Однако я раньше времени павлином хвост распушил, я ошибся в Таркове, Михаил Максимович поставил меня своими вопросами, что называется, в позу Ромберга.
– Михаил Максимович, – спросил я его, – а само письмо, жалоба, заявление, что там у вас?… Телегу эту нельзя посмотреть? Кто там пишет-то? Чем недовольны? Я что же, зря на жуликов акт заставил составить? Рыбу, да ещё икряную, сначала оприходовать в колхоз надо, а потом колхоз может ею распорядиться. И тогда только в определённых нормах. Рыба же колхозная, её полагается везти на рыбокомбинат. Это в воде она, может быть, и ничья, а выловил – уже государственная собственность!
– А при чём здесь прокурор? – зациклился Тарков. – Прокурора это дело – по тоням шастать, в невод заглядывать?
– Сигнал поступил на жуликов! Я знал, что они райкомовские мальчики? – уже кричал я.
– Не ори, Палыч, – по-свойски одёрнул меня общенадзорник. – Прокурор проверки проводить должен. Документы, отчёты… сверять. Тебе бы ещё пистолет дать. Ты там стрельбу бы открыл. Олеко Дундич нашёлся!
– Кто?
– Был такой герой Гражданской войны. Забыл Котовского?
– Котовского забудешь.
– Вот и ты! Гляньте, явился: руки вверх! Я прокурор! Разгружай рыбу!
– Михаил Максимович, вы, правда, как будто там рядышком дежурили. Всё так и было.
– Ты не смейся. Они серьёзными фактами располагают.
– А это все факты и есть. Может быть, разрешите прочитать, в чём меня обвиняют? Нет. Зря я не взял с собой милицию, как редактор советовал. Я бы их тут же и в тюгулевку отвёз.
– Вот. Там в письме и этого анархиста тебе присобачили. Его в шею везде погнали. Жить никому в райкоме и в газете не давал, а ты с ним связался! Как же ты, Данила Павлович? Близорук, близорук ты. А у нас работал, вроде вдаль глядел.
– Я и сейчас всё прекрасно вижу. Вот вас, например, Михаил Максимович. Напоминаете вы мне один персонаж. Не хочется обижать.
– Знаю, остёр ты на язык, Данила Павлович, только не твой верх в этом деле.
– Это ещё посмотрим.
– А чего смотреть. Пиши объяснение.
– Кому?
– На имя Игорушкина.
– Не буду.
– Как это? Не зарывайся, Ковшов!
– Я вам всё объяснил. Жалобу вы мне не показали. Думаю, вопрос исчерпан. Так и докладывайте Николаю Петровичу. А понадобится – пусть меня приглашает к себе.
– Зря ты так, Ковшов. Я бы на твоём месте подумал. Больших людей ты задел. Они рассердиться могут.
– Спасибо. Теперь хотя бы буду знать.
Меня захотели видеть в кадрах, потом сам заглянул в родной отдел к следственникам, потрепался с Готляром, он уже тоже был в курсе, поглядывал на меня с осторожностью, но по спине поглаживал, советов не давал, но уже жалел.
– Жив я ещё, Яков Лазаревич, – успокоил я его. – Ничего, прорвёмся.
– Сидел бы в отделе. Вон твой стол, стульчик. Пили бы с тобой чаёк и тревог не знали. Чего тебя в район этот понесло? Володя Токуров шею сломал? Сломал.
– Мы тоже не из леса, – напомнил я и потащился на «чердак» к Михалычу, на душе кошки скребли.
Шаламов оказался не один. Ко мне обернулся Курасов, с Михалычем они заканчивали обсуждать свои дела. Обнялись. Давненько Николай Егорович не баловал своим появлением прокуратуру. С тех пор как из Питера вернулся, считай, впервые объявился.
– Исхудал. Но выглядишь на зависть.
– В милиции мода на длинных и поджарых, вот Максинов и собирает под свои знамёна.
– Ну ладно, ребята, мне домой спешить надо. Сегодня, как назло, Татьяне обещал не задерживаться. Всю неделю только спать и приходил. – Шаламов выглядел разбитым, как узкоколейка, которую корчагинцы в грязи строили. – Давайте выпьем за встречу да разбежимся.
Мы выпили.
– Как, мужики, на чужих харчах-то? – Шаламов хмуро оглядел нас с Курасовым. – Не завидуете мне? Назад не хочется?
– Шутки у тебя, Михалыч. – Курасов улыбнулся. – Тебе только висельник позавидовать может. А у нас дела – ещё ничего. Как, Данила?
– Терпимо.
– Ты, Данила Павлович, как раз вовремя зарулил, у нас с Михалычем сегодня праздник.
– Вот как? По этому поводу застолье? – Я кивнул на украшение стола.
– Спас меня Михалыч, можно сказать, выручил. – Курасов разлил ещё по одной рюмке. – Дело мне Макс поручил. Обрадовал, так сказать, по приезду из Северной столицы. Его наши делом «санитаров» окрестили, а новый шеф следственников по-своему переиначил, назвал делом «ювелиров».
– Хрен редьки не слаще, – буркнул Шаламов.
– Это точно, – хмыкнул Николай. – Глухое дело. В городе банда орудует, приезжает на квартиры под видом врачей. В белых халатах, с чемоданчиком для вызова, в дверь звонят. Два-три человека. А только открыли – хозяев лицом к стене и квартиру зачищают.
