– Предусмотрительность никогда не помешает, – заявил голос с русским акцентом. – Второй маячок под машиной на случай, если обнаружат первый… Ты самый хреновый говнокопатель, какого я только встречал. Мне бы следовало разнести тебе башку в твоем гостиничном номере за компанию с Вандой.
– Где моя дочь?
Габриэль с трудом выговаривал слова. Вся левая часть лица вздулась. Но больно не было. Страх – отличная анестезия.
– Эта дурища Ванда три года назад решила завязать. Заделалась правильной, но я все равно за ней приглядывал. Не доверял тем, кто вокруг нее крутился. И тебе в том числе. Понаблюдал за тобой. Навел кой-какие справки и почуял, что ты вроде вышел на охоту. А когда увидел, как ты возвращаешься в Сагас, то все понял. Отец одного из них.
– Кого – одного из них? Почему ты это делаешь?
– Потому что мне платят. Это моя работа.
Человек сосредоточился на своей задаче. В респираторе с двумя фильтрами, торчащими по обе стороны лица, в длинных желтоватых перчатках и синем рабочем халате он напоминал гигантского страшного муравья. Над ними раскачивалось подвешенное тело, как немыслимый маятник.
– Каустическая сода превращает тебя в мыло, но с костями выходит облом. Фтористо-водородная кислота куда мощнее и обожает кальций, она убирает все сразу. А ее еще много осталось тут в запасе, среди пустых бочек. Для работы хватит надолго…
Как в ярмарочной игре, когда нужно поймать игрушку механическим захватом, он подвесил труп прямо над цистерной, откуда по-прежнему вылетали клубы, продолжая отравлять воздух. Подождал, пока тело перестанет раскачиваться.
– Я снова заехал к тебе за картиной. Ванда должна была просто забрать ее после смерти Хмельника, потому что такими вещами разбрасываться не стоит. Это дело тонкое, понимаешь? Но так случилось, что какой-то хренов, неизвестно откуда взявшийся старьевщик заполучил ее до нас. А потом ты ее нашел… Тут все дерьмо и началось. И теперь мне приходится наводить порядок.
Он нажал на рукоятку. Белесая масса плавно опустилась в цилиндр. Руки, череп, потом и все тело погрузились в жидкость с шипением, подобным тому, которое издает банка содовой, если ее встряхнуть, а потом резко открыть. Крабы ринулись на каждый миллиметр кожи и приступили к своему жуткому делу. Габриэль сдержал рвотный рефлекс: органическая масса таяла на его глазах. Другой труп уже превратился в ком бесформенного жира.
– Смерть Хмельника ничего не изменила в том, что происходит на его складе, ключи-то оставались у меня. Мне этот мужик нравился… Знаешь, здесь лучшее место в мире, чтобы завершить уборку. Гляди…
Лебедка поднялась меньше чем через две минуты после полного погружения. Остался только кусок веревки, которой раньше были связаны голые ноги женщины. Габриэль надолго закашлялся. Изо рта потекла струйка желчи. Он с трудом пытался снова открыть глаз, когда новый удар пришелся ему в челюсть. Спустив респиратор на шею, мужчина ухватил его за ворот. Это был невысокий, но накачанный головорез с прилизанными короткими светлыми волосами, выглядевшими так, будто ему на голову положили осьминога. Татуировка в форме паутины покрывала часть шеи. По левой щеке шли продольные следы царапин – вероятно, тех, которые нанесла ему Ванда, когда он убивал ее на берегу.
– А ты, говнюк, не из тех, кто бросает дело на полпути. Ты хоть соображаешь, что мне пришлось бросить работу с этой парочкой, когда я увидел, что ты снова появился на севере? И как только ты умудрился отвязаться от копов, ведь твоя сперма была повсюду на теле Ванды. Ты упертый, как какой-нибудь сраный гризли.
Новая весьма чувствительная пощечина. Габриэль почувствовал вкус крови во рту и выплюнул ее незнакомцу в лицо. Человек медленно утерся тыльной стороной ладони, обнажив акулью улыбку.
– А она была очень даже ничего, твоя дочка, когда я запихал ее в свою машину. Я с ней чуток поиграл, прежде чем сдать заказчику.
– Я убью тебя.
– Это ты-то меня убьешь? Посмотрим, как ты будешь умничать, когда я окуну тебя в кислоту. Я начну с макушки и подержу так немного, пока не станет видно, что у тебя в черепушке. Потом оставлю тебя еще немного поболтаться. Что, по-твоему, будет, когда кислота начнет разъедать мозг? А потом… погоди-погоди, есть у меня для тебя одна штучка.
Он достал мобильник Габриэля из кармана своего халата и включил прослушивание сообщения Поля: «Я в гостинице „Нептун“ в Берк-сюр-Мер. Перезвони мне, даже в три ночи. Твое молчание начинает всерьез меня беспокоить».
– Гостиница «Нептун»… Когда я закончу с тобой, то поеду убить твоего коллегу. Потом твою старую мать. Я вскипячу кастрюлю воды и вылью ей в лицо. А затем переломаю кости рук и ног…
Габриэль хотел броситься на него, но человек увернулся на манер матадора. Он убрал телефон и отправился в угол помещения. Его голос терялся в пустоте. Напрасно Габриэль боролся с путами, раздирая себе кожу, они были стянуты слишком крепко.
