И они ловили. Задерживали, отпускали, ловили новых. И так до тех пор, пока не натыкались на подходящего… Тех оправдывали, освобождали уже в судах. Он очутился перед крахом. Статистика негатива в отчётах уголовного розыска и следствия могла поставить крест на его эксперименте. К тому же забил тревогу прокурор области Игорушкин. Максинов попробовал ему объяснить временность кризиса, выдвинул компромисс, но что Игорушкину до его беды, а экспериментов в уголовном праве он не признавал. Во главе всего должен быть закон, который следует исполнять – вот его кредо, на малейшие уступки он не шёл, напротив, после их встречи лично обратился к первому секретарю обкома – нутром почуял, видно, что Боронин сочувствует генералу.
– Пора вопросы неудовлетворительной ситуации со следствием в милиции и негативную обстановку с раскрытием преступлений сделать предметом обсуждения в высших партийных органах, – так заявил Игорушкин; за спиной прокурора, как обычно, шушукались: Бодяга недоброе затевает против генерала…
Бодягой за глаза прозывали Игорушкина, потому что, распекая следователей, нарушавших сроки следствия, он злоупотреблял выражением «кончайте бодягу!», так как трава эта заболачивала реки, мешая их быстрому течению. Максинов знал, как опасен бывает Игорушкин: если Бодяга брался за какую-то проблему, его не могли остановить ничто и никто, пока он её не решал как задумал. Не помогали и даже вредили «дружеские» советы и «сердечные» подсказки коллег, друзей, советчиков со стороны из разных и партийных органов. От таких подсказок и просьб Бодяга свирепел и усиливал напор, а самым близким признавался: «Я на верном пути, забегали крысы, ищут ко мне подходы». Близкими в таких делах, как правило, оставались его заместители Тешиев и Колосухин, от которых у него не водилось секретов по службе.
Потерпев фиаско, Максинов почуял, что оказался на краю пропасти. После ухода «последнего из могикан», полковника Монциборки, в уголовном розыске совсем образовалось «дикое поле», помалу оно зарастало сорняком. Он прогонял раз за разом неумех и бестолочей, перебирал наличность, зёрен в плевеле не находилось. Разгоны, которые он устраивал подчинённым на оперативных совещаниях, коллегиях или один на один в кабинете, результата не давали; угрозы породили негативный результат: в милиции зародился мордобой, а преступления начали раскрывать с помощью кулаков. Когда он узнал, сам с первого отщепенца сорвал погоны и с позором при всех выгнал. Аутодафе[21] имело обратный эффект: он придал общественному сожжению мордобой, но тот начал процветать с большей силой среди младшего офицерского состава, подбираясь выше. Игорушкин и тут не дремал, дал команду немедленно возбуждать уголовные дела против специалистов кулачного боя на следствии, несмотря на количество звёздочек на их погонах. В одном из ведущих райотделов перспектива оказаться на скамье подсудимых реально замаячила перед половиной сотрудников угро. Всех их Бодяга взял под стражу.
По его просьбам Боронин пробовал беседовать с Игорушкиным, тот отвечал, что «Вышинского[22] милиции из него сделать не удастся, ради раскрытия преступлений он на предательство закона не пойдёт» и внёс информацию обо всех нарушениях официально в обком. Это был демарш[23]. Бумагу следовало также официально рассматривать.
Первый проявил деликатную уступку: поручил своим готовить обсуждение проблемы обстоятельно, всесторонне и объективно. На бумаге написал: «проверить, рекомендую выехать на места в партийные организации, тщательно изучить ситуацию, по возможности встречаться, переговорить с народом». Это обязывало ко многому. Ему посоветовал: срочно найди замену руководителю следствия; если милицейские уголовные дела «горят» в суде, судьи их возвращают на доследование, оправдывают подсудимых, освобождают из тюрем арестованных, скоро будут судить самих милиционеров и сыщиков за рукоприкладство, то ничего нет лучше, как взять главным на следствие в милицию наиболее авторитетного судью. Такого нашли в областном суде. Всечастнов возражал как мог, но и он поднял руки, когда ему позвонил Боронин и объяснил, что страдает общее дело, личные амбиции тут вредны и аполитичны; с судьёй тоже доходчиво побеседовали в административном отделе. Это был не простой судья, заместитель самого Всечастного, руководил коллегией как раз по рассмотрению уголовных дел. Лучшего не найти.
И только после всего переговоренного Максинов вспомнил про Анищенко. Совсем забыл про Сидорыча, а ведь тот ещё работал…
Так непросто, вопреки его надеждам, воздвигалась система.
И сегодня предстояло нового человека в его системе, того самого, выстраданного, полученного в подарок от самого Боронина, попробовать уже в деле. Сараскин готовил по его поручению вопрос на коллегию.
Новичок доложился хорошо. Единственное претило: мягкость и интеллигентность сквозили в каждой его фразе, он деликатно обходил персоны, не расставлял точек, будто приглашая другим домысливать, рассуждать, соглашаться или постоять за своё. Он чем-то напоминал ушедших в отставку «отцов», особенно Лудонина. Тот тоже с уголовниками чуть ли ни в смокинге беседовал и стул предлагал, – вспомнил и поморщился Максинов. Но эти манеры не особенно смущали генерала. Известно, откуда к ним птичка залетела, чего-чего, а командный голос прорежется со временем.
