Арон сидел в кресле, дремал, раскладывал мысли по полочкам.
Чего ж теперь думать-гадать? Теперь будь что будет. И всё же не мешало бы их главного увидеть, он «товар» сдавал Арону, от него и слово последнее услышать не мешало бы. Тоже серьёзный мужчина. Хотя на вид вертлявый. Но «товар» у него был такой, что у Арона тогда даже дух перехватило. Одно ожерелье чего стоило! Арон цену знает. И крест тот исключительной редкости! Арон даже отказаться хотел сначала, но увидел глаза вертлявого и язык проглотил. Понял, раз показал ему этот товар вертлявый, отказаться уже не позволит… Хорошо, вернул он крест незнакомцу. С ожерельем промашка вышла. Там Лёвик подвёл. Подвёл и сам поплатился. А он, Арон, здесь при чём? Арон ни при чём. Он крест вернул. Обязательств не исполнил? Покупателя не нашёл? Но он сразу предупреждал главного, что найти покупателя на такие чудные редкости будет трудно. А его никто не слушал. Вертлявый как уставился на него тогда и фиксой блеснул… Ба!.. Старый Арон даже вздрогнул всем телом. У главного-то фикса ведь была из жёлтого металла на нижней челюсти! Чего же это он забыл! Как же он гостю-то, незнакомцу в шапочке, про это не сказал? Страх обуял тогда старого Арона. Себя не помнил, не то что про вертлявого. У него же фикса, как и у того, который за покойником следил!.. За Лёвиком убиенным! Лёвик же ему рассказывал!..
Арон Соломонович совсем потерялся, расстроился и сжался в кресле от нахлынувших мыслей.
Однако чего он перепугался, старый осёл? Чего раньше времени в страхе забился? Раньше времени себя хоронить начал! Мало сейчас фиксы эти ставят? Да сплошь и рядом! Кому не лень. Кто покрасоваться, кто возомнил о себе чёрт-те что и хочет, чтобы другие тоже о нём думали… А с другой стороны? Зачем вертлявому тому к Лёвику лезть, да ещё убивать? Он бы к Арону пришёл. Они уже виделись. Знают, можно сказать, друг друга. Пришёл бы к Арону, так, мол, и так, и Арон возвратил бы ему товар. Ну, конечно, попросил бы комиссионные… Хотя какие, к чёрту, комиссионные!
Нет логики в размышлениях! Запутался старый Арон. Голова разболелась. Одно к одному.
Сейчас бы Лизавету рядом! Хорошо с обеими, старушки его боготворили. Мирно с ними, тихо; разговоры, беседы разные. Виолетта Карловна, конечно, не того возраста, чтобы интересовать старого Арона. Ему бы помоложе. Чтобы подать могла, позаботиться, сготовить. Старый Арон чуял, пора кончать с одиночеством, приходит его время. Лизавета не подходила. На ноги, конечно, быстра и чай подавала душистый. До сих пор аромата не забыть. Но Лизавета не в его вкусе. Грубовата и проста. Что с ней Арону? Не поговорить, не вспомнить. У старого Арона отменный вкус на женщин. Сказать по правде, покойная хлопотушка его, Фаня, тоже не блистала, но с женитьбой тянуть уже смысла не было, и Арон махнул рукой, рискнул. Потом жалел, киснул даже, но со временем пригляделись – притёрлись и прожили вместе – всем бы так. Конечно, имел Арон свои мелкие шалости, позволял себе, но всё в рамках брачного союза, так и дожили до седин. Фаня заспешила, опередив его, грудная жаба съела его спутницу неугомонную, а Арону теперь хоть умирай самому…
Арон Соломонович пошевелился. Надо бы встать… Таблетки где-то были… Лизавета, когда гостила, давала ему от головы. После встречи с незнакомцем долго не мог в себя прийти, и головная боль мучила особенно, и сердце покалывало. Не к добру старому Арону такие волнения. И отошёл ведь он давно от всех прошлых своих дел. А вот нашёл его тот вертлявый. Кто сказал? Кто посоветовал вертлявому Арона? Как ни допытывался, вертлявый ему не назвал подсказчика… Да что теперь вспоминать!..
Арон Соломонович кое-как осторожно поднялся с кресла, сделал усилие – пошли ноги, понесли старого Арона, вот и шкафчик этот, сюда вроде Лизавета таблетки прятала… Здесь, здесь… жёлтенькие – от живота, беленькие маленькие – от температуры, а вот эти, побольше, – от головы…
Сзади, у двери, то ли скрипнуло, то ли треснуло. Он дверь-то на ключ запирал. С тех пор как гость его незнакомый в чёрной шапочке посетил, не было такого, чтобы он не запирался на внутренний замок. Это что же? Кошка-паразитка! В дверь царапается, вернулась, проголодалась… Он задаст ей сейчас жару – его пугать!
Арон Соломонович повернулся шугануть проныру и оцепенел.
В замке ещё раз что-то скрипнуло, и дверь отворилась сама собой. Осторожненько просунулась голова в кепке, и на пороге появился вертлявый!
Старый Арон враз его узнал. Поставь десять в ряд похожих, он бы не спутал. И вертлявый узнал старого Арона. А что же он там в дверях-то? Арон Соломонович синел лицом, слабея, опёрся о шкаф. Вертлявый тоже молчал, глупо улыбался.
– Здравствуйте вам, – сказал он.
– Вы ко мне? – спросил Арон Соломонович потому, что надо было что-то говорить.
– А я думал, подожду, – сказал вертлявый. – Шёл к вам. И торкнулся. А она открылась.
Он ткнул пальцем на дверь.
– А я давно не выхожу, – сказал Арон Соломонович, его что-то знобило. – Голова вот что-то…
– У вас кто есть? – Вертлявый шмыгнул в комнату, сунулся на кухню, шнырял быстро, словно мышь, вернулся. – Закрыть дверь?