– Чего ж тут нового? Было на моей памяти в городе, – задумался я.
– У этих особые заморочки. – Курасов грустно хмыкнул. – Бандиты культурные, идеями нашпигованы. Бредец снимали[30] с головой.
– Вот те на, Егорыч! – ахнул Шаламов. – Лихо ты закурлыкал по-свойски![31]
– Наблыкался[32], – кивнул Курасов. – Потерпевших выбирали по наводке. Абы к кому не совались. Грабили только выдающихся личностей. А те не только при больших деньгах, но и при власти. На верху самом, как говорится. Такие в милицию стыдятся обращаться.
– Чего же так? – Шаламова аж закорёжило.
– Да уж не нам чета, Михалыч. – Курасов засмеялся. – Эти богатством кичатся только среди своих и то под одеялом.
– Живут же люди, – закурил сигарету Шаламов, – а мы в космос летаем.
– И переплыли Енисей, – поддакнул я.
– Да, ребята, деньги у них большие. Такие большие, что они боялись в милицию заявлять. Но тут не деньги, тут ценности похищенные значение имеют. К слову сказать, я думаю, бандиты и сами влипли с награбленным: не найдут покупателей, чтобы сбыть похищенное. Все ломбарды, лавки антикварные, «малины» сыщики обложили, а цацок нет. А там такие вещи значатся! Я сейчас экспертизу назначаю: и кельтский крест, и папский перстень…
– Неужели с самого Ватикана? – хмыкнул Шаламов.
– Представь себе, Михалыч, говорят, только там такие печатки водились! – Курасов глаза закатил от восхищения. – Теперь это огромная коллекционная редкость!
– А Михалыч, значит, тебя выручал по старой дружбе? – вернул я с небес на грешную землю восторженного рассказчика.
– Грохнули амаску[33] на Набережной, – хмуро пробасил Шаламов. – А может, и самого Каина[34]. Мне копаться там пришлось. Покойник, похоже, проблемы этих самых «санитаров» решать взялся с драгоценностями. Да сам подставился. Повесили бедолагу.
– Уже точно? – спросил Курасов.
– Точнее быть не может. Славик Глотов уже и заключение выдал. У жмурика, похоже, тайник искали, всё перерыли в квартире, а он нам достался. С ожерельем. Моей Таньке и во сне не видать такой красоты. Но главное в другом. Стаканчик я там подобрал, вернее, то, что от него осталось, донышко.
Шаламов кивнул Курасову на рюмки.
– Наливай, везунчик.
Курасов спохватился, наполнил рюмки.
– Этим стаканом по голове били. Разлетелся вдрызг. А пальчики и кровь остались. Убийца пальцы повредил. Теперь отпечатки пальцев этого мокрушника[35] отпетого не только у меня есть, но и Николаю перепало.
– Не понял? – Я действительно не разобрался в «бермудском треугольнике» криминалиста.
– У меня по делу «санитаров» накануне отпечатки пальцев нашлись по одному из эпизодов ограбления. Следователь молодой назначил экспертизу и забыл. Балбес и есть балбес, что с него взять. А когда дело передавать мне стали, хватились. Этот раздолбай за заключением к экспертам помчался, а там – действительно, только такому дурачку везёт, – там ему отпечатки пальцев выдали. Грабителя! Других там быть не должно!
– Ну? – У меня тоже дух перехватило.
– Вот по этому случаю и праздник, – закончив без эмоций, Шаламов поднял рюмку. – Отпечатки грабителя совпали с отпечатками пальцев на стакане. Этот поганец – «санитар» – убийца и есть.
– Михалыч! Ты у нас не иначе!.. – Я вскочил с рюмкой, не мог найти слов от восторга.
– Бертильон![36] – помог Курасов, чокаясь со мной.
– Бери круче.
– Видок![37]
– Мало.
– Ну, я не знаю тогда.
– Гений сыска! – не нашел я ничего подходящего.
И мы все обнялись и выпили. На «чердаке» повеяло прошлым, прежним и уже невозвратным.
– А у тебя как? К Игорушкину таскали? – поднял на меня усталые глаза Шаламов, когда мы присели.
– Тарков, зараза, нервы поднял.
– От этого добра не жди.
– Я знаю.
– Помощь какая нужна?
– Прорвёмся.
Свистать всех наверх!
Теперь она пила, не стесняясь, не прячась от него, почти в открытую. Порохов приходил под вечер, Ксения уже в пьяном отупении валялась на диване в чём мать родила. Спрашивать, убеждать, ругаться – всё бесполезно, она не могла связать и слова. Глядела на него ничего не видящими глазами, молчала.
Порохов вывез всё спиртное из дома, не помогло. Ей кто-то сердобольный притаскивал в его отсутствие, она прятала запасы. Порохов решился на хитрость, поймал злодея. К его удивлению, им оказался Тимоня; съёжился весь, сник, хлюпал носом, только не ныл.
– Ты что же, сопляк? – отобрал он у рыжего шкета сумку с бутылками и саданул по физиономии. – Специально её снабжаешь?
– Плакалашь… – зашепелявил тот.
– Чего?
– Прошти, Эд, приштала…
– Чего шепелявишь-то?
– А ты шабыл?
Порохову такое век помнить: рассказывал Тимоня, как били в Баку, сержант зуб вместе с фиксой вышиб. Тимоня тогда долдонил беспрерывно, а Рубик молча