– Был всё-таки?
– Так они выдрали сейф и целиком увезли с собой.
– Ты мне скажи!
– О последнем нападении вам Моисеич рассказывал, наверное?
– Ты мне скажи?…
– Последнее самым тяжким оказалось. Не надо было Инессе Самуиловне так себя вести. С бандитами не проходят такие номера. Ей бы тихо, а она на балкон, крик подняла. Боюсь, одним сотрясением мозга не кончится. В реанимации сейчас. Я только что оттуда. Врачи успокоили – в себя скоро прийти должна.
– Ну смотри, Евгений Александрович! – Боронин едва дослушал генерала. – Ты знаешь, как я!.. Как мне!.. Инесса Самуиловна, кстати, правильно себя вела. По-твоему, совсем ни слова не скажи твоим бандюганам?
– Леонид Александрович, – смешался генерал, – почему же моё мнение?…
– Ты знаешь!
– Это хорошо, что только этим обошлось и сам Лео Георгиевич не ввязался. А то бы…
– Ну? Чего замолчал? Договаривай!
– Застрелить могли…
– У них что же? И оружие при себе?
– Было, – кивнул генерал подавленно.
– Это не тот ли милицейский пистолет гуляет? – Боронин налился краской. – Новогодний! Который ты потерял!
– Леонид Александрович!
– Ты не смущайся. Не открещивайся. Твой пистолет. Милицейский, у милиционера твоего отобрали, значит, твой.
– Да кто же его знает… Лео говорит, что грозили. А чей он, кто его знает…
– Твой, твой. Сам успокаивал меня тогда, зимой, когда на милиционера они напали, что другое оружие у них не гуляет.
Максинов, бледнея, молчал.
– Вот, Евгений Александрович, докатились. Людей у нас с тобой с Нового года какая-то банда в страхе держит, а мы всё ползаем на корячках, следы отыскиваем.
– Леонид Александрович…
– Молчи! Ты меня знаешь, я терпелив, но и моему терпению конец будет.
– Леонид Александрович…
– Сказано – молчи! Сколько же нам ещё трястись?
– Все силы брошены.
– Сколько, я спрашиваю? Только подумай, прежде чем ответишь.
– Леонид Александрович…
– Значит, чуть поумней попадаются бандюганы и тебе не по зубам?
– Хорошо организованная банда. Чувствуется, что руководит умный рецидивист.
– Это тебе, конечно, не хулиганьё с улиц подбирать.
– Не уличный преступник. Качественный скачок совершили уголовники, вы верно подметили.
– Я-то подметил. А вот ты, генерал, не готов оказался. А у тебя качество уже переросло в количество.
– Если бы заявления поступали сразу! А то ведь сколько утрачено! По первым преступлениям никаких следов. Одни слова.
– И тысячи рублей похищены.
– К миллиону тянут.
– Откуда же деньги такие?
– Фамильные драгоценности. У евреев, армян традиции не наши.
– Вот тебе и след, как ты говоришь. Твой противник действует в среде людей богатых, которые боятся заявлять официально о своём богатстве. Куда ж ты смотришь? Или не знаешь, у кого что имеется? Так меня спроси! Я скажу!
– Эта версия отрабатывается, – закивал головой генерал. – Мы уже отслеживаем определённую группу людей. Приставил я кое к кому своих.
– Смотри, чтобы мне не жаловались. А то до смерти напугаешь! Топтунами-то своими.
– Комар носа не подточит, – посуровел генерал. – Одно плохо. С запозданием бьём. Весь автомобильный парк перевернули. Угоняли они санитарные машины накануне разбойных нападений или номера меняли на фальшивые?… Если, конечно, сам шофёр не участник…
– Это уж сам думай. Да не у меня в кабинете.
– Меры принимаем.
– Так сколько тебе? – Боронин никогда и ни о чём не забывал, поэтому его боялись, он знал об этом.
– Если раньше нас не вылезут опять с очередным… эпизодом, за месяц, товарищ первый секретарь обкома партии, выскребу со дна! – Максинов вскочил на ноги, вытянулся по форме, он тоже почуял недоброе в неподвижном холодном взгляде Боронина.
– Потерплю, – помедлив, не приглашая сесть, сказал тот. – Но ни дня больше!
– Разрешите исполнять?
– Докладывай ежедневно, – так же, без выражения первый секретарь поизучал его, замораживая хмурыми глазами.
Тягостное молчание повисло в кабинете.
– Сколько уж мы с тобой? – вдруг спросил Боронин.
– …Да уж долго, – не сразу, смутившись и потеряв себя, ответил Максинов. – Сразу не сосчитать.
– Во-от… Много уже.
И генерал перестал его интересовать. Боронин и не кивнул ему на прощанье, к трубке телефона рукой прикоснулся, вроде звонить понадобилось, – тот сам понял, что делать.
А первый секретарь поспешил в район. Полдня было потеряно на всякую дребедень, а с час предстояло на одну только дорогу до совхоза…
Машина неслась, гладко скользя, будто не касаясь земли колёсами. Под шелест шин легко думалось.