– Отчего же? – Арон Соломонович искал, куда присесть, до кресла было далеко.
А вертлявый уже щёлкнул ключом.
– Соседка обещала заглянуть, – попытался возразить Арон Соломонович и направился было к двери, схватившись за левый бок.
– Я не задержусь, – остановил его рукой вертлявый и присел в кресло. – А соседка подождёт.
– Собиралась…
– Успеет, – отрезал вертлявый. – Я за товаром.
– Как? – оторопел Арон Соломонович. – Как же?…
– Я за товаром! – Вертлявый подскочил в кресле. – Ты чего, старый козёл? Забыл всё с перепугу?
– Вы же взяли всё. – Арон почуял, как выскакивает из груди его сердце.
– Кто взял? Кто был? – заорал вертлявый, в руках его появился нож, он бросился к Арону, но поздно; Арон Соломонович, вцепившись в грудь, сам свалился на пол; большое, но лёгкое тело его распласталось ниц и затихло.
– А, чёрт! – Вертлявый нагнулся над телом, схватил за грудки, трясанул раз, два; глаза старого Арона смотрели в потолок мимо него, стыли мёртвым покоем.
В дверь стучали.
– Арон Соломонович!.. – послышался голос. – Откройте… Я как обещала…
– Чтоб ты сдохла! – выругался вертлявый и затих.
– Арон Соломонович!.. Заснул. Ну ладно, я через часик зайду.
Жиганы
К назначенному времени на даче собрались почти все.
Тимоня загодя прибрался в домике, расставил на столе посуду, вилки, ложки выложил, батарее бутылок особое место выбрал – в центре. Постарался с закусью. Рыбу красную отварил в молосоле и хлеб ломтями накромсал тесаком – что ещё надо под водку! Зная и соблюдая традиции Порохова: водку, если пить, вдоволь, а жрать – так тоже с пользой для организма, поэтому полулитровую стеклянную банку чёрной икры дачной закатки открыл. Ну и обычный их фирменный стандарт – балык из селёдки сгондобил и картошку в чугунке отварил, воду слил наполовину, оставил на лёгком огне, чтобы не особо разваривалась, пока остальные подгребут.
Ждали Порохова.
Серебряный с тяжёлого похмелья злющий, как собака, шатался по углам, задевал, задирал одного, другого, не выдержал, заорал:
– Рыжий, налей по одной! Совсем картоха сгорит! Что зря прохлаждаться?
– Шам такой! – огрызнулся Тимоня. – Ещё рыжей меня будешь. Фамилию только кто тебе дал? Ошибша поп.
– Нехристь я, дурак!
– Оно и видно – некрещёный. Куда гряшными лапищами к штолу лешешь! – Тимоню, хоть и возрастом, и на голову уступал всем, слушались, ему и повиновались: как же – при Порохе правая рука, адъютант, попробуй слово скажи!
Серебряный, ругаясь про себя, отошёл в угол, присоединился к Рубику, Хабибе и Седому, раскинувших картишки в буру.
Порохов задерживался. Картошка, снятая с огня, остывала.
Заявился Жорик, глянул на стол, хмыкнул:
– Всегда у вас такое пиршество?
– По ошобым шлучаям, – залихватски подмигнул Тимоня. – Чапай речь держать будет.
– Ты язык бы свой поганый прищемил! – хмуро сплюнул Серебряный из угла, покосившись на Одоевцева; остальные тоже оживились, увидев Жорика, впервые он среди них здесь нарисовался.
– Брешешь почём зря! – закончил Серебряный. – Я не посмотрю, что возле Пороха отираешься. По харе заработаешь мигом. Мало зуб выбили? Небось тоже трепался в ментовке-то у азеров?
Тимоня, ни слова не говоря, ринулся с кулаками к обидчику, но тот только легонько ткнул его – и тот отлетел, охнув.
– Кошёл! Я Эду вшё шкашу! – поднимаясь, прижался Тимоня к стене, заозирался, ища защиты, но тщетно.
– Сладил? – Одоевцев заслонил подростка.
– Ты кто такой? – отставив карты, Серебряный вылез из угла, надвинулся на пришедшего. – Откуда взялся, красавчик?
– Не знаешь?
– Я-то знаю, – с вызовом ответил Серебряный и повёл рукой в угол. – Ты вон им объясни.
– Это наш, – высунулся из-за спины Одоевцева Тимоня. – Георгий Победоношец. Его шам Эд велел пошвать. Жорик.
– Победоносец, говоришь? – Серебряный подошёл ближе к Одоевцеву, схватил за грудки. – А вот посмотрим. Может, броненосец, а может, бедоносец, а? Бабу-то тоже делишь с Порохом?
Серебряный хмыкнул, оглянувшись на дружков, но ни Рубик, ни остальные не поддержали его веселья.
– Кончай, Аргентум, – наоборот, нахмурился здоровенный Рубик и сделал к нему шаг.
– Стоп, Рубон! – остановил его тот. – Это моё дело. Не лезь. Не советую.
Он развернулся к Одоевцеву и, не опуская рук, приблизил своё лицо к нему.
– Хороша баба-то? На двоих? – процедил он сквозь зубы. – Как же ты бабу сдал?
– Ты шам-то! – не удержался Тимоня из-за чужой спины. – От тебя она на швадьбе шбежала!
– Заткнись, гадёныш! – рявкнул Серебряный и плюнул Тимоне в лицо. – Тебя не спросили!
– Отпусти! – сверкнул глазами Одоевцев. – И шкета не трожь.
– А что будет? – прошипел Серебряный. – Ты у нас девок…
Договорить он не успел, охнул, внезапно скорчившись от