И вот – Дядя Федор. Глухота, как он рассказывал, у него с самого детства, обнаружили на первом же году жизни, а слепнуть он начал в 47. Диагноз «синдром Ушера»[30] ему поставили года за два до того, и прогноз был плохой – полная слепота. Сейчас он ругает себя последними словами, мол, не послушал медиков, до последнего не верил, что это может с ним случиться. Хотя бы компьютер мог освоить, сейчас не было бы так сложно разбираться. Всю жизнь проработал плотником на стройке, какой уж там компьютер. Лишь когда зрение действительно стало ухудшаться, спохватился подстилать соломку.
Первым делом стал учить пальцевую (дактильную) азбуку, потом шрифт Брайля. С разговором на пальцах, из руки в руку, он вскоре стал справляться, говорит, не сложнее, чем жестовый язык. А вот Брайль давался с большим скрипом – руки плотника никак не хотели распознавать маленькие выпуклые точечки. Зрение поначалу ухудшалось медленно, но после эпизода сильного гриппа стремительно пошло на спад. И за три года Дядя Федор полностью потерял зрение.
Мы неспешно переписывались так месяца два, пока он вдруг не сообщил, что через неделю уедет к себе домой, в Челябинск. «А сейчас вы где?» – «Сейчас в Пучково на учебе и реабилитации». Я погуглил: в Пучково находится Дом слепоглухих. «Это же совсем рядом!» Решение пришло спонтанно – поеду. На всякий случай позвонил, уточнил, можно ли. «Конечно, приезжайте».
Дядя Федор не меньше моего удивился такому повороту событий: «Не ожидал от тебя такой прыти, – пишет. – Жду! Будет хоть с кем поболтать по-человечески, тут же одна глухомань!» Неожиданно. Я как-то не задумывался даже, что глухой – и вполне себе может разговаривать. Уже при встрече Дядя Федор пояснил, что устную речь ему хорошо поставили еще в детстве, в школе глухих. Говорил он и правда четко и внятно, если не знать, что глухой – даже не подумаешь. Это в разы упрощало наше общение вживую.
В первый день, когда я только приехал, нам сначала помогала девушка-волонтер, владевшая тифлосурдопереводом: переводила Федору мои слова дактильным языком, а он отвечал обычным. Потом попробовали по Брайлю, поскольку руки быстро устают от пальцевой речи, да и внимание снижается. На этот случай я прихватил с собой и ноутбук, и свой старенький брайлевский дисплей. Что-то стало получаться, хоть и медленно. Переводчик тут же научила меня некоторым простым словам пальцевой речи: да, нет, ты, я, стой, иди. Так мы с ним и проболтали весь день, с перерывом только на обед.
А поговорить Дядя Федор любил, причем рассказчик он отменный. Меня же вполне устраивала роль благодарного слушателя, хотелось понять, как живут слепоглухие. Люди, которым в сотни раз тяжелее, чем нам, просто незрячим. И он рассказывал. О себе – с изрядной долей иронии, о других – крайне деликатно. Я лишь изредка подкидывал вопросики:
– Почему – Дядя Федор?
– Ну так Федор и есть. Федор Михайлович. Ага, по молодости иначе как Достоевским меня и не звали. Мол, такой я умный, философ доморощенный. Так и повелось, еще со школы. А теперь вот, видишь – снова-здорово «здравствуй, детство золотое». Всему приходится заново учиться. Какой же теперь из меня Федор Михайлович? Разве что Дядя Федор из мультика про Простоквашино. Знаешь такой?
– Да. Как же ты живешь? Помогает кто? В магазин сходить, еду приготовить. Как?
– Помогать некому – родителей похоронил, детей не нажил. А к магазинам я вот как приспособился. Пришла пенсия – вызвал сопровождающего, иду с ним в ближайший магазин. Список надиктовал, что нужно, набрали продуктов на месяц, вот и все. Так раз пять прошел, потом уже сам – дорогу запомнил, с тростью ходить научился. Захожу такой в магазин: «Помогите бедному слепому коту Базилио!» Кассирши там меня все уже знают: «Галя, Дядя Федор пришел! Подойди». Подходит, помогает, смотрит по моим каракулям на бумажке.
А насчет готовки я не заморачиваюсь: пельмешки сварил либо макароны с сосиской – вот и славно. Все это пустяки, дело житейское. Можно справиться. Хуже другое. Ты словно заперт в собственном теле, как в одиночной камере, в камере смертника. Вроде бы и мозги еще работают, и силы есть, и знания, а сделать ничего не моги. Выхода нет, поговорить не с кем, заняться нечем. Сиди себе и доживай до исполнения приговора. Хоть на стенку лезь, хоть в петлю.
Вот что самое поганое – безделье и одиночество.
Подоживал я так год-другой, смотрю, что-то мне никак не доживается. Безделью не обучен, всю жизнь работал, да и дома вечно мастерил что-то. А тут словом перемолвиться и то не с кем, разве что с кошками местными. До лавки у подъезда кое-как доползу, сяду – какая-нибудь да появится. Поговорю с ней, она по-своему отвечает. Такой вот диалог у нас и выходит. Все не с макаронами разговариваешь.