– Я вернусь сюда закончить работу. Нужно как минимум десяток часов, чтобы кислота по-настоящему все растворила, до последнего грамма. Триста литров кислоты на одно тело, это наилучшая дозировка, поверь моему опыту. Я налил тысячу в цистерну, это ровно две бочки. За глаза хватит, чтобы превратить в кашу и тебя тоже.
Человек снова появился с двумя большими пустыми канистрами и поставил их рядом с цистерной:
– У нас это называется «убийство без трупов». Ни тела, ни малейшей возможности обнаружить кого бы то ни было. Они превращаются в… – Он помахал рукой в воздухе. – Пфффф…
Он остановился перед Габриэлем и достал револьвер. Габриэль узнал старый пистолет Макарова. Русский пистолет.
– Хорошая пушка, верно? Ее не отследить, она нигде не числится. Осторожность… И фальшивые номерные знаки. У меня их полон багажник. При мне ни документов, ни телефона. Неизвестный, фантом. Никто не знает, кто я, никто не может добраться до первоисточников. А если найдется слишком любопытный – бум! Жизнь легка, товарищ.
Он долго ходил туда-обратно, складывая в штабеля пустые резервуары.
– Самая потрясная штука с кислотой в том, что она не разъедает пластик. На тело шесть канистр. Открываешь кран и наполняешь их одну за другой. Потом выливаешь их где-нибудь, то там, то сям, в сточные желоба, в реки, даже в клозеты. Вот там ты и закончишь. Сольешься с подземным дерьмом, как какое-нибудь сраное удобрение.
Габриэль почувствовал, что у него подгибаются ноги. Только натянутая цепь не давала ему рухнуть. Он представил себе Жюли, Матильду и многих других, испарившихся навсегда, стертых с лица планеты этим психом.
– Ты все равно меня прикончишь, так скажи, по крайней мере, что ты сделал с моей дочерью.
Русский его словно не слушал, сосредоточившись на своих манипуляциях, чтобы опустить крюк лебедки между Габриэлем и цистерной. Потом вернулся с новой веревкой.
– Вряд ли тебя это утешит, но я ничего ей не сделал, – ответил он, щурясь от ядовитых испарений. – Я всего лишь курьер. А твоя дочь была лишь специальной посылкой, которую я доставил получателю. В остальном ею занимались другие, и я не в курсе. Это их секреты, сечешь? Но есть у меня сильное подозрение, что она протянула недолго.
– Сволочь.
Широкая улыбка. Он отвязал остаток веревки, по-прежнему свисающий с лебедки, и бросил его в цистерну со ставшей непрозрачной жидкостью. Потом привязал конец другой веревки движениями опытного моряка, быстрыми, но выверенными. Габриэль должен был найти выход. Он не хотел подыхать. Не так. Он не видел ни малейшей возможности освободиться. Единственная крошечная надежда: чтобы погрузить его в цистерну с помощью лебедки, палач будет вынужден развязать ему запястья. В какой-то момент ему придется разрезать стяжки.
– А эти два тела, которые ты уничтожил, кто они?
– Представления не имею, и мне плевать. А теперь заткнись.
Он ударил Габриэля со всей силы, отчего тот рухнул на пол, и схватил его за ноги, подтянув их до уровня бедер, чтобы привязать к лебедке. Потом привел в действие тумблер, и лебедка начала поднимать груз. Пленник оказался на метр над землей со связанными за спиной руками и почти вывихнутыми плечами. Словно гамак, растянутый между цепью и лебедкой, он плакал от боли, ослепленный слезами. Конечно, его истязатель не слишком опасался, перерезая кусачками стяжки.
В тот момент, когда он почувствовал, что руки свободны, Габриэль извернулся, как извлеченная из воды форель, вцепился наугад в респиратор русского, дернув того к себе и одновременно погружая свои распахнутые челюсти в первый попавшийся на его траектории кусок плоти. Он вырвал кусочек уха, в то время как прочный шейный ремень респиратора впился в кожу его мучителя прямо над кадыком и расплющил тому трахею.
С побагровевшим лицом, испуская стоны, русский попытался ухватиться за ремень. Потом он заметался вперед-назад, ударился о стенку цистерны, стараясь поймать голову Габриэля, который не ослаблял хватки.
Невозможно сказать, как долго длилось удушение, но точно несколько нескончаемых минут. Мускулы Габриэля закаменели, когда в конце концов он ощутил, что у раненого буйвола кончаются силы, – тот еще сопротивлялся, но мало-помалу оседал под тяжестью собственного тела. Русский еще несколько раз попытался нанести удары головой, чтобы освободиться, как вдруг его руки свесились, а ноги подогнулись. Земля притянула его к себе, но не до конца, потому что Габриэль не отпускал, пока грудь его не перестала вздыматься.
Когда он ослабил давление ремня, глаза русского уже вылезли из орбит – два заполненных алой кровью колодца, а челюсти рефлекторно сомкнулись в последнем усилии, откусив ему часть языка. Теперь эта часть свисала, держась на одном волоконце.
Ногами кверху, затылком и плечами упираясь в пол с заведенными за спину руками, Габриэль переводил дыхание. Он выплюнул мешанину из мяса и крови. Через минуту он снова зашевелился и сумел освободить ноги от веревки. И упал.
Пронзенный болью, он нашел в себе силы подняться. Настолько живой, что сердце, казалось, сжалось и переместилось в горло. На него уставилась маска ужаса на лице его противника. Габриэль обыскал его, но тот не солгал: ни кредитных карт, ни кассовых чеков, ни квитанций с паркинга, ни единой другой бумажки.