Украина на президентских выборах всегда выбирала между кандидатами Востока и Запада Украины. Крымчане отдавали свои голоса только за тех, кто с Востока. А это ни много ни мало — около миллиона избирателей. Этот миллион мог быть решающим. Как это было в 2010 году, на спокойных, признанных даже Западом выборах, когда Янукович победил Тимошенко с перевесом в те самые 900 тысяч голосов. Вот цена крымских избирателей. Вместе с Крымом с украинской территории уходили нежелательные голоса — Порошенко это прекрасно понимал.
Поэтому украинская майданная власть только с облегчением вздохнула, когда Крым ушёл. За счёт этого на любых следующих выборах кандидаты Востока и Запада практически полностью сравнялись по своим возможностям. За ними стояла бы практически равная по численности электоральная аудитория. И весной 2014-го для киевской власти это стало веским аргументом, чтобы не посылать в Крым автобусы с вооружёнными людьми.
Более того, у этого ухода появилась вторая, пропагандистская сторона. Крым не ушёл, согласно внутренней украинской риторике в СМИ, его оккупировали. Теперь в украинской пропаганде постоянно звучат тезисы о том, что надо возвращать Крым. Теперь вопрос — чей Крым, русский или украинский, — стал тестовым для определения «настоящих украинцев» и отделения их от «зрадныков» (предателей). Смешно, но певица Maruv, которая должна была представлять Украину на конкурсе «Евровидение» в 2019 году, не смогла найти «правильного» ответа на этот вопрос, поскольку для неё Крым — это Россия. В итоге победительницу отборочного тура на Евровидение не послали, а Украина отказалась от участия в конкурсе.
Тезис об оккупации Крыма Россией стал ещё одним из элементов машины ненависти, создаваемой Порошенко как президентом войны. В случае с Крымом — войны холодной, виртуальной. Активисты «Свободы» и «Правового сектора» перерезали линии передач, идущие в Крым. Никто из этих активистов не был наказан даже административным штрафом. Прекратили железнодорожное сообщение с Крымом, хотя изначально в 2014 году Верховная Рада рассматривала проект создания там совместной свободной экономической зоны, чтобы можно было поддерживать хотя бы торговые отношения с Крымом. Но Порошенко, как президент войны, а не мира, не мог на это пойти: продолжим торговать — значит, как бы что-то частично признаём.
Поэтому Порошенко без колебаний пошел на транспортную и экономическую блокаду Крыма. Железнодорожные пути залили бетоном, демонтировали линии электропередач, идущие в Крым, засыпали канал, по которому поступала вода в Северный Крым. И при этом все время рассказывали, что агрессивная Россия Крым захватила, а Украина никогда не оставит усилий его вернуть и вернуть крымчан в Украину. Кто, правда, захочет возвращаться туда, где за твой же выбор тебя гнобят и готовы посадить в тюрьму, — непонятно.
Дальше была Одесса. Я имею в виду поджог одесского Дома профсоюзов 2 мая 2014 года. Те, кто не принял новую майданную власть, кто вышел на протест против неё, были заживо сожжены руками других, «правильных» украинцев. При этом силовики стояли в стороне и молча на всё это смотрели. А несогласных уничтожали руками активистов и «настоящих патриотов». Тех, кто погиб в Доме профсоюзов, жертв националистического террора, в украинской пропагандистской машине назвали «колорадами», потому что они носили георгиевские ленточки. А еще «сепарами», сторонниками «русского мира», а значит, чем-то инородным для майданной, «патриотичной» Украины. Никто из тех, кто сжигал людей, так и не был наказан. Наказывали тех, кто находился в Доме профсоюзов, кто организовал этот протест, — это было. В пропагандистской машине ненависти появился элемент, важный для майданного сознания, — были найдены свои внутренние враги, которых можно безнаказанно убивать, сжигать. А государство, его репрессивный аппарат, еще и накажет тех, кто оказывает сопротивление, кто за них заступается.
Машина ненависти создавалась поэтапно. Майдан — Крым — Одесса. Каждый новый элемент приносил свой новый импульс враждебности к «пятой колонне», «оккупантам», «колорадам» и усиливал убеждённость, что только ненависть даст силы для формирования украинской «политической нации».
А потом был Донбасс, где сначала были «сепары». Через год-два это слово исчезло из употребления в большой пропагандистской машине, ушло из украинских телевизионных эфиров. Его заменили на «наемников оккупантов», «террористов» — только так называли жителей Донбасса, которые встали на защиту своих домов. В 2015– 2016-м, а уж тем более в 2017-м утверждение о том, что в Донбассе идёт гражданская война, вызывало просто бешенство у киевских политиков. В Верховной Раде даже предлагали принять закон об уголовной ответственности за «отрицание российской агрессии» на Юго-Востоке Украины.
Так и создавались основные элементы пропагандисткой машины ненависти при Порошенко. Нет никаких сепаратистов, нет никакой гражданской войны на Украине — только «внешний агрессор» и «его пособники». Шахтёры, металлурги, трактористы в Донбассе, взявшие в руки оружие и сражающиеся против вооружённых сил Украины, тех, что бомбят и обстреливают мирные города, против национал-патриотичных «добробатовцев», что грабят и мародёрствуют на захваченной территории — они уже даже не сепаратисты, а «наёмники российских оккупантов».
