с «трофеями», но Верховный сказал:
— Пусть останется здесь, он мне ещё нужен... Наверное, в Генштабе накопились неотложные дела? — спросил он. — Сколько вам надо времени, чтобы решить их?
— Два-три дня, потом я снова улечу на фронт.
— Два дня, и не больше! — отрезал Сталин. — Перед выездом позвоните мне...
Домой Василевский пришёл под вечер. Катя готовила ужин. Увидев его, она мягко улыбнулась, глаза загорелись, словно из них сыпались искорки. Она быстро шагнула к нему и поцеловала в щёку.
— С приездом, милый! Я так рада, что ты выкроил время побыть дома!
— А где Игорёк?
— На музыке, скоро пойду за ним. Преподавательница довольна им, говорит, старательный малыш, и слух у него есть.
Александр Михайлович открыл саквояж, вынул из него небольшой свёрток и отдал жене:
— Это тебе!
Она развернула его и ахнула:
— Боже, какая прелесть! Где ты её взял? Таких я в Москве не видела!
Это была белая, как морская пена, роза с яркими красными прожилками на лепестках.
— Красота-то какая, а? — Катя вновь его поцеловала. — Спасибо, дорогой, спасибо! — И тут же вскинула на него глаза: — Скажи, по какому случаю ты вдруг принёс розу?
— Эх ты, синеглазка, как величает тебя мой друг Жуков. Не догадалась? В этот день восемь лет назад ты родила Игорька!
— Боже, какой ты умница, Саша! — воскликнула жена. — Я и не подумала об этом...
Он обнял её, но в это время позвонил писатель Толстой.
— Александр Михайлович, добрый день! Я решился побеспокоить вас, извините, если отвлёк от важных дел.
— Что вы, Алексей Николаевич! — весело отозвался Василевский. — Я недавно закончил перечитывать ваш роман «Хождение по мукам». Сильная вещь!
Толстой сообщил, что за роман он получил Государственную премию СССР и перевёл её на строительство танка «Иван Грозный».
— Хочу просить вас, чтобы завод как можно скорее сделал танк. Можете мне помочь?
— Завтра же решу этот вопрос. Подберём мы и экипаж танка.
— Но перед отправкой танка на фронт я хотел бы сказать экипажу несколько слов, — попросил Толстой. — Это реально?
— Разумеется, Алексей Николаевич.
— Вы так любезны, товарищ Василевский, я тронут вашим вниманием. До встречи!
(Танк «Иван Грозный» храбро сражался с гитлеровцами, он дошёл до Берлина, но поздравить с победой экипаж танка Толстой не успел: в 1945 году он умер. — А.3.).
Сталин выпил чаю, потом поручил Поскрёбышеву вызвать к нему Берия.
Лаврентий Павлович явился быстро, он даже улыбнулся. Сталин кивнул на угол у двери, где лежал рюкзак с «трофеями»:
— Вытащи из него всё, что там есть!
Берия увидел куски белой парусины, сильно пахнувшие краской и бензином.
— Что это?
— Ты у меня спрашиваешь? — усмехнулся Сталин. — Это я должен задать тебе такой вопрос! — Он встал из-за стола и подошёл к Берия. — Это парусина с крыла самолёта-истребителя. С нового самолёта, — подчеркнул вождь. — Три сотни таких машин с завода доставлены в авиачасти под Курск, но летать на них, а тем более вести воздушные бои с противником нельзя. Нитрокраска не держит парусину, в воздухе её с крыла срывает встречный ветер, и истребитель становится неуправляем. Заводской брак, Лаврентий!
— Это похоже на диверсию! — воскликнул Берия.
— Ты разберись по долгу своей службы и мне доложишь! — Сталин кивнул на рюкзак. — Забирай его к себе. И знаешь, кто раскрыл эту, как ты выразился, диверсию? — Он взял со стола рапорт Кальвина на имя начальника Генштаба и вручил своему подопечному: — Прочти!
Глаза Берия пробежали рапорт.
— Полковник Оскар Кальвин? — удивился Берия. — Странно!
— Да, тот самый Кальвин, отец которого живёт в Париже! — ехидно произнёс вождь.
Берия сложил в рюкзак куски парусины и завязал его.
— Могу я переговорить по этому делу с маршалом Василевским?
— Не смей отвлекать его! — резко сказал Сталин. — В районе Курска назревают большие события, и отвечают за них два маршала — Жуков и Василевский.
— Оскар Кальвин — его друг, и мне хотелось бы кое-что у него выяснить.
— Полковника Кальвина тоже не трогай, он наш! — Сталин прошёл к столу и сел. — Крепко же ты меня подвёл, Лаврентий. Честное слово маршала Василевского оказалось для меня дороже досье, которое состряпали твои подопечные на Лубянке!..
В это утро Ватутин проснулся, когда небо на востоке набухало синью. На переднем крае за всю ночь не раздалось ни одного выстрела, и он хорошо поспал. Едва умылся, как дежурный по штабу доложил, что прибыл маршал Василевский.
