Она обреченно покачала головой:
– Самое страшное – это не знать, что произошло. Несчастный случай? Убийство? Похищение? Ей причинили зло? Мы так и не получили никакого ответа. Те, кто отнимает наших детей, становятся могильщиками нашего существования.
Она поднесла стакан к губам и выпила содержимое залпом. При всем кошмаре случившегося у Габриэля и его команды оставалась, по крайней мере, хоть какая-то малость – Ванда Гершвиц, серый «форд», но в случае Матильды пустота была всепоглощающей.
– Она всегда выбирала один и тот же маршрут? – спросил он. – Я имею в виду, для бега.
– Что у вас за дурацкие вопросы? Какая разница, бегала она по одному маршруту или нет? Чего вы, в конце концов, хотите? Мы никогда не бывали у вас в Савойе. Пятьсот километров и три года разделяют эти исчезновения. У моей дочери и вашей не было ничего общего, кроме спорта, какие уж тут точки соприкосновения. Мы с вами и виделись-то всего-навсего четыре раза, и вы даже не помните про незабудки, которые мы сажали… Так что это за штуковина у вас в мозгу, которая привела вас ко мне? Что вы обнаружили?
Габриэль раздул опасное пламя во взгляде матери Матильды. Он уже сожалел, что явился сюда копаться в грязном белье прошлого. Искать здесь было нечего; ничто не могло объяснить ни адресованную Солене просьбу о сравнении профилей ДНК двух девушек, ни его ночной кошмар. Он встал, чувствуя себя неловко:
– Мне очень жаль, что я вас побеспокоил.
Жозиана Лурмель тоже поднялась:
– Ну да, вам жаль. Всем очень жаль.
Она пошла на кухню и записала номер телефона на листочке с клейкой полоской. Вложила бумажку в протянутую ладонь Габриэля и сомкнула его пальцы, накрыв его руку своей, прежде чем взглянуть в глаза стоящего напротив нее мужчины. Сжала свои тонкие пальцы чуть сильнее, пока странный жар поднимался из ее живота и учащался пульс.
– Останьтесь еще ненадолго, если хотите. Мы могли бы поговорить.
– Я должен вернуться к себе…
Она смущенно убрала руку:
– Конечно, но позвоните мне в любое время. Если вы получите какую-либо информацию, если найдете хоть что-то, касающееся моей дочери, я хочу, чтобы вы мне это сказали. Не бросайте меня, ладно? Умоляю, вытащите меня из этого ада.
Габриэль убрал бумажку поглубже в карман, взволнованный искрой, проскочившей между ними в эти краткие мгновения. Наконец он сделал несколько шагов к двери, но заметил фотографию, висевшую рядом с вешалкой у входа: Матильда, стоя в раздельном купальнике на бортике открытого бассейна, с широкой улыбкой позировала, сдвинув зеркальные очки и открыв очаровательное озорное личико. На загорелой коже левого бедра выделялось коричневое пятно. Габриэль подошел ближе.
– Это пятно… – бросил он, указывая пальцем. – Оно у нее с рождения?
Жозиана Лурмель с величайшей осторожностью сняла рамку со стены.
– Она очень любила фотографироваться, всегда принимала позы звезды. Здесь ей лет семнадцать. Кажется, это было в Порто-Веккьо… Порто-Веккьо, – вздохнула она. – Сегодня все кажется таким нереальным. Словно прошлого никогда не существовало. Но почему вас вдруг заинтересовало ее родимое пятно?
– Потому что… это навело на воспоминание. У моей дочери тоже было родимое пятно, – соврал он. – На правой лопатке. По форме напоминало Гваделупу. Вроде бабочки.
Мадам Лурмель покачала головой:
– Мы дали имя родимому пятну нашей дочери. Назвали его Урази, в честь знаменитого рысака, который четыре раза брал первый приз в Америке. На фотографии хорошо видно, что ее родимое пятно – вылитая голова лошади.
– Ну наконец-то появилась. Закрой за собой дверь, пожалуйста.
Коринна пришла в свой обеденный перерыв по просьбе Поля, и тот попросил ее присесть. Она устроилась на стуле. Поль решил действовать напрямик:
– Давид Эскиме мертв. Он спрыгнул с дамбы на Черном озере.
Коринна дернулась назад и повернула голову к кабинету справа. Сквозь на три четверти опущенные жалюзи она разглядела Луизу, сидевшую опираясь на локти и ушедшую в свои мысли.
– Не может быть…
– Такова печальная действительность, – отозвался Поль, отследив ее взгляд.
– Как она?
– Я велел ей идти домой, но она предпочла остаться здесь. Так, может, и лучше, не будет слишком уж сильно копаться в себе. Она была привязана к нему, но они провели вместе всего три месяца. Она сильная, оправится. Но возможно, все станет куда сложнее, когда она осознает, что спала со своим худшим врагом.
Коринна спросила себя, кто сидит напротив нее. Отец, муж или холодный расчетливый жандарм, которому предстоит разбираться еще с одним самоубийством?
– Что ты хочешь сказать?
– Давид Эскиме и был нашим анонимщиком. Он составлял все свои писульки в шале, расположенном в окрестностях Черного озера; об этом доме он, естественно, никому не говорил.
Коринне следовало бы почувствовать облегчение, но напряженная спина показывала, что тревога ее не отпустила. Как если бы непонятным для себя образом она всегда знала, кто был виновником.
