Книга называлась: «Три портрета эпохи Великой французской революции».
– Про Руссо? – деликатно спросил он, открыв первую страницу. – Дадите почитать?
– Про Марию-Антуанетту, шалунью и королеву, – подняла она на него сверкнувшие озорством глаза. – Увы, её любовные подвиги кончились на эшафоте.
– Да что вы говорите?! – не притворяясь, охнул он.
Она оценила его искренность.
– Один раз живём. Ей можно позавидовать, – оценивающе оглядывая его, произнесла она задумчиво, не без печали.
– Вы шутите?
– Нисколько.
Она заговорила о бестелесном, эфемерном, в чём Курасов был несилён, хотя старался поддерживать разговор изо всех сил. Северянин, Иванов, Ахматова – это мимо его сознания.
Бродящие по вагонам надоедали, некоторые заглядывали в купе. Она встала, закрыла дверь, полезла искать карты. В обширной красивой сумке ей попалась под руку «аморетка»…
Жена открыла дверь заспанная, подперши рукой помятое, тусклое лицо.
– Звонили тут. Тобой интересовались, – с порога, не здороваясь, как будто и не уезжал никуда, хмуро бросила навстречу.
– Соскучились, – заулыбался виновато он.
– Из управы. Чепе там у них, как всегда.
– Откуда прознали? Мне на работу через два дня.
– Это уж им лучше знать. Велели позвонить, как заявишься.
Встреча при лирических обстоятельствах
Безумец на хищной красной «Панонии» носился по треку, закладывая сумасшедшие виражи. Рубашка чёрным парусом вздувалась за спиной. Мотоцикл ревел, метался под седоком, пытаясь вырваться, но подчинялся умелым рукам. Пыль из-под колёс не успевала оседать на землю. Толпа спортивного вида юнцов, сбившихся в центре дикого стадиона, замирала и взрывалась от восторга в едином крике.
«Шею сломает красавчик», – усмехнулся про себя Порохов, подрулил на «ковровце» к своим и, кивнув бросившемуся к нему Тимохину, спросил:
– Откуда выискался?
– Жорик, с Царевки. – Тимоня верной слугой забегал вокруг него.
– Не слыхал, кто такой?
– Недавно из армии пришёл.
– Ну?
– Отец при башлях. И в тёплое место пристроил, и мотоцикл вишь какой купил!
– Везёт людям.
– Он с нашими не якшался. До службы всерьёз мотиком занимался. В элистинской «Комете» пробовал.
– Мотобол?
– Ага.
– Вот, значит, откуда весь цирк.
– Да нет. Другой повод.
– А что?
– Зазнобу замуж выдаёт.
– Чего, чего?
– Вернулся, а девка на другого глаз положила. Бабы врут, даже забеременеть успела. Вот и заторопилась.
– Ну!
– Жорик и решил её торжественно проводить.
– Понятно.
– Хохмит, чудило. – Тимоня заулыбался во всю свою конопатую физиономию. – Погляди туда! Вон она стоит, его краля.
Тимохин указал в сторону от толпы, где на краю стадиона у низенькой скамейки маячила по колено в траве одинокая фигурка в розовой кофточке.
– Душевная сценка, – отвернулся Порохов, особенно не заинтересовавшись, стянул перчатки с рук, сплюнул под ноги, нахмурился. – А наши чего выцарапались, как детки малые? Чем их красавчик этот растрогал?
– Ты глянь, Порох, что он с мотиком вытворяет! Залюбуешься!
– А мы чем хуже?
– Так у него же «Панония»!
– И на «ковре», если захотеть, можно не такое сварганить.
– Не потянут наши против его машины. Мощность не та. В наших треска больше.
– Смотря кто за рулём!
– Да хоть кто! – махнул рукой Тимоня. – Не попрут наши «ковры».
Жорик между тем вырулил на прямую, сбросил газ и покатил к скамейке, давая понять, что представление окончилось.
– Значит, говоришь, не попрут? – скривил губы Порохов, поедая Тимохина ненавидящим взглядом.
– Не заводись, Эд, – отступил на шаг Тимоня. – Движки на наших не те.
– А вот проверим, – развернул руль своего «ковровца» Порохов. – Я тебе покажу! И шкетам нашим! Чего стоят «ковры» против железяк зарубежных!
И он, ударив кожаным сапогом по стартёру, крутанул ручку газа так, что мотоцикл под ним дико взревел и вырвался бы на свободу, не выжми он сцепление.
– Ты что задумал? – отскочил в сторону конопатый.
– Собирай наших к «трубе»! – скомандовал Порохов, перекрикивая рёв мотоцикла и ткнул рукой в сторону парочки у скамейки. – И этого циркача зови! Увидите!
Круто развернув мотоцикл, он помчался через весь стадион к футбольным воротам, где возвышался над травой огромный железобетонный цилиндр заброшенного недостроенного когда-то творения.
