Конечно, Грэй не имел официального статуса собаки-поводыря, ведь их готовят только для взрослых, старше 18 лет. Но Таня обучила его всем необходимым навыкам сопровождения: запоминать маршрут, останавливаться перед препятствиями, переходить через дорогу и всему остальному, что должен уметь такой помощник. Теперь на улице она могла отпускать от себя Лешку больше чем на 2–3 шага, а дома он вообще часами спокойно занимался своими делами в компании Грэя.
Заколдованный мальчик стремительно расширял границы своего детского мира.
«Я давно понял, что отличаюсь от других детей, – продолжает Алексей, – хотя и не мог понять, что значит видеть. Но иногда мне становилось очень грустно, и я плакал. Мама утешала меня, не жалела, а просто объясняла, сколько всего я могу – ходить, слышать, говорить, узнавать предметы на ощупь, а скоро еще научусь читать и писать. Говорила она и о том, как много в мире людей, чья жизнь гораздо тяжелее, чем моя, – которым не дано то, что могу я, и о которых некому позаботиться Я быстро успокаивался, ведь вокруг было столько всего интересного, что мне предстояло узнать и чему научиться! К тому же теперь у меня был Грэй! Благодаря ему у меня появились и новые друзья, ведь все дети во дворе тянулись к нему, просили погладить и поиграть с ним.
Потом была школа-интернат для слепых, где я познакомился с такими же ребятами, как и сам. Учиться мне всегда было интересно. До школы я знал обычный алфавит, умел писать печатными буквами, выучил почти весь шрифт Брайля, но читать с его помощью получалось плохо и очень медленно, не хватало усидчивости и терпения. Да и зачем самому читать, есть же мама. В школе дело быстро сдвинулось с мертвой точки, я вошел во вкус и как голодный набросился на книжки. Но самым интересным для меня стало общение с друзьями. Я с пристрастием выпытывал у каждого, с кем удавалось сойтись поближе, его историю – как он ослеп или что может видеть (среди нас были не только „тотальники“, но и слабовидящие). Некоторые ребята сразу замыкались и на такие расспросы реагировали очень жестко, но желание высказаться и поделиться рано или поздно перевешивало.
По вечерам, перед сном, мы иногда подолгу болтали обо всем, вспоминали разные детские байки, пересказывали любимые книжки и мультики. Меня ребята чаще всего просили рассказать о проделках моего „шоколадного друга“, как они называли Грэя. Эти истории неизменно переходили в разговоры о цвете, кто-нибудь обязательно спрашивал, что это за цвет такой, шоколадный. Те, кто различал цвета или помнил о них, наперебой пытались объяснить остальным, что какого цвета, но мне все равно не удавалось представить их себе. Я знал только, что Грэй теплый и гладкий на ощупь, для меня это и означало цвет шоколада.
Одноклассники часто просили, чтобы родители взяли с собой Грэя, когда приедут забирать меня на выходные, но мама долго не соглашалась. Она считала, что ребятам, у которых нет такой собаки, будет очень обидно и это может испортить мои отношения с друзьями. Но потом она посоветовалась со школьным психологом, и та посчитала, что плюсов от такого общения для ребят будет больше, чем минусов, и вместе с учителем природоведения устроила несколько уроков с участием моего любимца. Это было незабываемо! Словом, в школе мне нравилось, и я до сих пор с теплом вспоминаю эти годы и наших педагогов.
Мой шоколадный друг умер на моих руках в последние школьные каникулы. Смириться с его потерей для меня оказалось гораздо труднее, чем со слепотой. Много ночей я засыпал в слезах, а просыпался с щемящей пустотой в груди, я не представлял своей жизни без Грэя. Иногда я совсем не мог уснуть. Заходила мама, гладила меня по голове и рассказывала сказку про Мост Радуги – место, куда уходят все домашние питомцы после смерти. Там им тепло и уютно, там они снова молодые и здоровые, всегда сытые и счастливые. На Радуге они терпеливо ожидают, когда настанет назначенное время и они снова встретят своего человека, чтобы вместе отправиться на Небеса и никогда больше не расставаться.
Я давно уже знал, что такое радуга, но образ в голове никогда не складывался, поэтому я представлял ее волшебным мостом, сплетенным из самой прекрасной музыки. Который расцветет великой одой „К радости“ Бетховена, когда мой верный капитан Грэй дождется наконец нашей встречи. Это была последняя сказка, в которую я поверил. Безоговорочно и всем сердцем. Детство кончилось».
Чем лучше узнаю людей…
Эту историю Алексей никогда не опишет в своем блоге и не расскажет даже самым близким друзьям. Знают о произошедшем только мама и Катя, его жена. Даже сейчас, спустя шесть с лишним лет после той ноябрьской ночи, в его голосе порой проскакивает дрожь, а руки в постоянном движении – то скрещиваются на груди, то сплетают пальцы в замок. И эти жесты лучше всего говорят об интуитивном желании отстраниться, отгородиться. Защититься.