– На стене в его подсобке, – продолжил Поль, – была пришпилена чертова уйма вырезок из газет, где говорилось об исчезновении Жюли, вперемешку с семейными фотографиями. Сам Давид Эскиме, где он еще ребенок, его отец, мать… Это утверждает нас в мысли, что дело анонимщика и похищение Жюли связаны: Давид Эскиме что-то знал. Мы пока еще многого не выяснили, но я уже поговорил с судьей Кассоре: учитывая новую информацию, он решил рассмотреть возможность снова открыть дело Жюли.
Коринна приложила ладони к губам, стараясь сдержать слезы.
– Это позволит нам получить и бюджет, и ресурсы. Хорошая новость.
Она кивнула, вытерев уголок глаза:
– Да, да. Это хорошая новость.
Поль не оставил ей много времени, чтобы порадоваться известию. Он подтолкнул к ней фотографию в прозрачном файле:
– Вот что еще мы нашли в его сарае.
Коринна посмотрела на снимок. Медсестры, больница, доска с надписью «Июнь.1989 год» и ее исчерканное лицо. У нее вдруг возникло ощущение, что пузырек прошлого всплывает из глубин ее памяти, чтобы лопнуть на поверхности сознания.
– Господи… Уже больше тридцати лет прошло. Ведь не может же быть, чтобы дело было в этом.
Поль наклонился вперед:
– Наоборот, как раз в этом все дело. Объясни мне.
– Ты внесешь все в протокол?
– Я бы соврал, сказав, что нет.
Она долго колебалась, покусывая кончик ногтя.
– Мне едва исполнилось двадцать лет, я только начала работать, еще даже не встретила Габриэля… Я была операционной сестрой в гинекологии. Черт возьми, я… я никогда никому не рассказывала об этой истории.
На несколько нескончаемых секунд в комнате вновь воцарилось молчание.
– Это важно, Коринна.
– Я… я работала с профессором Шардо, – проговорила она наконец. – Патриком Шардо. Он уже несколько десятилетий подвизался в Сагасе и держал свое отделение в ежовых рукавицах. Все его боялись, этакий претенциозный князек, способный одним щелчком пальцев разрушить карьеру или, наоборот, вознести наверх. Типичный образец преуспевшего выскочки, который презирает всех остальных.
Ее зрачки расширились. Сейчас она была там, в больничном отделении.
– В ту ночь ему предстояло сделать гистерэктомию, удаление матки Катрин Эскиме. Шардо был в нелучшей форме. Он опоздал, что было на него не похоже, и орал на нас. Досталось каждой. В таком крайне нервозном состоянии ему бы не следовало оперировать. Позже мы узнали, что он владел беговой лошадью, которая в тот день неудачно упала, и ее пришлось пристрелить. Он потерял большие деньги.
– Но операция все-таки состоялась.
– Да, хотя в отвратительной атмосфере. Однако все прошло вроде бы нормально, но в тот момент, когда пациентку вывозили из операционной, чтобы доставить в блок интенсивной терапии, пульс у нее стал нитевидным. Шардо уже переодевался в обычную одежду, когда это случилось. Он срочно снова вскрыл пациентку и констатировал серьезное кровотечение. Кровь была повсюду. У него ушло слишком много времени, чтобы определить, что проблема в тонкой кишке. В ней имелось прободение, вероятно возникшее в ходе операции. Избавлю тебя от технических деталей, но Катрин Эскиме скончалась на операционном столе пятнадцать минут спустя из-за остановки сердца…
Голос Коринны прерывался от волнения. Она попросила воды, Поль принес. Он остался стоять рядом с окном, прислонившись к стене. Снаружи исчезли скворцы. Парни из бригады видели, как с первыми лучами зари огромная черная масса продолжила свою миграцию прямиком на запад.
– Шардо велел нам оставаться в отделении, пока прямо среди ночи не прибудет директор больницы. Дальше все произошло очень быстро. Нам дали понять, что в наших интересах засвидетельствовать, что операция прошла наилучшим образом, но появились «осложнения», которые и привели к смерти пациентки. Ни в коем случае не следовало упоминать о крайней нервозности хирурга.
Она покачала головой:
– Сколько времени утекло, а я… я до сих пор помню мужа Катрин Эскиме, который ждал в палате с малышом на коленях. Давиду и пяти лет не было… Его отец впал в полную прострацию, когда эта сволочь Шардо с опечаленным видом принес ему известие. У Клода Эскиме никак не укладывалось в голове, что он больше не увидит жену, кроме как на своем столе танатопрактика[44].
Поль представил себе весь ужас сцены. Муж, бальзамирующий свою собственную супругу. Без сомнения, во время консервации тела он заметил повреждения, причиненные хирургом.
– Он попытался подать жалобу на непреднамеренное убийство, – продолжила Коринна, – но было слишком поздно. Перед лицом комиссии мы, как примерные ученики, выступили единым фронтом и повторили то, что нам велели затвердить наизусть… Не говоря уж о разглагольствованиях представителя больницы, которые и привели к вердикту о «хирургическом вмешательстве, не несущем признаков вины».
«Хирургическое вмешательство, не несущее признаков вины»… Поль не очень понимал, что это должно означать. Наверняка нечто настолько же осмысленное, как утверждение, что можно неумышленно нажать на курок.