— Понятно, — кивнул Мышкин. — И что же? Он согласился?
— Вот тут любопытный момент, — сказал Гаврюшин. — Он не отказался, но ничего не придумал. Не смог. Дрожал как овечий хвост — сам говорит. Все это, инспектор, как вы понимаете, его версия… Сына хотел за границу переправить, в какую-нибудь закрытую школу. Как раз договаривался, когда ездил. А все равно страшно. А тут вдруг такая история, такое совпадение. Неслабо, согласитесь. Зуев прямо-таки счастлив — с того самого момента, как у козловского подъезда народ сообщает ему, что Козлову убили и Дерюгин как раз сейчас там… Козлову ему, может, и жалко, но, с другой стороны, она его уже несколько раз посылала куда подальше… Я его спрашиваю, между прочим: «Чего же вас туда опять понесло?» Ну, тут он, инспектор, сказал матом, не для ваших нежных ушей. «А фиг его знает, говорит, зачем. Как магнитом тянуло, как медом намазано… Наговорил ей с три короба — будто у меня к ней дело…» Ну, не важно. В общем, он думал, проблема решилась сама собой. И тут — мы с вами, с нашим алиби, то есть не с нашим, разумеется, а с его. Ну, он и решил вмешаться и подправить… в меру сил и разумения. Конечно, думал, что Роговы побоятся высунуться… Повторяю, инспектор: это его версия. Очень может быть, что все вранье, от первого до последнего слова…
— Разумеется, — задумчиво кивнул Мышкин. — Но если это правда… то вот что любопытно… Получается, что он действительно думал, что это Дерюгин. Так ведь?
— Так, — подтвердил Гаврюшин. — Ну и что с того?
— Нет, это странно. Можно подумать, что убийство из ревности — самое обычное дело и встречается в наше время на каждом шагу. «От прав моих не откажусь или хоть мщеньем наслажусь!» И никого это не удивляет. Надо же! Между тем это случается не так часто и скорее в другом социальном слое, причем действующие лица, как правило, пребывают в состоянии опьянения.
— Дерюгин — горяч… — напомнил Гаврюшин. — Как нам разъяснили сведущие люди… Специально держит Василия, чтоб тот его охолаживал…
— Не совсем так, я думаю… На одних эмоциях таких денег не сделаешь. Не охолаживал, я думаю, а проверял расчеты. Это ведь не одно и то же… Ну, не знаю…
— Я вам больше скажу, — задумчиво добавил Гаврюшин. — Очень может быть, что он к Роговым шел, действительно считая, что они подкуплены и врут. Потому что иначе на что же он рассчитывал?.. Я ему говорю: «У нас есть основания полагать, что они говорят правду». Это я с ваших слов, инспектор, заметьте. Основания-то тоже, прямо скажем, не фонтан. Ну ладно… «А я, говорит, им не верю…» И все тут.
— Вот я и говорю, что это странно. Сплошные романтики кругом. Убийство из ревности не исключено, — я только хочу сказать, что это все-таки не самый стандартный вариант… И я не понимаю, почему их это не удивляет…
— Их? — насторожился Гаврюшин. — Что, «жених» тоже на Дерюгина катит?
— Ну да, — кивнул Мышкин и вкратце пересказал ему свой разговор с Алешей. Некоторые детали он при этом все-таки опустил — не потому, что хотел держать их в секрете, а потому, что не хотел обсуждать, не разобравшись. Рассказывая, он снова испытал острейшую потребность остаться в одиночестве, чтобы все как следует обдумать и сопоставить.
Гаврюшин, по-видимому, испытывал нечто подобное — во всяком случае, выслушав мышкинский рассказ, он вдруг объявил, что у него есть дела и кое-какие соображения, которые хорошо бы обдумать, поэтому он, пожалуй, пошел бы к себе и поработал, если, конечно, инспектор не возражает. Инспектор не только не возражал, но в ответ на это объявил с величайшим энтузиазмом, что он и сам тоже… ужасно устал и, пожалуй, возьмет да и поедет сейчас прямо домой. На том они и порешили и разошлись до следующего рабочего дня.
Аня возвращалась домой из библиотеки. Угрозыск угрозыском, а сессию все-таки нужно было сдавать. День, впрочем, прошел совершенно впустую. «И все из-за дурацкой мнительности, — ворчала она про себя, шагая по темной улице и стараясь дышать в воротник. — Надо же, холодина какая! Если мне и дальше будет мерещиться — пожалуй, вылечу из университета… или просто попаду в психушку…»
Сперва ей показалось, что девочки в библиотеке, на выдаче, смотрят на нее как-то… особенно заинтересованно. Но об этом она довольно быстро забыла и, может быть, и не вспомнила бы, если бы не буфетчица. Потому что буфетчица, безусловно, смотрела на нее с особенным выражением, просто ела ее глазами и даже, кажется, собиралась что-то сказать, но в последний момент передумала.
«Называется — мания преследования», — сказала себе Аня, входя во двор своего дома, и, вздрогнув, застыла на месте. В глубине, у подъезда, ей померещилась темная фигура. Секунду она стояла не двигаясь и изо всех сил вглядывалась в морозную мглу, пока не заслезились глаза. У подъезда царили полная тишина и неподвижность. «Вот я и говорю — мания преследования», — сердито сказала себе Аня и двинулась вперед — впрочем, все-таки с некоторой опаской. Темная фигура отделилась от стены в тот момент, когда она поравнялась с подъездом. Аня судорожно вцепилась в ручку двери и хотела закричать, но тут фигура повернулась так, что висевшая над дверью лампа осветила лицо, и она узнала Алешу. Она машинально рванула дверь на себя, инстинктивно желая одного — проскочить мимо, не видеть, не слышать, нету этого человека, нету… Но Алеша успел удержать ее за локоть.
