– После этой истории Шардо уехал из Сагаса и смог завершить свою карьеру где-то в другом месте, в полной безнаказанности. Клод Эскиме не получил ни гроша… А мне пришлось жить с грузом этой смерти на совести. Но что я могла поделать? Обличить круговую поруку, которая царила в больнице? Я была молода, хотела сохранить работу. И потом, плетью обуха не перешибешь.
Она вернула ему фотографию.
– Никогда мне и на секунду не приходило в голову, что письма могли быть связаны с этим. Ведь прошло больше тридцати лет! – повторила она.
По опыту жандарм знал, что рано или поздно за все приходится платить, даже когда кажется, что ты уже в безопасности. И ему самому тоже придется однажды пройти в кассу.
Он наклонился над ее стулом.
– Давид Эскиме вырос без матери, – тихо заговорил Поль. – Долгие годы он смотрел, как его отец тонет в алкоголе и медленно умирает, a priori из-за этой трагедии. Исчезновение Жюли послужило для него поводом выплеснуть свою ненависть. К твоему несчастью, именно тебя он избрал для наконец-то подвернувшейся мести. Ты платишь за всех остальных.
Слова и тон мужа заставили Коринну поежиться. Она посмотрела на него, как смотрят на отвязавшуюся лодку, которую уносит течением, когда уже ничего нельзя поделать. В этот момент она поняла, что их брак никогда от этого не оправится. Жить с тайнами было больно, но их раскрытие, как оказалось, разрушало еще больше.
– Что он сделал моей дочери?
– Нам пока мало что известно. Но в своих посланиях он всегда утверждал, что знает, где она. На наш взгляд, это правда.
– Как такое возможно?
– Вполне вероятно, что в свое время он что-то видел, но всегда держал эту информацию при себе. Лицо, документ, номерной знак – короче, какую-то деталь, которая позволила бы нам взять след. Ему стало слишком тяжело носить это в себе. И он покончил с собой.
Поль вздохнул. И наконец определился победитель в большом конкурсе лжецов…
– На данный момент мы обыскиваем его шале и пытаемся найти какую-то связь с твоей дочерью. Одно установлено точно: Эскиме испытывал тягу к патологии. Мы забрали оттуда альбом с фотографиями, где крупным планом сняты части трупов: рук, ног, торсов. Там и самоубийцы, и жертвы несчастных случаев. Возможно, он использовал собственный зал для бальзамирования. Мы расследуем, допрашиваем.
– Боже мой…
– Мы также обнаружили последние страницы рукописи, которая очень похожа на детективный роман, но написана как будто не им. Он собирался отправить нам последнюю страницу с новым посланием, утверждавшим, что в этой рукописи содержится ответ на все наши вопросы. Мы ищем остальные страницы, их должно быть более пятисот.
Коринна мягко покачала головой. Она подумала о про́клятой, таящей зло книге, подробно описывающей мучения ее дочери. Встала, взяла свою сумочку на длинном ремне. Поль обошел вокруг стола и обнял жену:
– Спасибо. Тебе понадобилось настоящее мужество, чтобы выложить эту старую историю. Но мы, по крайней мере, продвинулись в расследовании.
Она отстранилась:
– Меня это грызло годами, пока я почти не забыла. Говорят, что время всегда берет верх, что оно способно исцелить любую рану. Возможно, однажды я исцелюсь и от отсутствия Жюли.
Коринна глянула на часы:
– Мне пора идти. Ты… пожелай от меня Луизе держаться. Если она захочет, пусть поживет какое-то время у нас дома.
– Обязательно передам.
Прежде чем выйти из кабинета, она в последний раз обернулась:
– Ты не мог бы приехать пораньше…
Их взгляды встретились на долю секунды, но Коринне этого хватило, чтобы получить ответ.
Она развернулась и исчезла.
Дорога, глухая деревенская местность. Габриэль остановился у края поля в десяти километрах от Орлеана. Его вырвало в канаву, настолько он был раздавлен своим открытием.
В альбоме Давида Эскиме он видел фотографию женского бедра с родимым пятном в форме лошадиной головы. Разве можно вообразить, что это простое совпадение? Каким бы невероятным это ни казалось, но у Давида Эскиме в какой-то момент был перед глазами труп девушки, исчезнувшей в Орлеане в 2011 году, – Матильды Лурмель. Обустраивая одну из своих замогильных мизансцен, он уложил ее на оцинкованный стол, и новый снимок пополнил его альбом, набитый другой жутью того же рода.
Габриэль с трудом выпрямился. Представил себе, как Давид Эскиме склоняется над телом Матильды, чтобы обессмертить часть ее анатомического строения. Что делал ее труп в его коллекции? Похоронил ли он его потом? Или сжег?
Он не осмелился продолжить свою мысль и бросился обратно за руль машины. Пожирать асфальт на полной скорости. Давить на газ, чтобы не сдохнуть от тоски, чтобы стремиться хоть к какой-то цели. Он снова подумал о Жозиане Лурмель, о ее умоляющем голосе, о ее семье и навсегда разрушенной жизни. Больше некого любить, не во что верить, не за что зацепиться. Ей оставалось только ждать телефонного звонка, который никогда не раздастся. «Не знаю, что хуже: оставаться в плену у прошлого или потерять память», – сказала она. Габриэль не желал закончить, как она. Что угодно, только не это.