Среди местных цилиндр этот прозывался «трубой» по той простой причине, что в давнее время, теперь уже никто и не помнил точно когда, здесь, по глубокомысленной затее умников сверху, решили строить очистные сооружения среди жилых домов, детского сада и школы, но, видно, опомнившись, всё-таки стройку заморозили, а то, что успели возвести второпях – круглый фундамент в виде трубы к небесам, бросили, забыв навсегда тоже по неизвестной причине. Так и осталась среди жилого квартала эта величественная и нелепая веха прогресса – бетонное круглое «колечко» высотой три-четыре метра и диаметром метров десять-двенадцать. Со временем пацаны устроили просторный подкоп внутрь «трубы», где в укромном пристанище прятались от родителей по вечерам маленькие, тусовались с девчатами по ночам старшие и постоянно скрывались от въедливых жён мужики в душевных возлияниях на троих.
Туда и порулил Порохов и вскоре исчез в «трубе» вместе со своим шустрым мотоциклом.
О Порохове и его пацанве в Нариманово слышали многие, а в окрестностях «трубы» знали все. В правильной школе и доблестной милиции эту ребятню, до которой ни у кого вечно не доходили руки, называли «трудными», самим родителям они стояли поперёк горла, у Пороха, или Эда, как величали его свои, они бросали курить и баловаться винцом, хамить старушкам и задирать младших, становясь послушными и со сверкающими глазами. По его малейшей команде пацанва способна была, что называется, переворачивать горы.
Чем занимался сам Порох, как жил, не знал толком никто.
Но зимой с ребятнёй он носился с клюшкой не хуже Фирсова по хоккейному катку на речке, а летом там же из нескольких досок и брошенного столба соорудил вышку – трамплин и первым ошарашил братву и сбежавшихся позагорать девчат, когда красивый, как Бог, крутанул тройное сальто, не моргнув глазом.
Дикое поле возле «трубы» они приводили в порядок сообща со старшими из ближайших домов и к осени, расчистив свалку, заровняв канавы и скосив бурьян и заросли верблюжьей колючки, разлиновали, как настоящее футбольное поле, поставив в отместку многим неверующим деревянные ворота, в которые под верхнюю перекладину сам Эд и влепил первую «девятку» отчаянному воротнику Рубину.
Кстати заглянувший на стадион сметливый участковый Хабибуллин, знакомясь с Эдуардом Пороховым, прищурил тогда свой левый, хитро стреляющий глаз и чутко подметил, что гол тот Порох вбил не обескураженному Рубину, а всему Нариманову. Кто знал тогда, что мудрый участковый Хабибуллин очень близок был к истине.
Сегодняшний выходной у пацанвы Порохова должен был стать мотоциклетной забавой. Здесь, на диком когда-то поле, а теперь вполне приличном стадионе, они должны были проверить годность собранных в течение нескольких месяцев «ковровцев». Мотоциклы, смонтированные из различных запчастей, выпрошенных у отцов, приобретённых на барахолке на деньги, собранные сообща по крохам, создавались в гараже Кольки Рыжего, проныры Тимохина. Получились два монстра собственной конструкции, оглашающие окрестности безудержным рёвом глушителей. Но они ездили, и им оставили славное название «ковров».
Порохов собирался устроить показательные соревнования среди своих подопечных на самосделанных мотоциклах, однако нежданные трюки незваного Жорика спутали его планы, поэтому теперь он задумал устроить пацанве собственный концерт. Никто не мог знать и догадываться, что затея Порохова, для него самого сущий пустяк, должна была стать для всех остальных совершенным чудом.
Проникнув не без труда вместе с мотоциклом через имеющийся лаз внутрь цилиндрической железобетонки, он ещё раз убедился, что задуманное вполне осуществимо без особых жертв, хотя риск, конечно, оставался. А как без этого? Себя без риска не представлял. В этом он был весь, ради этого всё делал и жил. Так ему казалось, в этом убеждал окружающих…
Единственное, что потребовалось в «трубе», – подвалить найденной доской дополнительной земли под стену в нужном месте, утрамбовать её сапогами и устроить нечто наподобие пригорка, необходимого для плавного въезда на стену. Со своей задачей он вполне справился и приводил себя в порядок, отряхиваясь от песка, когда пацанва, пригнанная Тимоней, облепила верхушку «трубы», повылезав на бетонку и устроившись наверху с нескрываемым любопытством. Бог знает, что наобещал им Тимоня, но Порохов видел в глазах подопечных то, ради чего ему стоило рискнуть, хотя только теперь под десятками любопытных, тревожных и восторженных физиономий он почувствовал судорожную прохладу в спине и лёгкую дрожь в руках. Конечно, он мог разбиться на глазах своей пацанвы, но теперь не имел на это права. «Прыгнув в огонь, по одёжке не скучают», – мысленно подбодрил себя Порохов, отыскал улыбающуюся рожу Тимони, подмигнул ему, надвинул очки с мотоциклетного шлема на глаза и крутанул ручку газа.
Мотоцикл, свирепея от грохота глушителей, раскатываясь, заметался, убыстряя бег, по кругу внутри железобетонной «трубы», бесстрашное живое тело седока слилось воедино с металлическим монстром, и оба они после четвёртого или пятого сумасшедшего витка рванулись на стену. Произошло это внезапно, в один миг, и сидящие над импровизированной ареной обалдевшие зрители, замерев в оцепенении, так и оставались немыми, переживая ужас и восторг от развернувшегося на их глазах немыслимого зрелища. Это длилось несколько минут, пока не завизжала пришедшая в себя публика, а Порохов крутил фантастические виражи по стенке под этот неистовый победный рёв, сжимая зубы и моля Бога, чтобы не подвёл движок машины.