— Аня, — сказал он, — ровно два слова…
Она растерялась, опустила голову и застыла.
— Аня, я был у Мышкина — это… в угрозыске…
— Я знаю, — прошептала она одними губами.
— Он сказал, что Катя тебе звонила… что она звала тебя прийти… вместе со мной…
Аня молчала.
— Я не знал… Значит, это из-за тебя… то есть ей нужно было, чтобы ты… на тебя было рассчитано?..
— Ну, я думаю, не только… — Эти слова Аня проговорила с великолепным издевательским великодушием. Что-то такое начинало подниматься у нее в душе, какая-то волна… раздражение? злорадство?
Алеша не почувствовал подвоха.
— Ну, может, не только… Наверное, не только, но все-таки…
— А я знаю, где ты был в тот день, — медленно проговорила Аня. — Куда ты ходил… Я шла за тобой… всю дорогу… Хотела поговорить… но так и не смогла решиться…
— А я знаю, как ты ее ненавидела… Там… Сологуб валялся… Серия «Серебряный вихрь»…
Оба умолкли, как-то дико глядя друг на друга.
— Прости меня, Анечка, — вдруг сказал Алеша. — Ради бога, прости… за все…
И вот тут она сняла варежку, задумчиво посмотрела на свою ладонь, а потом размахнулась и влепила ему пощечину, настоящую пощечину, увесистую пощечину оскорбленной женщины, испытывая при этом несказанное наслаждение. Потом она быстро развернулась и вошла в подъезд, но почему-то не поехала на лифте, а побежала вверх по ступенькам, приговаривая про себя: «И, как гром, его угроза поражала мусульман» — что было на первый взгляд совершенно некстати.
ГЛАВА 9
«Заболеваю я, что ли? Или просто промерз? — думал Мышкин, отпирая дверь своей квартиры и ежась от холода. — Сварю-ка я глинтвейн, вот что».
Он вылил в кастрюльку остатки красного вина из бутылки, нашел в шкафчике все необходимые специи и даже обнаружил в холодильнике два полузасохших апельсина. Минут через пятнадцать он сидел в своем любимом кресле, со стаканом глинтвейна в руке и при выключенном телефоне, что позволял себе крайне редко. На этот раз ему думалось гораздо лучше. Ощущение паники от грозящего провала почему-то прошло. Напротив, возникло что-то вроде вдохновения. «И все из-за чего? — мысленно одернул он сам себя. — Из-за крошечной детали, которая, может быть, еще и не сработает… А телефон, кстати, придется включить».
Он встал, сунул вилку в розетку, снял трубку и задумался. «Кому звонить — ему или ей?» Ему хотелось позвонить Агнии — именно поэтому он обошелся с собой сурово и позвонил Алеше. К телефону никто не подошел. Тогда он нажал на рычаг и с чистой совестью набрал номер Агнии.
— Я слушаю, — ответил знакомый ясный голос.
— Добрый вечер, Агния. Это Мышкин. У меня к вам один вопрос.
— Пожалуйста.
— Вы говорили про квипрокво… Крымов занимается Соллогубом?
— Ну да. — Он услышал по голосу, что она улыбается. — Только не тем, что я, не Тетерниковым, а настоящим Соллогубом, графом Соллогубом, через два «л», из девятнадцатого века… Слышали?
— Слыхал… — сказал Мышкин. — «Тарантас»… И кажется, что-то еще, но больше я не знаю…
— Правильно! А устроители напутали и поставили нас в одну секцию. Сунули его в двадцатый век. Да зачем вам это все? — с любопытством поинтересовалась она.
— Потом объясню, — сказал Мышкин. — Если сам пойму. Большое спасибо, Аня. Всего хорошего.
«А ведь у нее хорошее настроение, — подумал он, вешая трубку. — Голос веселый. Интересно, с чего бы?..»
Он снова выключил телефон и вернулся в свое кресло. «Так… Это совпало. И что с того? Это может ничего не значить, — сурово одернул он самого себя, с единственной целью — обуздать азарт, одолевавший его все сильнее, и рассуждать хладнокровно. — Может… Ладно, это мы, разумеется, учтем и временно вынесем за скобки… Будем временно исходить из того, что эта деталь имеет некоторый смысл… Что у нас получается? Если Сологубы перепутаны — другими словами, если имелся в виду граф Соллогуб, а на сцене оказался Федор Сологуб, он же — Тетерников… то кое-кого это скорее всего обеляет, зато, безусловно, вводит в круг третье лицо, причем лицо, информированное наполовину. Именно наполовину!.. И кто это, хотел бы я знать?» На секунду ему вновь стало не по себе. Вдруг показалось, что это — тупик и нужно не размышлять, а продолжать копить информацию. «Нет, — решительно сказал он себе, — это дело… — он немного подумал и нашел определение, которое показалось ему приемлемым, — концентрическое… Причем круги множатся и множатся, но не… сужаются… Не-ет, хватит! Даешь умственный прорыв! Так что не будем распускаться…»
Он размышлял до глубокой ночи и в конце концов отправился спать в состоянии полной растерянности. Вывод, к которому он пришел, оказался очень странным, чтобы не сказать — бессмысленным…