Он набрал номер Поля, несмотря на все инструкции, попал на автоответчик, оставил всего два слова: «Позвони мне».
Около трех часов дня перед ним одним махом возник Лилль, словно бетонная волна, обрушившаяся на его ветровое стекло. Зажатые между вокзалами торговые башни, изломанные линии перегруженных машинами дорог, гудки со всех сторон. Этот регион Габриэлю был практически незнаком. Мать перебралась на север, следуя за отцом, еще в те времена, когда они с Коринной только-только обосновались в Сагасе. Судя по всему, он поселился здесь после развода, но при виде столицы Фландрии не почувствовал ничего, кроме полной пустоты.
Квартал Ваземм. Взрыв красок. Вывески китайских ресторанов, запахи кебабов, маленькие кафе, втиснутые между двумя магазинчиками по продаже мобильников или двумя бакалеями. На лотках рынка под тентами громоздились груды овощей, какой-то тип с металлическим лязгом рубил мясо длинным мачете. Люди перекликались, моторы машин рокотали, создавая постоянный фоновый шум. Габриэль был чужим в этом водовороте, где смешивались желтые, серые, черные и белые лица, но сказал себе, что если бы он пожелал остаться незамеченным, то и сам выбрал бы подобное место.
Он отыскал место для парковки, вылез со спортивной сумкой в руках и двинулся вверх по улице. Взгляды каких-то бурно дискутирующих типов остановились на нем, пожилая дама с корзинкой мотнула подбородком в знак приветствия. Руководствуясь указаниями мобильника, Габриэль шел, чувствуя и чужую агрессию, и наблюдение. Знал ли он этих людей? Говорил ли уже с ними?
По-прежнему не получив никаких известий от Поля, он вошел в подъезд довольно обветшалого дома и вставил один из ключей на связке во входную дверь. Сработало. Судя по адресу, которым снабдил его бывший коллега, он жил в квартире 23. Он проверил почтовый ящик с соответствующим номером и вздрогнул, когда прочел на белом прямоугольнике: «Уолтер Гаффин». Внутри – куча рекламных листовок, которые он тут же отправил в мусорное ведро. Поднялся на второй этаж, с опаской подошел к своей двери. Как ни странно, у него было ощущение, будто он вламывается в личную жизнь незнакомца.
Вставил в замочную скважину второй ключ. Тот прекрасно подошел, но провернулся как-то странно. Минут пять он провозился с язычком, но в конце концов сумел открыть дверь. Когда он увидел, что творится внутри, то понял, откуда взялись эти сложности.
Его обворовали.
В квартире все было перевернуто вверх дном. Ящики валялись на полу, диванные подушки раскиданы, стол перевернут. Ошеломленный Габриэль прошел в спальню. Тот же бардак. Двухкомнатная квартира была разгромлена, но телевизор остался на месте, как и музыкальный центр, и компьютер в углу. Значит, речь не шла о классическом ограблении. Тот или те, кто устроил весь этот хаос, искали нечто конкретное.
Габриэль сел на кроватную сетку и сжал ключ, висевший у него на шее. Потом извлек из кармана личный дневник дочери, молча полистал покоробившиеся страницы. От терпкой насыщенности рисунков у него закипела кровь. Он снова задержался на задачах с лабиринтами, которые Жюли пыталась решить, на изображении двойного монстра, так называемого ксифопага. Снова увидел Жюли и Матильду, пойманных в ловушку зеркального отражения в глубине мрачной пещеры. И он сам, на волосок от того, чтобы их коснуться. Не в силах помочь им. Все это было непостижимо, безумно.
Внезапно он вскочил и со всей силы метнул радиобудильник в стену. И издал долгий крик. В следующую долю секунды ему захотелось выброситься в окно. Так было бы куда проще. Поставить точку раз и навсегда, а не бороться с мельницами. Он принялся расхаживать, в ярости на себя самого и на свой рассудок, который украл у него двенадцать лет жизни и отказывался возвращать.
Когда кризис миновал, он подождал, пока уймется бешеный ритм сердца, и задумался. О вызове копов не было и речи: вряд ли те окажутся такими сговорчивыми, как Поль, если узнают о фальшивых документах. И потом, как объяснить весь ад последних дней, не загремев в каталажку или в дурдом? Придется разбираться самому.
Он более тщательно обследовал все вокруг. Его жилище было маленьким, на круг максимум тридцать квадратных метров. Никаких декоративных штучек, никаких личных предметов, строгий минимум. Без сомнения, он снял жилье вместе с меблировкой. Он привел себя в порядок, бросил взгляд на пачку сигарет и бутылки с алкоголем – виски и ром, – которые были уже основательно початы, собрал бумаги. Ничего особенного, счета на имя Гаффина, но, к сожалению, ни следа его удостоверений личности. Включил компьютер. Габриэль перепробовал множество паролей – безрезультатно. Полагаться на удачу больше не имело смысла. Как и его память, содержимое жесткого диска останется недоступным.
Он отправился на крохотную кухню, открыл холодильник. Взял упаковку ветчины, посмотрел на даты на баночках йогурта. Ничего просроченного. Все указывало на то, что он действительно жил здесь в дни, предшествующие поездке в Сагас. Когда в его квартиру нанесли визит? До или после смерти Ванды Гершвиц?