Из телевизоров можно было услышать только о борьбе с «оккупантами» или что-то очень язвительное и уничижительное о жизни в «оккупированных» Крыму и Донбассе. В том, что все туристические сезоны проваливаются, виновны «оккупанты» и те, кто им поверил. О том, что крымчане ужасно жалеют, что поддались на уговоры «оккупантов» и проголосовали, — и тому подобное. То же говорилось и об ужасной жизни в ЛНР и ДНР под гнётом «террористов и российских захватчиков».
И эта машина ненависти Порошенко — тоже реальность украинской истории. Но истории сегодняшней, современной, которая, увы, продолжается и по сей день.
Такой мне увиделась украинская история — современная и не очень — после года с лишним в украинской же тюрьме. Было время почитать, было время подумать. Увы, выводы не самые оптимистичные — стране не везет на лидеров, которые смогли бы вести ответственную и независимую политику в интересах всех жителей своей страны. Причем слова «всех» и «своей» здесь главные.
Глава 15
Заключительная часть моей тюремной эпопеи пришлась на лето 2019-го. Она завершилась 7 сентября. В этот день с аэродрома в украинском городе Борисполе поднялся в небо самолёт с 35 российскими гражданами на борту. Среди них был и я. Одновременно со взлётной полосы аэродрома во Внукове взял курс на Борисполь другой самолёт, в котором находились 35 украинцев. Так я прибыл в Москву. В прессе этот эпизод российско-украинских отношений назвали «обменом удерживаемых лиц по формуле «35 на 35». Причём главными действующими лицами обмена с разных сторон объявили меня, Кирилла Вышинского, и Олега Сенцова, осуждённого в России за подготовку теракта.
Так ли это? И так, и не так. В самолете я летел, но в обмене юридически не участвовал! Это принципиально, поскольку спекуляции на тему обмена не прекращались до самого моего выхода на свободу 28 августа. Именно в этот день я был освобождён решением апелляционного суда Киева. Освобождён под личное обязательство, а вовсе не для обмена меня на Сенцова, о чём все 15 месяцев, с момента моего ареста в мае 2018 года, твердили украинские политики и приближенные к ним журналисты.
Именно моё освобождение вызвало бурную реакцию протеста украинских националистов. Для них выход из тюрьмы «предателя Вышинского» стал капитуляцией перед «российской агрессией». А для моих друзей это стало победой здравого смысла. В соцсетях мои друзья писали, что другого выхода для украинских властей не было: «Все обвинения сфабрикованы, в любом суде, даже в продажной Украине, это всё бы развалилось!»
Де-юре я не участвовал в обмене. Никаких заявлений об обмене я никогда не подписывал. То, что они в каком-то виде появились в интернете, это заведомая фальшивка, которую изготовить при нынешних технических возможностях совсем несложно.
Поэтому я не должен был оказаться в самолёте, что летел из Борисполя с людьми для обмена «35 на 35». Но оказался. Де-факто стал гарантом того, что обмен состоится при очень низком уровне доверия друг к другу с обеих сторон. Хотя применительно ко мне и Сенцову уместно говорить не об обмене, а о взаимном освобождении. И вообще, сам обмен на Украине был превращён не в гуманитарную акцию, а в политический процесс.
Почему это произошло? Чтобы ответить на этот вопрос, придётся заглянуть за кулисы украинской политики, приоткрыть тайны мадридского, то есть киевского, двора. Предыстория моего освобождения — последних месяцев в тюрьме — наглядно показывает, в какую большую политическую игру меня втянули, какие крупные интересы политиков сошлись вокруг моей истории.
Для Порошенко история с обменом была нужна как средство поднятия собственного рейтинга перед выборами летом 2018-го — весной 2019-го и способ давления на российский истеблишмент. Как известно, из этого ничего не получилось. Поэтому пока Порошенко оставался президентом, из тюрьмы я бы не вышел.
Я, как и все мои друзья, был уверен, что выйду на свободу с приходом к власти Владимира Зеленского весной 2019 года. Основания для такой уверенности были. Особенно после того, как Конституционный суд Украины в конце июня отменил безальтернативность заключения в СИЗО для всех, кто, как я, обвинялся по политическим статьям — госизмена, терроризм, посягательство на территориальную целостность страны и прочее. После этого практически все, кто сидел вместе со мной по политическим статьям в Лукьяновском СИЗО — по крайней мере, на нашем этаже в «Малолетке», — выходили. Все, кроме меня. Я остался один на «продоле» со статьей «Государственная измена». Застрял в дверях, как Винни Пух.
Причин тому я вижу несколько. Первая — само устройство политической власти на Украине, где президент имеет меньше полномочий, чем Верховная Рада. Это значило, что даже избранный Зеленский не мог, например, снять с должности генерального прокурора Луценко, пока не поменял состав Рады с порошенковским большинством. А Луценко делал все, чтобы я сидел как можно дольше.