И всё-таки он не утерпел, пока слушал, послал кадровика за личным делом Сараскина: второпях и не взглянул, на кого бумаги подписывал. Глянул, когда кадровик нагнулся над ним, услужливо отыскав анкету, – не ошибся! Не из работяг был новичок, ну да ладно… Обломается.
По обыкновению проверил: несколько раз перебил, сам задал вопросы, на которые и ответы знал. Новичок не смутился, ответил как следовало: в точку. Не ошиблись они с Борониным, хорош бывший зам Всечастного…
– Давайте, Владимир Ильич, послушаем начальников следственных подразделений райотделов. – После этих фраз генерала, казалось, в зале пригнули головы, как двоечники в школе при вызове к доске. – Может быть, у них есть предложения по улучшению положения? Хочешь, не хочешь, а раскрывать преступления надо всем.
Генерал ждал. Смельчаков не находилось.
– Есть желающие объясниться?
И желающих не было.
– Начнём с главного нашего района, особенно прославившегося негативом. – Максинов развернулся к лысому, с глазами навыкате майору, тот начал краснеть лицом. Но поднялся другой, сидящий рядом капитан милиции, лобастый, кудрявый и нагловатый.
– Можно мне, товарищ генерал?
Лучше бы он сидел.
– Потом, Митрофанкин, – отвёл его рукой Максинов.
– Я начальник отделения, мне и отвечать. – Не слушая его, капитан уже шёл к трибуне.
Максинов знал этого бесшабашного, случалось распекать за какое-то дело, но тот не дрогнул, не стушевался и даже упрекнул самого генерала. Об такого зубы обломаешь в один раз. В системе такие были редки, но натыкался порой на них Максинов, а кадровик доложил, что между собой они его прозвали «Максом». Против прозвища он ничего не имел; как у древних римлян, там тоже императоров по фамилиям не величали, всё: Тит, Цезарь, Красс. Пусть будет у них свой Макс.
Митрофанкин сразу начал ругать всех и вся, в особенности сыщиков, но его громы и молнии, если внимательно прислушаться, сводились к тому, что в райотделе попросту нет хороших оперов, прежних разогнали, а тех, что набрали, учить надо. С такими краж пустяшных не раскрыть, не то чтобы преступлений посерьёзнее.
Максинов понял – этого не прошибёшь апломбом, для него авторитетов нет; Митрофанкина надо гнать с трибуны, иначе совсем в другую колею уведёт коллегию.
– Вы мне ответьте, – перебил он капитана, – долго будете ещё с бандой «санитаров» возиться, или и она не по силам?
– Товарищ генерал! – Митрофанкин зло блеснул глазами. – Меня кто-нибудь слушает в зале? Сыщиков нет в районе, я своим план мероприятий представил, а толку?
– Бумагу, значит, накатал! – повысил голос Максинов. – Бумажками обвешался!
– У себя в отделении я с двумя эпизодами преступной деятельности этой банды мучаюсь, а в других районах также в одиночку бьются, как рыба об лёд! Кто будет дела объединять? Или им отдайте, или мне. Панова здесь же! Решать надо!
– Я решу! – Максинов поднялся, побагровел лицом. – А вы садитесь, капитан. Толку от вас никакого на местах. Значитесь только начальниками, а пользы никакой!
– Расширяйте тогда наши полномочия, – не унимался Митрофанкин, похоже, джинна выпустили из бутылки, он и генерала не замечал. – Или указания дайте. Я враз бы Екатерине Михайловне дела сбагрил, у неё последнее преступление было, пусть и ловит бандитов.
– А у вас первые два! – вскочила, не утерпев, Панова в зале. – У вас больше!
– Панова! – рявкнул Максинов. – На трибуну захотелось? Прошу!
– Я с места, товарищ генерал.
– Нет уж. – Генерал не прощал перебранок на совещаниях. – Прошу!
Панова застыла под его пристальным взглядом, затем дрогнула и заторопилась, заспешила по залу вперёд.
– Только по существу. Воды не толочь. Когда бандиты будут на скамье подсудимых?
– Товарищ генерал…
– У меня от этих «санитаров» телефон не остывает! Долго они будут бегать безнаказанно?
– Товарищ генерал…
– Вы по существу. Не молчите.
– У меня следователей в отделении два человека…
– Что?
– А дел три десятка на каждого…
– Вы о чём? Я что вас спрашиваю?
– Вакансии по следователям не заполнены…
– Я их сокращу, чтобы голова у вас болела чем нужно. Садитесь!
– Товарищ генерал…
– Слушаю я всех вас и удивляюсь. – Максинов больше и не глядел на Панову. – Детский сад, а не милиция! Вам не стыдно? Товарищи офицеры! Не можете работу свою организовать. Ну что ж. Я сам нашёл вам человека, чтобы учил следствием руководить!
Максинов остановился, обвёл весь зал взглядом, как будто отыскивал кого-то, не нашёл, повернулся в президиум и, нагнувшись к Сараскину, сидевшему рядом с ним, положил руку ему на плечо. – Вот! Нашёл!