— Да ты что! — Ватутин схватил с вешалки шапку и выскочил во двор.
Василевский как раз вылез из машины. Вскинув руку к головному убору, Ватутин начал было рапортовать, но маршал с улыбкой прервал его:
— Я знаю, кто ты, Николай Фёдорович, и знаю, чем занимаешься. Скажи лучше, почему такой грустный?
— Всё гадаю, почему фрицы не наступают, чего они ждут? Может, начнём первыми?
— Наберись терпения! — осадил его начальник Генштаба. — Начинать первыми мы не будем!
— Тогда я доложу своё мнение Верховному, — загорячился Ватутин.
— Пожалуйста, Николай Фёдорович, это твоё право как командующего.
Предложение Ватутина заинтересовало Верховного, о чём он сообщил маршалу Василевскому, позвонив ему:
— Я поручил Ватутину доложить свои соображения по Воронежскому фронту. А вы передайте командующему Юго-Западным фронтом генералу Малиновскому моё распоряжение также прислать в Ставку свои намётки. С Жуковым в отношении Центрального фронта генерала Рокоссовского я переговорю сам.
Василевский сделал так, как приказал Верховный, однако но мог скрыть своего раздражения.
— Задал ты нам лишнюю работу, Николай Фёдорович, — разжал губы Василевский. — Верховный любит, когда ему подбрасывают идеи, но эти идеи, дружище, должны быть реальными, а не вроде дутого шара. Подул ветер — и такой шар лопнул, как мыльный пузырь. — Начальник Генштаба помолчал. — Порой выдержки тебе не хватает, оттого и мельчаешь.
Ватутин почувствовал, как к лицу прихлынула кровь, но ничего не ответил.
В ночь на 22 июня Сталин вновь вызвал Василевского в Стаи ку. Едва тот вошёл к нему в кабинет, как он спросил:
— Молчат немцы? Я всё ещё волнуюсь, будут ли они наступать? Может, согласимся с предложением генерала Ватутина и начнём первыми?
— Я категорически против! — покраснел Александр Михайлович. — Данные разведки свидетельствуют о том, что немцы всё ещё стягивают свои войска. А коль так, они наверняка начнут наступление!
— Жуков тоже говорит, что надо подождать, — глухо уронил Верховный.
Прошла ещё одна напряжённая неделя. В ночь на 2 июля в Генштаб поступили новые сведения о противнике: не позднее 6 июля враг начнёт наступать! «Наконец-то дождались», — подумал Василевский, ознакомившись с данными разведки. Он тут же подготовил директиву, которая информировала командующих фронтами о том, что «немцы могут перейти в наступление в период с 3 по 6 июля». Доложил Сталину. Тот прочёл документ и подписал.
— Генерал Антонов пусть передаёт директиву фронтам, а вы вылетайте на Воронежский фронт! — приказал Верховный начальнику Генштаба.
Вернулся Василевский на КП штаба фронта рано утром, но Ватутин не спал.
— Директиву получил? — просил его Александр Михайлович.
— Так точно! — весело отозвался Ватутин. — Я лично предупредил всех командиров дивизий, так что мы готовы к удару...
На другой день после полудня на участке Воронежского фронта немцы предприняли разведку боем. Их попытка вклиниться в передний край обороны была отбита. Разведчики взяли в плен «языка». Пленный немец на допросе сказал, что всем солдатам выдали на руки сухой паек, шнапс и завтра, 5 июля, «наши войска станут крушить оборону большевиков».
Ватутин долго стоял в раздумье, потом обратился к Василевскому:
— Не начать ли нам в ночь на пятое июля артиллерийско-авиационную подготовку? Немцы займут исходное положение, и мы своим огнём накроем их!
— Я тоже об этом подумал, Николай Фёдорович. Рискнём! Отдавай приказ артиллеристам и лётчикам!..
Тысячи орудий залпами раскололи небо, и где-то там, на немецких позициях, гулко рвались снаряды. Василевскому представилось яркое зрелище. Грохотали тяжёлые орудия, реактивные снаряды «катюш» огненными стрелами чертили небо, отовсюду слышался непрерывный гул наших самолётов, взрывы бомб.
— Вот это симфония! — произнёс Ватутин. Он радовался как мальчишка, хватал поочерёдно трубки телефонов и отдавал различные приказы командирам артиллерийских частей.
Контрподготовка, как выяснилось позднее, дала исключительный эффект, враг понёс большие потери в живой силе и технике, была дезорганизована подготовленная немцами система артиллерийского огня, нарушено управление войсками; понесла потери вражеская авиация на аэродромах...
Так началась битва на Курской дуге. В разгар сражения позвонил Сталин.
— Началось? — спросил он Василевского.
— Да, товарищ Иванов (псевдоним Сталина). — У Юрьева (псевдоним Жукова) тоже завязались тяжёлые бои, я только что звонил ему. Немцы пытаются сокрушить нашу оборону, но войска держат свои позиции.