По правде сказать самому себе, ехать Боронину вообще не хотелось. Никуда. Сидел бы сейчас в кабинете… Надо же когда-то взять тайм-аут в этой жизненной гонке-спешке! Собакам или лошадям – и тем отдохнуть дают, а ему?… Забыл, когда отдыхал по-человечески. Поговоришь на партийных ассамблеях с другими коллегами по областям, краям – те не забывают Кисловодск, Сочи, Гагры, а он? Чем хуже? Кто не пускает? Сам себе хозяин! Это они так считают… Окружающие… Кто рядом, и особенно молодые. Те вообще современные взгляды свои на всё имеют. И он замечает, посмеиваются над ним. Чудачеством называют…
Нет! Муторно становится от одной мысли, что надо ехать, встречаться, кого-то слушать, жать руки, что-то говорить самому, улыбаться или сердиться, когда всё осточертело и душа покоя жаждет хоть на мгновение. С удочкой… у костерка…
В этот раз она, его душа, особенно противилась. Знал хорошо: поездка неприятная! И не знал, не гадал, чем завершится. А ведь поехал с одной болячкой – пресечь, погасить на корню заваривающуюся в области вредную бузу. И буза эта надвигалась из этого района, куда ехал, из этого совхоза, куда собирался.
Боронин поморщился, как от сильной зубной боли.
И ведь взять с собой в эту треклятую поездку никого нельзя. За компанию.
Клавдию? Да бог с ней! Это не какие-нибудь посиделки!
Торина?… Марк Андреевич не поймёт его тревог и, наоборот, может накуролесить такого от энтузиазма, что потом плеваться придётся.
Ивана Сайкина?… Тот всё перевернёт, переиначит и сделает по-своему. Ещё неизвестно, не он ли сам и затеял эту бузу? Они с Хайсой – не разлей, не разбей! А Иван стратег ещё тот! Порой не догадаешься, почему ноги мокрые, хотя вроде в калошах всё время… И не из его кувшина водичка подтекает, а крантик, оказывается, он посоветовал не закрывать. И всё шито-крыто!
Василий?… Глазин – его верная правая рука среди рыбаков? Этот, что Торин, но успевает и в одну дуду с Сайкиным. Ещё неизвестно, кого слушать будут, его – первого секретаря обкома партии, или председателя Облрыболовпотребсоюза? Да… Вырастил кадры!
Вот и весь расклад среди зубров. А остальные – нолики. Что касается молодых, они ему не советчики, пусть подрастут…
Боронин глянул в окошко заднее. Стелется машина, летит, как птица. Уснуть можно.
Да с зубрами, пожалуй, советоваться он не станет. Выход, как обычно, надо искать самому. Самому и решение принимать. Никаких юбилеев в его четь! Вот так! Никаких чествований! И никакой бузы! Погасить в корне. И зачинщиков урезонить. Теперь уже жёстко и окончательно. Как он один умеет. За этим и едет! И правильно, что решился наконец, а то дорого обернётся неопределённость… Мягкотелость здесь ни к чему…
С этими мыслями первый секретарь уже подкатывал к повороту с основного шоссе. Сейчас скат налево, там подъем на живописные холмы мимо чудесных ильменей и…
А ведь не ошибся он в Сергее! Не зря директором этого совхоза его сделал из простых шоферюг! Послушался Хайсу тогда… А сам? Сам, надо признаться, не верил… А Хайса тогда допёк его, настоял. И вот – на тебе! Совхоз из отстающих в передовики выскочил! Овцы совхозные на выставках в столице все медали взяли! За рубеж шагнули. Английская королева ими интересовалась! Шерсти такого качества её овечки на Туманном Альбионе не дают! Не то солнце! А в ильменях, что пролетают сейчас мимо чёрной его «Волги», судаки плещутся! Подумать только! Пески! Соль кругом белая! Только в рот не взять эту соль, она подошвы сама съест, если ступить, а теперь здесь судаки в пресной воде, арбузы и бараны, которым сама королева завидует!
А у Серёжки звезда на груди… И не Серёжка он уже… Не шоферюга с руками по локоть в мазуте… Герой Социалистического Труда! Он сам его таким и сделал, только звезду на грудь другой Леонид прикрутил…
Другим, значит, можно, а ему ничего?… А ему самому ни мало ни много, а уже пятьдесят пять на носу… И он без звезды… А ведь там, наверху, после пятидесяти пяти лет могут задуматься: давать или не давать? Нет, думать никто не станет. После пятидесяти пяти, если к этой дате не представят, никто уже и не подумает. Чего себя зря тешить, будто не хочется, будто всё равно?… Вон Ильич не думает! Не мучается по ночам! Обукрасил себя всего, сейчас, словно иконостас в иконах, вся грудь в звёздах! Народ смеётся, – пиджак новый сшил, кость плечевую увеличил железным рычагом. А ему что? Он при жизни ещё!..
А он сам в скромного играет… Прогнал накануне делегацию из своего кабинета вместе с Сергеем этим и Хайсой… Бузотёрами их вредными обозвал…
Пришли уговаривать его на звезду. О нём заботятся. И они про его юбилей помнят не хуже него. И им хочется в его сиянии отразиться, как в зеркале. Погреться в его славе. Инициативу, видите ли, выдвинули. Они рекорд сделают. Миллион овощей соберут в честь его юбилея, а ему за это звезду Героя!
Миллион овощей область ещё никогда не давала. Не получалось. На помидорах одних миллион не сделать. А вот если с бахчевыми? С арбузами? С ними, пожалуй, если поднапрячься, можно попробовать?… Тогда и падёт звезда на грудь. Это рекорд, конечно. Такого Леонид Ильич не заметить не сможет! Впрочем, ему ли глаза открывать? Клерков из аппарата ошарашить – это да! Эти бумажные черви никого вокруг не видят, кроме себя и своих. Уже за детишек сыновних пекутся… Ну да ладно. Что он за них?…