– Ну и где же это всё?
За решёткой, сразу не разглядеть, чернело загадочное и страшное. Сверкали искорки, переливались и манили.
– Что это?! – завизжал Хрящ, вцепился в Рожина, чуть не выронив фонарик.
Мунехин отвернулся.
Три луча света врезались в нишу, Кирьян, Ядца и Хрящ уставились в открывшееся им ужасное видение, будто провалились в бездну.
Из-за решётки съедающими глазницами черепа щерился скелет в лохмотьях былых одежд. На черепе скелета мерцала драгоценными камнями золотая корона.
– Ведьма! – ахнул Хрящ.
Остатки одежды удерживали кости скелета в том положении, когда ещё владелец их, испуская последний выдох, навечно затих, вцепившись и руками, и ногами в прутья решётки. Кости так и прикипели к ненавистному металлу и кое-где застряли в прутьях, даже сам череп покоился на них, зацепившись неведомым образом. Скелет, казалось, тянулся к людям, будто умолял выполнить его последнюю надежду на спасение… Или он жаждал схватить их и утащить за собой?
– А-а-а! – раздался внезапный жуткий вопль.
Оттолкнув Рожина, Хрящ бросился к короне. Он уже готов был вцепиться в решётку ниши, но произошло страшное. Каменный пол разверзся под его ногами, и он, не дотянувшись до прутьев, обрушился вниз, заваливаемый невесть откуда сыпавшимся песком.
Несколько секунд гулял страшный крик по подземелью, пока не затих. В диком ужасе все оцепенели, вжавшись в стены; фонарики валялись на полу, мрак поглотил подземелье. Спустя некоторое время мёртвую тишину нарушили шорохи. Это Мунехин ползал по полу. Появился свет. Держа перед собой фонарик, Мисюрь сделал неуверенный шаг к яме, в которой только что сгинул Хрящ. За ним двинулся Рожин, тоже пришедший в себя. Каково же было их удивление и ужас от того, что предстало их глазам! Бездна, проглотившая несчастного, была почти до краёв заполнена песком. Рожин отважился ступить одной ногой. Но опасения его оказались напрасными: каблук полуботинка лишь слегка увяз в песке. Земля не дрогнула, не шевельнулась под ним, когда он перенёс туда и вторую ногу вместе с тяжестью всего своего тела. О свершившейся на глазах трагедии напоминали лишь кружащиеся в воздухе и оседающие пылинки.
– Вот так случилось и с моей Марией. – Мисюрь толкнул Рожина в плечо, пытаясь сдвинуть того с места. – Но нас трое. Если подналечь, лопаты при нас, успеем спасти.
– Чего? – обернулся Рожин к нему.
– Лопатки сапёрные я прихватил, правда, две… – Мунехин ткнулся ещё раз в плечо Кирьяна, но отлетел, как от каменной стены. – Игнашка руками…
– Я ему не судья, но не жилец он был, – сплюнул Кирьян и взглянул на Ядцу.
Толстяк молчал, облизывая пересохшие губы.
– Задохся весь. Идёт за мной, а я чую, дыхалка-то не качает. Вот-вот коньки отбросит. – Кирьян напыжился и сплюнул ещё раз под ноги толстяку. – Отсюда Хрящу так и так не выбраться бы.
Ядца напряжённо о чём-то размышлял, не понять, сокрушался ли он по своём приятеле сгинувшем или забыл давно, и его одолели иные заботы. От потуг умственных жирный пот крупными каплями стекал со лба и заливал ему глаза, заливал пухлые щёки, скатывался по шее за рубаху. Ядца мучился от пота, смахивал его обеими руками, растирал себя под мышками, лез за воротник, за спину и, казалось, это была его самая главная на свете забота. Он продрал наконец глаза от влаги и полез за платком в карманы необъятных брюк.
– Так я говорю, толстяк? – Кирьян для верности или ради куража попрыгал на могилке Хряща. – Хороша землица ему досталась. И нам не копать, не мучиться.
Ядца вытащил большущий платок, тщательно отёр физиономию, вернул его назад, задержав руку в кармане.
– Холодна больно, – притопнул каблуком Кирьян и оскалился на все имевшиеся здоровенные зубы. – Но в этом есть свои преимущества. Гнить не будет.
Он не прочь был повеселиться ещё, но что-то в маленьких поросячьих глазках Ядцы его забеспокоило.
– Обрадую я тебя, Кирьян. – Толстяк не спешил вытаскивать руку из кармана. – Раз земля тебе здесь понравилась…
– А чего ж? Долго сохранится твой дружок, – всё-таки заржал Кирьян.
– Помёрзнешь и ты с ним, – оборвал его смех Ядца и, выхватив из кармана пистолет, упёр его в живот Рожину. – Стань к стене!
Кирьян обмяк, опешил и отвалился назад.
– И ты туда же с поганцем! – глухо зарычал Ядца, направив ствол на Мунехина. – Обоих вас, голубчиков, порешу!
Мисюрь, прикрывая собой сына, притиснулся рядом с Рожиным.
– Вот здесь и замрите. – Злые глазки толстяки бегали от одного к другому. – Дёрнешься, Кирьяша, пальну без промедления. Плохо ты с дружком моим поступил. Так нельзя в одной компании.
– Не учи, сука! – оскалился Кирьян. – Стреляй!
– Не торопись, – пожалел его толстяк и ударил вдруг наотмашь в лицо рукояткой пистолета.
Рожин охнул, скрючился, присел, в колени разбитое лицо спрятал.
– Выберемся отсюда, сдам тебя Костылю. Легата сюда вызову. Пусть тебя сам судит, – проговорил почти миролюбиво Ядца, нагнувшись над стонущим Рожиным. – Это если себя вести хорошо будешь. А если нет…
Он размахнулся и, вжикнув, как ямщик на лошадей, ударил Рожина пистолетом по затылку.