…Моя жизнь с самого рождения не была легкой, все, чему я научился, достигалось огромным трудом. Но я никогда не был заключенным в этой беспросветной темноте, никогда не был одинок в мире людей. Да, мне тоже доводилось впадать в уныние от неизбежности и абсолютной безнадежности своего положения. Отсутствие хоть малейшего шанса рано или поздно все же обрести зрение захлестывало порой с головой. Хотя мою жизнь можно даже назвать благополучной, по крайней мере, лучшей, чем у многих незрячих – не имеющих ни работы, ни других средств существования, помимо пенсии, а главное – заботы и помощи близких. Со мной же всегда была любовь – мамы, отца, бабушки, тепло друзей. Их поддержка помогала мне не терять веру, ставить перед собой новые цели и достигать желаемого. Для меня это были вещи, сами собой разумеющиеся. То, что мне дано и пребудет со мной, во мне – вечно. И я, наверно, слишком расслабился, забыл об осторожности.
В тот вечер я был у друга, с которым познакомился через блог, он помогал мне установить на ноутбук новую программу экранного доступа и настроить айфон. За работой и разговорами о житье-бытье (он хоть не «тотальник», но слабовидящий) мы с Иваном засиделись допоздна. Ну как допоздна, когда я собрался домой, было где-то около половины одиннадцатого. Иван предлагал вызвать такси, но я отказался, хотелось немного пройтись, подышать воздухом после напряженного дня.
Остановка автобуса была совсем недалеко от его дома, дорогу я помнил. Дошел до остановки, стою, жду транспорт. Нет и нет. Слышу, останавливается легковушка:
– Далеко ехать? Падай, подвезем.
В общем-то, ничего необычного, меня много раз так подвозили, даже если не по пути. Но когда уже сел в машину, слегка напрягся – в салоне ощутимо пахло спиртным. Понадеялся, что все же не от водителя, ребят в машине было трое. Минуты две проехали, говорю:
– Спасибо, меня у следующей остановки высадите, пожалуйста.
– Да ладно, не парься. Доставим в лучшем виде. А хочешь, поехали с нами к девчонкам? Будет весело. У тебя подружка-то есть?
– Нет, спасибо, у меня еще куча дел сегодня. Здесь остановите.
Тут водитель берет телефон:
– Ленок, ну вы где? Мы уже подъезжаем… Ага… Ладно, понял… Слышь, друг, сейчас мою подхватим, а то она уже ругается, замерзла, говорит. И сразу тебя домчим, прямо в пункт назначения.
Тут я чувствую, что больше всего перегаром несет как раз от водителя, но, судя по его тону, спорить себе дороже – только нарвешься на грубость. Промолчал. Едем дальше. Где едем – я уже не представляю, раза три он поворачивал, я решил, что в какой-то двор выруливает. Наконец остановились. Выхожу.
– Ладно, ребят, спасибо. Дальше я сам справлюсь.
Двое выходят за мной:
– Ясен пень, че там справляться!
– Делов-то всего – рюкзачок скинуть. Ну-ка покежь, что там у тебя. Опа-на, ноут! Да ты у нас богатенький Буратино? Косуху тоже сымай. И телефончик гони.
Пока до меня доходит весь ужас патовой ситуации, они уже садятся в машину.
– Куда вы меня завезли? Телефон оставьте, пожалуйста! Я же не смогу выбраться отсюда, а без куртки в момент околею.
– Да нафига выбираться-то. Здесь тебе самое место. Это же и есть твой пункт назначения, – гоготнул один.
– Быстрее околеешь – тебе же лучше, меньше мучиться. Чем жить таким убогим, лучше сразу сдохнуть, – подхватил второй.
– Дайте хоть позвонить!
Я не заметил, когда из машины вышел третий, водитель, не услышал движения за спиной. От удара по затылку потерял сознание.
Не знаю, как долго я был в отключке. Очнулся от холода, ноги совершенно застыли. На них остались только носки, видно, берцы мои приглянулись. Голову ломило нещадно. Пощупал затылок – мокрый и липкий. Вокруг – мертвая тишина. Ни людских голосов, ни звуков машин. Я попытался подняться, но тут же снова рухнул на землю. Сел, ощупал на метр-полтора вокруг себя – ничего, лишь обломки трости. Под руками сырая, подмороженная земля и клочья мусора. Покричал минуты три – как в вакуум. По характеру ветра догадался, что никаких строений поблизости нет. Видимо, какой-то пустырь. На четвереньках попробовал передвигаться, хотя бы на пару метров. Встать и пойти ногами не рискнул, боялся свалиться в яму или канаву – оттуда уж точно не смог бы вылезти.
Мои хаотичные передвижения привели к абсолютному ничему: я не мог сориентироваться и терял направление, стоило лишь присесть на минуту. Сколько часов я пытался сопротивляться, сказать не берусь. Кажется, я несколько раз проваливался то ли в сон, то ли в обморок. Обо что-то споткнулся и резко упал ничком, успел выставить вперед только одну руку, которая тут же провалились в дыру между какими-то бетонными обломками, на которые я и рухнул. Сильно расшиб лицо, из носа пошла кровь, ободрал в кровь и руку. Эта куча ломаного бетона выбила из меня остатки последних сил. Я сдался. И вот тогда, первый и единственный раз в жизни, меня накрыло.
Прежде я даже не представлял, что человек может испытывать такой силы отчаяние. Не знаю, как можно передать словами, наверно, это было под силу только Толстому или Достоевскому. Сказать, что меня поглотил абсолютный мрак, – ничего не сказать, я всю жизнь жил в этом мраке. Но никогда он не выжигал меня изнутри. Несколько минут – вечность – я не мог вздохнуть. Потом судорожно глотнул воздух и захлебнулся рыданием…