Крыша застонала под порывом дождя, ливень обрушился, словно гигантская хрустальная чаша разбилась вдребезги над его головой. Габриэля в промокшей одежде бил озноб, погода соответствовала его чувствам. Смесь ярости, слез, хаоса.
Он решил набрать номер Поля. На этот раз назрела срочная необходимость рассказать ему все, ничего не утаивая. Пришел черед бельгийским копам внести свой вклад в эту жуткую историю.
Внезапно он снова услышал металлический звук. Электрический разряд пронзил его от макушки до пят. Сигнал неминуемой опасности.
По-прежнему стоя на коленях, Габриэль обернулся и за долю секунды понял, что происходит. Длинная коричневая цепь с крюком летела из мрака по идеальной параболе. Тяжелая масса закаленного металла настигла его, ударив в левый висок, когда он в отчаянном рефлекторном усилии пытался отклониться от безумной траектории.
Удар отбросил его назад, как боксера, сраженного классическим апперкотом.
Последним, что он почувствовал, была дряблая плоть одного из трупов, прижатая к его щеке.
В полночь бухта Оти выглядела как сплошной адский чернильный провал. Слышно было, как с тихим шорохом плещется вода, словно кто-то мягко потирает камень. Где бы вы ни стояли в этой огромной протяженности песка, за считаные минуты прилив мог взять вас в кольцо, а токи воды захватить и увлечь в морской простор, лишить сил, утопить.
Стоя на насыпи, где Калеб Траскман пустил себе пулю в голову тремя годами раньше, Поль смотрел в сторону берега, не отрывая мобильника от уха. При каждом обороте обвиняющее око маяка набрасывало быстрый фоторобот местности. Днем с этой точки, скорее всего, был виден дом писателя в окружении дюн. Мирная гавань, как наверняка говорили себе гуляющие, вышедшие глотнуть свежего воздуха. Вода, покой, природа… Можно ли хоть на мгновение представить себе те ужасы, которые, без сомнения, там происходили? Можно ли представить себе, в каком абсолютном мраке погряз романист, бродя по своему лабиринту, подобно мифологическому чудовищу?
– Я тебя разбудил?
– Нет, пап, все нормально.
– Только не говори, что ты еще на работе.
– Да. Спать не хочется и домой не хочется. А здесь мне хорошо.
Поль со вздохом опустился на камень. Он различил хриплый крик тюленя, долгую жалобу в ночи. Когда он заселился в гостиницу «Нептун» напротив дамбы, ему объяснили, что колония из полусотни этих созданий обосновалась на песчаной отмели в бухте. Гораздо больше тюленей – около четырехсот, – судя по всему, было в бухте Соммы, в нескольких километрах отсюда, если считать по прямой.
– Как жизнь?
– Помаленьку. Брюне был на… на вскрытии. Токсикология ничего не показала, кроме наличия антидепрессантов. По словам лечащего врача, Давид уже давно сидел на диазепаме. Он никогда мне об этом не говорил, и я ничего такого не замечала. Служащие в бюро тоже не видели в его поведении ничего, что намекало бы на назревающий психический срыв. У него был такой… нормальный вид…
Нормальность, подумал Поль. Возможно, она еще хуже безумия. По крайней мере, безумие бросается в глаза.
– Мартини должен завтра с тобой связаться, но дело будет классифицировано как самоубийство.
Поль прикрыл веки. Ему легчало, когда он ее слушал.
– Ну и хорошо…
Луиза ходила по кабинету. Поль догадался, что она готовила себе травяной чай на кухоньке.
– Что касается альбома с жуткими фотографиями, ни один из опрошенных служащих не заметил, чтобы Давид странно себя вел, – продолжила она. – И на данный момент криминалисты ничего не обнаружили у него ни в компьютере, ни в телефоне. Может, он так чисто заметал следы и…
– Фотографии он взял из дома Калеба Траскмана. Давид играл на два фронта, он посылал письма с угрозами и писателю тоже.
– Быть не может…
– После смерти Траскмана Давид влез в его дом, если только можно так назвать это сооружение. Может, искал следы Жюли, я не знаю. Но эти снимки он забрал вместе с последними страницами рукописи Траскмана. Я обнаружил и кое-что другое, судья Кассоре уже в курсе. Он обратится к здешнему судье, а тот сообщит в комиссариат Берк-сюр-Мер о принятии дела к производству. Местные копы знакомы с делом Траскмана, они работали по его самоубийству. Через день-два они обыщут его логово и возьмут образцы следов. Это избавит нас от кучи рутины.
– Что ты нашел?
Поль заколебался. Очередной порыв ветра заставил его зарыться носом в воротник. Было холодно, но он любил этот запах соли и водорослей.
– Скажи мне, папа.
– Потайную комнату, где, возможно, писатель продержал Жюли многие месяцы, а то и годы.
В последовавшем молчании он ясно почувствовал печаль дочери и ее чувство собственной вины. Он потер уголок глаза. От ледяного ветра, насыщенного водяной пылью, глаза начали слезиться. Он встал на ноги и зашагал к гостинице. Все вокруг было черным, безжизненным, и ему показалось, что он идет по канату, натянутому над пустотой.
– Послушай, Луиза. То, что я сказал тебе в тот раз перед тем, как уйти… я так не думал. Просто я очень злился.
