Сараскин покраснел лицом, приткнулся под его дланью, попытался подняться, но рука генерала крепко впечатала его вниз.
– Найду и другого, – опять обратился в зал Максинов, разыгрывая сцену; как в театре, у него получалось. – Майор Курасов! Николай Егорович!
В зале с передних рядов подскочил на ноги и вытянулся высокий красавчик.
– Пройдите к нам. Я вас представлю.
Курасов взлетел к трибуне.
– Вот человек, который научит вас бандитов ловить!
По залу побежал шёпот.
– Кто такой?…
– Откуда?…
– Из прокуратуры! Не знаете разве?…
– Игорушкина человек… Прокурором в следственном отделе работал…
– Каким прокурором? Что вы говорите?…
– Заместителем начальника отдела…
– Вот как?…
– Какая разница? Одного из областного суда перетащили, этого – из прокуратуры области…
– Теперь будет дело…
– Учить начнут…
– Не таких видали…
– Увидите…
Максинов держал паузу, глядел в зал, не мешал обмену мнениями.
– Ну, наговорились? – Он повернулся к Курасову. – Дела о «санитарах» поручаю вам. Соберите их из райотделов. Объедините. Сколько времени надо, чтобы представили мне конкретные предложения по раскрытию преступлений?
Третья ночь
Лёвик Гольдберман проснулся, как от толчка. В комнате рядом с ним кто-то был!
Свет горел, как оставил с вечера, но поднимать голову или шевелиться он боялся. Его тело и разум сковали страх и моментально пробил озноб; он чуял всем нутром, что в этот раз не ошибся – в комнате, где забывшись, одетым и уронив голову на стол, он уснул накануне, находился кто-то ещё.
Лёвик немел, затекали спина и руки, он боялся свалиться со стула, но больше всего страшился повернуться и прямо-таки ужасался обнаружить незваного гостя.
В шею ткнулось остриё, и боль пронзила огнём. Лёвик вскрикнул, схватился рукой и обмер – пальцы сжали лезвие клинка.
– Не дёргайся, Жучок! Без башки оставлю! – раздался хриплый свистящий шёпот над его ухом. – Убери руку!
Лёвик застонал, сунул пальцы к губам, рот наполнился кровью. Лёвик взвизгнул, не владея собой. Сильный удар по голове спас его от обморока, но свалил со стула, и он покатился по полу, замер, лишь прибившись к дивану.
– Не скули, убью! – Незнакомец замахнулся ножом. – Ответишь, что спрошу, жить будешь.
Лёвик, повизгивая дворовой собачонкой, спрятал на груди окровавленную руку.
– Я ж тебя не трогал ещё, – сплюнул и хмыкнул почти дружески чужак. – Что скулишь-то?
Лёвик вжался спиной в диван, дальше было некуда.
– Бить буду – сдохнешь.
Лёвик смолк, но начал икать и тут же получил кулаком по зубам.
– Заткни пасть!
Лёвик зажал рот обеими руками, но совладать с собой не смог.
– Цыц! – замахнулся опять на него незнакомец, но бить не стал: и физиономию, и руки Лёвика заливала кровь.
– Водка есть?
Лёвик кивнул на холодильник.
– У, буржуй! – открыв дверцу холодильника и увидев заваленные продуктами полки, сплюнул чужак и начал выгребать на стол бутылки водки, коньяка, минеральной воды, бутерброды, приготовленные Лёвиком с вечера к завтраку. – Народ с воды на хлеб перебивается, а у него жратва гниёт!
Он вытащил на стол кружок колбасы и вытаращил глаза, доставая со дна холодильника стеклянную банку с чёрной икрой.
– Хорошо живёшь, гад! И шпаклёвкой не брезгуешь! – Бандит ощерился, как зверёк, с рыжей шевелюрой он напоминал гадкого хорька.
Лёвик только шмыгнул носом.
– Прими! – Выпив сам стоя, чужак плеснул водку в другой стакан и протянул Лёвику.
Лёвик замотал головой.
– Башку разобью, – сказал почти миролюбиво бандит.
Лёвик молчал, не поднимая головы, но взвыл, согнулся от жестокого удара стаканом. Стакан разбился. Лёвик свернулся в комок, обхватив голову от нестерпимой боли, завыл. Незнакомец отбросил остатки стакана, утёрся повреждённой рукой, долго стоял, пошатываясь и помахивая пальцами, с которых капала кровь, но очухался, налил Лёвику новый стакан водки до краёв, протянул.
– Больше просить не буду. Пей, гад!
Икая, дёргаясь, скуля, Лёвик схватил стакан, с трудом открыл рот и затолкал содержимое в себя, обливаясь водкой.
– А не хотел, – проследил за ним незнакомец, пододвинул стул, уселся удобнее, покачался на ножках, будто проверяя опору, огляделся.
Лёвик не подавал голоса, икал, жался к дивану, как щенок, зализывал раны, тихо поскуливая.
– Узнаёшь меня? – спросил незнакомец, впившись взглядом в Гольдбермана.
Лёвик не поднимал головы.
– Подыми рожу, Жучок. Я повторять не люблю! – Он налил ещё полстакана водки и сунул Лёвику. – Прими мировую.
Лёвик всхлипнул, взял стакан, поднял глаза. Выпил, уже не давясь.
– Узнаёшь? – Бандит ощерился, сверкнув рандолевой фиксой.
Что-то знакомое мелькнуло в его лице, в прищуре глаз, в ухмылке, зуб этот жёлтый морду не украшал.
– Чего молчишь?
Лёвик покачал головой.
– Врёшь, гад! По глазам вижу – узнал!
