– Это точно, – согласился Курасов, – но пути назад отрезаны.
– И чего тебя понесло к ним? – Шаламов сплюнул и загасил окурок.
Он никак не мог примириться с переходом давнего своего приятеля из прокуратуры в милицию. Ещё несколько месяцев назад они были плечом к плечу. Один – прокурором следственного отдела, другой – криминалист, а начинали вместе после студенческой скамьи районными следователями. И надо же тебе! – Курасов, которому пророчили блестящую карьеру в прокуратуре, вдруг дрогнул и, особо не раздумывая, даже ему, лучшему другу, ничего не сказав, перебежал в милицию. Конечно, там и должность выше и материально крепче, но променять прокуратуру на милицию!.. В сознании Шаламова это не укладывалось. Но он не корил друга, хотя порой невольно проговаривался.
– Долго висел? – когда вошли, спросил Курасов и огляделся.
– Суток трое, а может, поболее, – откликнулся криминалист. – Глотов теперь возиться будет. Обещал завтра уже точно сказать.
– Слава не подведёт, – согласился Курасов. – Накинули петлю?
– Угу, – кивнул криминалист. – На собственном брючном ремне беднягу подвесили. Вот на эту люстру.
Он ткнул рукой в потолок и увлёк Курасова за собой на кухню.
– Дивись! – Криминалист подошёл к подоконнику, ухватился за край и, поднатужившись, без особых усилий высвободил его весь из оконного проёма. – Видал фокус?
– Вот те раз!
– А вот тебе и два. – Шаламов сунул руку в грязные опилки, заполнявшие нишу под подоконником, и аккуратно извлёк оттуда свёрток.
– Михалыч! Прямо тысяча и одна ночь! – ахнул Курасов.
– Гляди дальше, – невозмутимо продолжал кудесничать криминалист, разворачивая свёрток. – Мы с ребятками моими уже имели счастье зреть, так сказать. Это я для тебя концерт устраиваю.
В кухню из комнаты заглянули два опера, простукивающие там стены, когда они вошли.
– Не отвлекайтесь, не отвлекайтесь, орлы, – отмахнулся рукой Шаламов, – а то мы до утра осмотр не закончим.
Он повернулся к Курасову и раскрыл бархатный продолговатый фасонистый футляр. Курасов так и бросился вперёд. Футляр засверкал драгоценными камнями золотого ожерелья.
– Инессы Самуиловны вещь! – задрожал, выхватил у Шаламова из рук футляр Курасов и застыл, испугался, виновато зыркнул на криминалиста. – Пальчики?
– Не было ничего. Если и были, стёрли. – Шаламов хмуро сплюнул, отвернулся. – Пойдем выйдем на этаж. Надышался я тут.
Они опять закурили на площадке. Курасов жадно затягивался, но спрашивать не начинал, ждал, когда Шаламову самому говорить захочется.
– Так я тебе и дал бы футлярчик, если бы на нём отпечатки пальчиков нашли.
– А ожерелье?
– Издеваешься? Что на камнях найдёшь?
– Значит, ничего?
– Глотов ещё покопается, битый стакан я нашёл, донышко одно почти, по башке им били, видно, весь в крови. Надейся, может, тебе повезёт. – Шаламов грустно улыбнулся и тут же спохватился: – А тебе мало?
– Что ты! Максинов, конечно, обрадуется. Несомненно, обрадуется. Но сам понимаешь…
– Ему фамилии тут же нужны, – хмыкнул криминалист и поморщился. – Менты без этого…
– Ну зачем ты!
– Ладно. Чего нет, того нет, – махнул рукой Шаламов и, глубоко затянувшись сигаретой, закашлялся. – Откуда, как говорится, у собаки хата. Добьют меня эти висяки.
– Михалыч, а что вырисовывается-то?
– Что вырисовывается? Мне откуда знать! Ты помнишь ту старуху, которую Раскольников грохнул? У Достоевского?
– Фамилию?
– Хотя бы?
– Нет.
– И я нет. Помню, шея у неё тонкая была, как куриная нога. Фёдор Михайлович такой изобразил. Только почему шея и как нога?
– Чушь какая-то!
– Вот и я что-то удивлялся Фёдору Михайловичу, когда убитого с люстры снимал.
– А фамилия при чём?
– Шея у висельника тоже тонкая. Как куриная нога.
– Михалыч, тебе бы сейчас грамм сто? – забеспокоился Курасов, глядя на бледное лицо приятеля. – Сколько ты здесь волындаешься?
– А фамилия у него как раз для твоего уголовного дела. «Санитаров» этих касается. Я тебе уже говорил, что покойник в ломбарде работал?
– Да.
– Вот и фамилия у него подходящая. Гольдберман.
– Смотри-ка!
– Гольд – золото, ман – мужик. «Золотой мужик» получается. Но… – Шаламов пасмурно хмыкнул, глаза тосковали о чём-то, а рот в улыбке раздвинулся. – Но это я так, Николай Егорович. Для прессы. Отвечая на твой журналистский вопрос. А если серьёзно? Мучили этого тощенького перед смертью. Может быть, и пытали. Побои, ссадины, есть серьёзные повреждения, зубы выбиты. Одним словом, пришли за ожерельем. Ожерелье это проходит по делу «санитаров». Лови, значит, подарок…
Курасов не спускал с криминалиста глаз, ждал окончания фразы.
– К этому «золотому мужику» с дохлой шейкой крутые ребятишки приходили и глубоко осведомлённые о его сокровищах…
– Не тяни, Михалыч.