Без людей все же никак нельзя – и говорить разучишься, и мозги усохнут. Так и облик человеческий можно совсем потерять. Пища ведь не только для тела нужна, для ума тоже. Написал, короче, в Общество слепых, чтобы пристроили меня куда-то, где помогают таким, как я. Не в богадельню, где бы меня кормили-поили за счет государства, а где учат. И вот я здесь.
Слова Дяди Федора про человеческий облик я не раз потом вспоминал. Здесь же, в Доме, Даша (та самая переводчица-волонтер) рассказывала мне истории побывавших тут инвалидов по зрению и слуху. Одна особенно поразила, про моего ровесника Михаила. Не повезло ему с самого начала: родился в семье алкоголиков, да еще и слабослышащим. За это отец ненавидел его еще больше, чем за сам факт рождения. Постоянно бил, стоило мальчику лишь попасть ему под руку. Соседи писали на него и в милицию, и в органы опеки, чтобы забрали детей (у Миши было еще две сестры). Но никто не реагировал, пока в десять лет Миша не оказался в районной больнице с проломленной головой. Тогда засуетились, девочек определили в детский дом. А Мишу, окончательно потерявшего слух, а теперь еще и левый глаз, после всех больниц и операций устроили в Сергиево-Посадский интернат для слепоглухих (единственный в России, кстати). Правый глаз тоже был сильно поврежден, но на нем врачам удалось сохранить остаточное зрение, пусть даже очень незначительное.
Учеба давалась Мише легко, тем более начальные классы он уже прошел в обычной школе. Быстро научился пользоваться системой Брайля, знал оба языка глухих – и жестовый, и пальцевый. Мальчик был очень способным учеником, и педагоги искренне сожалели, что теперь нет возможности повторить знаменитый загорский эксперимент Соколянского и Мещерякова, подготовивших в 1970-е годы четырех воспитанников интерната к поступлению в МГУ. Все четверо успешно его окончили и продолжили карьеру.
Судьба Михаила сложилась ровно наоборот. Родителям он был не нужен, сестер найти оказалось уже невозможно (их взяли в приемную семью), других близких не было. Так и получилось, что в 21 год, после окончания Сергиево-Посадской школы, места ему не нашлось нигде, кроме психоневрологического интерната. На восемь лет парень был отключен от человеческого общения, поскольку вряд ли можно считать таковым пинки и подзатыльники соседей с психическими отклонениями. Ни пальцевым алфавитом, ни Брайлем тут не владел никто, ни одной книги для слепых здесь тоже не нашлось.
К тому моменту, когда его привезли в Пучково волонтеры благотворительного фонда, Миша деградировал катастрофически: разучился читать, дактильный язык понимал с трудом, лишь с третьего-четвертого раза, звуковую речь тоже практически утратил. Это не говоря об издержках среды обитания, столько времени кореживших психику. Изоляция и информационный вакуум сделали свое черное дело. Но педагоги не оставляли надежд на восстановление прежних навыков Михаила, продолжали работу с ним. Пообщаться с ним самим мне в тот раз не удалось, Даша говорила, что он пока сторонится незнакомых людей, признает только своего сопровождающего.
С Дядей Федором до его отъезда мы успели обсудить не только возможности программного обеспечения и разных тифлоприбамбасов, но и некоторые глобальные проблемы современной цивилизации. Это уже после Пучково, когда я пригласил его погостить у меня недельку-другую.
И вот картина: сидим мы втроем на кухне (без Астры, конечно, наши посиделки не обходились), перед ним дисплей, передо мной ноутбук. Две чашки кофе, тарелка печенек.
– Неправильно ты, дядя Леша, ставишь вопрос, – подражая коту Матроскину, изрекает Федор Михалыч. – Не надо искать справедливость там, где ее быть не может и даже в проекте не было. Не умножай сущности и не дели на сучности.
Это я поделился с ним сюжетами о слепых, которых нахлебался в интернете за последнее время, тема не отпускала.
– Почему жизнь так несправедлива? Незрячим и так несладко приходится, любой мелочи добиваешься с боем, а тут еще добрые люди спешат проблем подкинуть. Не материальных, так моральных. За что?
– Я и говорю, вопрос неверный. Ты не найдешь ответов, пока не начнешь правильно ставить вопросы. Не спрашивай – за что, спрашивай – для чего? Вот я слышал, что многие болезни напрямую от кармы зависят, от прошлых жизней. За что – ты не узнаешь, потому как не помнишь ошибок, которые в прошлой жизни наплодил. А спроси себя – для чего? – ответ очевиден.
– Ну ты даешь, Федор Михалыч, и где ты всего этого начитался?
– Да нигде не читал, сам себе напридумывал, пока в темноте своей блуждал. Тоже все думал-гадал – за что мне такое наказание? Да ни за что! Все испытания, что нам жизнь посылает, это и не наказание вовсе, а указание – чему учиться и над чем работать. Вот я и учусь. И ты учишься. Все мы учимся. И у каждого своя тропинка в белый свет через кромешную тьму.
С Дядей Федором второй раз мы встретились через год, когда он приезжал в Балашиху за обученной специально для него собакой-проводником. Как только с Астрой моей познакомился, сразу загорелся идеей иметь своего личного путеводителя, как он называл собак. А поскольку речь у него нормальная, тут даже особых приемов дрессировки не тре