– Нет, ты был прав. Если бы я тогда не промолчала, вы бы добрались до Траскмана и отыскали бы Жюли. Может, она была бы сейчас здесь, рядом со мной, и…
– Это уже в прошлом, и ничего назад не воротишь. Давид тоже мог бы заговорить, он все знал, но предпочел удовлетворить свою жажду мести. А тебе было страшно… Прости меня, и прости того отца, каким я был все эти годы. Жестким, отстраненным. Я сделаю все, что только в моих силах, лишь бы у нас наладилось. И с тобой, и с Коринной. Нам повезло, что мы вместе и в добром здравии, разве есть что-нибудь важнее?
Он никогда не позволил бы себе такой обнаженной откровенности, стой они лицом к лицу, и знал это. Точно так же он вставлял эмодзи «Люблю тебя» в эсэмэски, посланные Коринне, но никогда не говорил этого вслух. Даже по телефону перед тем, как позвонить Луизе, он так и не сумел произнести эти слова. Он чувствовал себя маленьким и жалким.
– Нет, ничего важнее нет, – просто подтвердила Луиза. – А сейчас я должна тебя оставить, батарея садится, а я забыла зарядку. Держим друг друга в курсе. До завтра, ладно?
– До завтра.
Он со вздохом дал отбой: еще один предлог, которым воспользовалась Луиза, чтобы свернуть разговор. Он снова набрал Габриэля. Опять автоответчик. Почему он не отвечает, черт его побери? Поль не оставил никакого сообщения и вернулся на дамбу. Короткий отрывок из «Последней рукописи» вертелся у него в голове, пока он оставался один в целом мире, он, человек, бредущий в оранжевых оазисах уличных фонарей.
Усталые волны едва белели у дамбы. Берк относило в океанские пучины, словно тело мертвого кита.
Поль набрал код на входе в гостиницу, пересек пустой холл и спросил себя, кто приезжает в подобные места в ноябре. Люди вроде меня, потерявшие почву под ногами, или же близкие тех, кто лежит в больнице. В конце концов, приезжие ведь заполняли гостиницу Сагаса, так почему бы не Берк-сюр-Мер?
Он поднялся прямо к себе, в комнату с видом на море. Но с тем же успехом номер мог бы выходить и на общественную свалку: ни единого проблеска, ни единого отсвета, свидетельствующего о водном просторе. Только бесконечная пустыня мрака.
Сразу после посещения дома-лабиринта Поль не смог проглотить ни куска, но сейчас голод настаивал на своих правах. Поль выгреб все вредности из мини-бара – орешки, шоколадки – и бросил их на кровать. Чипсы днем, чипсы вечером… Диета тех, кто спешит. С нервным смешком он открыл банку пива и поднял ее за здоровье белой стены напротив:
– За потерявших почву!
Снова став серьезным, он открыл ноутбук и начал поиск в Интернете. Набрал ключевые слова: «фотограф, современное искусство, лилипут, хобот слона», вышел в галерею картинок и сразу же напал на изображение маленького человечка в цилиндре, которое видел сегодня чуть раньше. Другие фотографии высветились сами собой. Он узнал снимок с факиром и с повешенной собакой.
Щелкнул на последний и, от сноски к сноске, добрался до статьи в блоге. Снимки были взяты из книги под названием «Откровения», вышедшей в 2012-м и получившей восторженные отзывы. Издание представляло работы некоего Андреаса Абержеля.
По словам автора, Андреас Абержель относился к «современным трансгрессивным фотографам»: художникам, которых привлекало все шокирующее и идущее вразрез с моралью. Они запечатлевали секс, болезнь, патологию, глумились над религией и запретами, а потом скармливали все это широкой публике. Страница в Сети больше ни о чем не говорила, но Поль понял, что он на верном пути. Снимки из книги были шокирующими, провокационными, как и подписи под ними. «Хрис Пис», например, изображал распятие, погруженное в стакан с мочой, и ставил себе целью покрыть позором доходные бизнесы католической церкви.
Для Поля эти грошовые рассуждения оставались совершенно пустыми. Он видел только стакан с мочой и сунутое туда пластиковое распятие. Он вернулся в поисковую систему и набрал: «Андреас Абержель». У фотографа был собственный сайт и подробная страница в Википедии.
Родился в 1967 году в Руане. Непропорциональное лицо с буйволиным лбом, левое веко отступает от выпученного глаза, похожего на стеклянный, нос расплющенный, как пятачок. Средоточие уродства. И рост не больше метра шестидесяти.
Он жил в Нью-Йорке, Лондоне, Берлине, потом в Париже. Его пользующиеся известностью снимки выставлялись повсюду в мире, а подписанные оригиналы продавались дорого. Если верить биографии, Андреас в десять лет узнал, что его дед Йорам Абержель был одним из выживших в Аушвице. Он был в составе Sonderkommando[64], команды крематория, состоявшей из заключенных, в обязанности которых входило голыми руками осуществлять массовые убийства. Евреи, которые запирали других евреев в печах… Носители тайны, не контактирующие с другими узниками. Йорам умудрился сначала сделать пять фотографий предбанника газовых камер, а потом спрятать их и вынести из лагеря во время освобождения.