– А он не проговорился.
– Стерпел?
– Гольдберман? С куриной шеей? И с такими побоями?
– А чего? Ожерелье-то вон какое! Сколько тыщ стоит!
– Это не его. Убитый, похоже, и не знал о тайнике.
– Как?
– Ищи, братан, настоящего «золотого мужика». А найдёшь его – «санитары» твои.
Из дневника Ковшова Д.П
С утра допёк редактор районной газеты, вернее, бывший. Его отстранили от кресла за год-два до моего назначения прокурором.
Познакомились мы при странных обстоятельствах. Он полдня прождал в коридоре в очереди на приём, а когда я вышел с последним посетителем уже в восьмом часу и запирал дверь кабинета, ко мне ткнулась новая завканцелярией. Бывшая уборщица, стесняясь и меня, и своей новой должности, испуганно застыла в дверях туалетной комнаты с тряпкой в руках; внутри, за её спиной, какой-то мужик, видимо, сантехник, возился с трубами.
– Что случилось, Нина Петровна? – забеспокоился и я.
Районная наша прокуратура размещается на первом этаже семейного общежития на территории пяти комнат и общей кухни с туалетом. Вверху, на четырёх этажах, резвится народ молодой, весёлый, а главное, разный, поэтому потопы, поломки, внезапное отсутствие света и другие стихийные бедствия давно перестали для нас, размещающихся внизу, быть чем-то чрезвычайным, мы и не такое видали, правда, ещё не горели, тьфу! тьфу! И всё бы ничего, но у меня в штате нет слесаря, электрика, сантехника и тому подобного специалиста, подходящего на все случаи потрясений, которые периодически не забывают устраивать нам радушные жильцы. Поэтому каждый спокойный вечер после рабочего дня для меня как руководителя – двойная радость, а здесь, увидев испуганную женщину, задрожал невольно и я.
– На приём к вам, – кивнула она за спину. – А вы уже уходите?
– Вот. Собирался.
– Я что же, так к вам и не попаду? – Мужчина вылез из туалета.
– Горит?
– Да нет. Тлеет. Но хуже атомной бомбы.
– Тогда заходите.
И он битых два часа рассказывал о гибели природы, кознях браконьеров и прелестях охоты.
– А вы где же работаете? – совсем утомившись, поймал я его на паузе.
– А я не сказал?
– Вы увлеклись.
– Так я из-за этого, собственно, и пришёл. Вот те на! – Он поднял голову на стенку, часы показывали около десяти.
Он и не заметил, как я поднимался из-за стола включить свет, задёргивал на окне занавески. Местный дерсу узала замечтался в грёзах, ему бы тигров ловить или книжки ребятишкам писать, что я ему и посоветовал.
– Тогда я завтра приду, – сказал он беспечно.
– Нет уж, Антон Семёнович, – остановил я его, – давайте на следующей неделе. И с утра. А я вас приму без записи.
Но он заявился с утра сегодня и потащил меня из кабинета.
– Поедете со мной, – трезвонил он над ухом. – Будет у вас приём граждан с выездом. Вы же устраиваете выездные заседания суда?
Что с ним делать? Сообщил он мне необычное; был настойчив и выглядел полной противоположностью тому, которого я застал в первый раз в туалетной комнате. Я согласился, попросив помощника подстраховать, если будут посетители или звонки из областного аппарата.
– Мы для маскировки на моей машине, – открывая дверцу жёлтенького «запорожца», говорил он, не переставая. – Там как раз притонение начнётся. Вот и насмотритесь, что с природой творится.
– А что с ней творится, Антон Семёнович?
– Тащат рыбу почём зря. Краснуху в особенности! А меня за это погнали.
– Поймали вас?
– Кого? Меня? – Он сверкнул глазами. – Я их сам ущучил. И в райком фотки принёс. А Хайса мне на дверь указал. Не сразу в шею. Похвалил по первой. А потом нашли у меня недостатки.
– Первый секретарь?
– Он. Что? Не верится?
– Хайса Имангалиевич – мужик вроде серьёзный, мудрый…
– Конечно, мудрый. Вам уже золотые горы сулил? Машины вон у вас нет, до сих пор пешком ходите.
«Откуда у него информация? – подумалось мне. – Чудной мужик. Не от мира сего на вид, а в житейских ситуациях шустрый».
– Вы голову-то себе не ломайте, я не агент иностранной разведки, – хмыкнул он. – Я охотник, а у охотника глаз знаете какой! Жинка рохлей кличет, но она – женщина, ей лишь бы мужик в дом тащил, а с меня – ноль. Обещал отремонтировать Хайса «козлик-то» вам? Или уже ремонтируют?
– Антон Семёнович, вы действительно Кожаному Чулку[24] не уступите в проницательности.
– Следопыту-то? Вот, вот, – опять хмыкнул он, лихо крутя баранку. – Нет. Я жертва репрессий, товарищ прокурор. И заявляю это вполне официально. Ваш предшественник от меня бегал, прятался.
– Это чем же вы его пугали?
– Если спросите в райкоме партии, я у них там в списках штрафников и жалобщиков.
– Значит, это месть?
– Вот сгоняем на тоню, посмотрите своими глазами, а там уж решайте, что делать. Вы – прокурор района. Хотелось бы, чтобы у вас имелось объективное представление о действительности в районе. И чем тут некоторые занимаются.
– Знаете, – положил я руку на баранку автомобиля, – давайте для начала остановимся, а потом развернёмся.