Огромное тело Рожина мешком повалилось на бок, распласталось на полу.
– А ты, поводырь, мне ещё послужишь, – поднявшись, сунул пистолет под нос Мунехину толстяк и пнул ногой Рожина.
– Попрёшь нашего командира наверх. Как, справишься?
Мунехин молчал, опустив голову, гладил рукой плечи трясущегося от страха Игнашки.
– Справишься… Ты мужик двужильный, – усмехнулся Ядца. – Хотя и худой. Гляди-ка, ты и не вспотел.
И он потрепал Мунехина по заросшей щетиной щеке.
– А я, голубчик, страдаю. Душно здесь. – Ядцу потянуло на разговор, чувствовалось, он натерпелся в хвосте подземной экспедиции.
Он отвернулся от Мунехина, засмотрелся на скелет за решёткой, почесал затылок озабоченно, сунул Мунехину и Игнашке фонарики.
– Про дела-то забыли совсем с нашими скандалами. Ну-ка, посветите мне.
В лучах их фонариков и, светя своим, Ядца осторожно направился к скелету за решёткой. Подошёл к памятному месту, где сгинул под землю Хрящ, легонько потрогал песок ногой, как холодную воду, пощупал, убедился, засеменил уточкой дальше. Добрался до решётки. Застыл, опасаясь глядеть на скелет. Потянулся за короной – не достать. Он оглянулся на Мунехина. Примерился взглядом. Нет, Мунехин был даже ниже его. Толстяк опять почесал затылок, обтёр лицо платком, потоптался уточкой у решётки, просунул ногу на нижние прутья, опёрся, подтянулся вверх.
Вот она, корона царская! Рванул её с черепа на себя и взвыл, застонал от злости и отчаяния. Не вытащить ему корону сквозь решётку! Слишком мелка клетка! Не пролезть драгоценности!
Проклиная всё на свете, Ядца жирным своим брюхом налёг на решётку, рвал корону изо всех сил в яром бешенстве, вертел её и так, и сяк и вдруг взревел от ужасной боли.
С обеих сторон ниши, будто ожив от дикой тряски, выдвинулись из камня сверкающие остриём вилы и, вонзившись в грудную клетку толстяка с боков, пронзили его тело насквозь.
Ядца надрывался и мучился в конвульсиях, рёв его перешёл в хрип и вскоре стих совсем. Безжизненное тело дёрнулось в смертельной агонии и обмякло, повиснув на страшных вилах. Корона, выпав из рук, обрушила кости скелета, упала на пол, покрутилась за решёткой и затихла. Рассыпался по камню скелет, и череп его затерялся в темноте крысиного угла.
Мунехина не удержали дрожащие ноги, он упал на колени и неистово закрестился, шепча:
– По-твоему вышло, Господи!.. Всё здесь обретёшь…
Месть непризнанной царицы
Они сидели вдоль стены рядком, непохожие, едва сдерживающие волнение. Светловолосая красивая девушка, вчера ещё подросток, но уже розовеющая от пристального мужского взгляда и от вздымающейся кофточки на грудях. Смущающийся собственной силы увалень с удивительно синими глазами и угловатый, ершистый крепыш с прожжённым солнцем лицом, по-цыгански зыркающий по сторонам.
Серков поднялся из-за стола навстречу Ковшову и Шаламову, и тут же вскочила на ноги вся молодая команда.
– Злата Васильева, – начал представлять ребят майор, – Мунехин Донат, Павел Строгин.
– Спелеологи? – обрадовался Ковшов, пожимая каждому руку, те молча улыбались, переминаясь с ноги на ногу, девушка совсем зарделась.
– Почти угадал, Данила Павлович, – хмыкнул Серков. – Только что из подземелья.
– Не пойму я тебя, Валентин Степанович. – Ковшов устроился в предложенном угловом кресле.
– Сейчас расскажу. – Майор освободил второе кресло Шаламову, собрав в охапку кучу красочных альбомов и журналов с пестревшими на обложках фотографиями причудливых пещер, экзотических сталактитов и сталагмитов.
– Я погляжу? – сунулся за одним Шаламов.
– Бери. Мы уже насмотрелись, – свалил Серков всю кучу в шкаф. – До наших подземелий никому пока дела нет. Это всё туристская мура.
– Не там копаешь, Степаныч, – хмыкнул Шаламов. – Тебе б в церковных анналах порыться.
– Работаем и там, Владимир Михайлович. – Майор вернулся к столу, спохватившись, махнул команде садиться. – Но кто нас выручил, так выручил! Вот они, бойцы-патриоты! Что бы я без них делал?
Серков в позе ликующего вождя с поднятой рукой продефилировал вдоль совсем потерявшихся ребят.
– Товарищ майор, – отложил Шаламов журнал в сторону, – а нельзя ли без интригующих загадок? Мы с Данилой Павловичем уже и наслушались, и сами наговорились.
– И рад бы попроще, да не могу. – Серков совсем по-простецки уселся на широком подоконнике, свесил ноги и развёл в приятном изумлении руки.
– Детей-то пожалей! – Шаламов не узнавал Серкова.
– Ну какие же это дети, Владимир Михайлович? И потом, ты бы побеседовал со старцем Лавром, как мне недавно довелось, посмотрел бы я на тебя! Рядом с нами такое творится!..
– Генералу-то доложил уже? – съязвил Шаламов, не сдержавшись.
– Начальству важен результат; здесь ты прав, Михалыч. – Сказанное криминалистом остудило пыл майора, он как будто заглянул в себя и подосадовал. – А мы, я полагаю, только на пороге истины. Так что спешить не будем.