Лёвик сжался, закрыл голову, ожидая удара, он вспомнил, где видел этого человека. Два дня назад наткнулся на него тот у магазина, выслеживал его бандит…
– Ты, Жучок, в молчанку со мной не играй. – Чужак налил ещё водки полстакана. – Бить не буду. Обещаю. А пока прими штрафную. За враньё.
Лёвик вцепился в стакан, но его замутило.
– Блеванёшь, – хмыкнул незнакомец, – лизать с пола заставлю.
Лёвик, давясь, выпил.
– Где прячешь цацки, которые тебе сдали? – вдруг совсем трезвым голосом спросил чужак.
Лёвик задохнулся и отпрянул, чуть стакан не выронил. Незнакомец хмыкнул, довольный собой, остаток бутерброда протянул ему со стола.
– Закуси.
Лёвик едва сдерживал рвоту, он за всю свою жизнь не выпил столько, сколько пришлось в эту ночь, рот был солёным от крови, которую он, не успевая сглатывать, выплёвывал с остатками передних зубов. К тому же он умирал от страха.
– Чего трясёшься-то? – издевался незнакомец. – Говорить можешь?
Лёвик уронил голову на грудь, заплакал.
– Мне крест нужен. С камешками. У тебя? – нагнулся к нему бандит.
Лёвик плакал навзрыд, не утирая лица; измордованный мальчишка, а не взрослый, трясся всем телом.
– У тебя. Я знаю. Покажи, где?
Лёвик покачал головой, что-то попытался прошептать, но не смог разбитыми губами.
– Чего? Не слышу?
– Нету.
– Как нет? – Чужак поморщился, отстранился, оглядел жертву, как будто увидел впервые, даже головой покачал в недоумении. – Ну-ка, дай сюда ремень.
Он лениво нагнулся опять к лежащему, неторопливо расстегнул ему брючный ремень, ухватился за пряжку и выдернул ремень так, что Лёвик, взвизгнув, крутанулся веретеном. Завладев ремнём и проверив его на прочность в вытянутых руках, бандит сосредоточенно сделал петлю, полюбовался на неё, поцокал языком, на себе примерил и вдруг, схватив Лёвика одной рукой, другой накинул ему петлю на шею. Лёвик вскрикнул от ужаса, дёрнулся, пытаясь вырваться, но петля затянулась, и он захрипел, задыхаясь.
– Покажешь? – приблизил к нему своё лицо чужак. – Крестик где? С цепочкой. Я же остального не прошу.
Лёвик забарахтался, замотал головой, заморгал глазами, мыча что-то невразумительное.
– Ну вот. Сразу бы так, – похлопал его по щеке незнакомец, ослабил петлю, встал и, как собаку на поводке, потащил Лёвика за собой по комнате. – Веди! Где прячешь?
В альковах мадам Бовари
Порохов, конечно, догадывался, чем промышляет Чуланова, в миру «Чуланиха», а по большому счёту, как она сама больше уважала, – Мадам Бовари. Но в её заведении он не бывал.
Слухи доходили от пацанов разные, особенно ахал Тимоня, но и остальные – он замечал – с придыханием и с похотливым блеском в глазах делились собственными впечатлениями о мягких кроватях соломенной вдовушки. При его приближении стихали. Его боялись. Порох не допускал на занятиях ничего лишнего и был жесток в наказаниях. Замечая «слюнявую лирику», как он выражался по этому поводу, на стадионе или во время упражнений гимнастикой, боксом, борьбой, он прекращал занятия, вытаскивал всем на обозрение со скамейки отдыхающих болтунов и гонял их до седьмого пота уже на спортивной площадке.
Порохов и в этот раз проехал бы мимо дома Чулановой, но заметил в вечернем сумраке сутулившегося Тимоню и высокого парня с ним, шмыгнувших в подъезд. Заглушив «ковровец», он подкатил на холостых оборотах к забору.
Дверь открылась сама собой под его рукой, дверей здесь, по-видимому, никто не запирал. До него донёсся разговор из другой комнаты. Басил для солидности Тимоня, щебетала женщина. «Чуланиха», – догадался Порохов и шагнул на голоса.
– Гостей принимаете?
– Ах! Эдуард Михайлович к нам! – засуетилась, заблистала камнями на зовущей распахнутой груди хозяйка. – Как кстати!
– Мимо катил…
– Всегда рады большим гостям!
– Что ж так официально?
– Можно Эдик?
– Ну…
– Эдуард, – коснулась его плеча пальчиками хозяйка. – В Англии все короли сплошь Эдуарды. А мне один достанется.
– И ты здесь, – не обращая внимания на прижавшуюся к нему хозяйку и слегка отстранив её, шагнул Порохов к стихшим парням, протянул руку высокому:
– Здорово, Жорик. Повеселиться захотелось?
– Развлечься, – ответил небрежно тот, не вынимая рук из карманов, – а вас какими ветрами, семейный человек?
Тимоня тоже с удивлением взирал на командира.
– Семейным, значит, развлечения запрещены? – отпарировал Порохов. – Чула!.. Эмма!.. Э-э-э?…
Он запутался в именах и кличках.
– Мадам Бовари, если позволите, – цепко притянула его к себе хозяйка и зашептала на ухо: – Можно Эмма. Так теплее, даже сердечнее. Надеюсь, мотоцикл вам не помеха?
– Не понял? – склонился к ней Порохов.
– Вино предпочитаете или водочки?
– Коньяк, пожалуй. – Порохов демонстративно поднёс руку хозяйки к губам и галантно поцеловал.
– Ах, эти кавалеры! – воскликнула мадам Бовари. – Девчонки! Встречайте гостей! Сегодня у нас большой приём!