– А ты и не таскал.
– Не понял?
– Чего ты не понял? Я ствол не отдам. С Аргентумом ещё разбираться. Сам говорил, что у него пушка милицейская. Что же, прикажешь его голыми руками брать?
– С Аргентумом я сам разберусь.
– Разобрался уже один раз. Второго случая он тебе не представит. Из пушки шлёпнет. – Одоевцев махнул рукой. – Да чего говорить-то! Тебе же лежать да лежать. «Воротничок» нескоро теперь снимут.
– Ну-ка, помоги мне подняться! – Порохов сверкнул глазами.
К нему бросились, подхватили с боков, помогли сесть на кровати.
То, что случилось с Пороховым, никто и сам он предвидеть не мог. Готовясь к нападению на банк, прорабатывая и обсуждая все мелочи и детали, распределяя роли, Порохов не забывал о Серебряном. Подозрения, что тот убил племянника и покончил с Ароном Мизонбахом, да ещё готовил подлянку – пытался заграбастать их общие ценности, не покидали его. Тимоня, ведя наблюдение, докладывал ежедневную информацию. Ничего особенного не происходило. Серебряный ни с кем не встречался, из дома не вылезал, по-прежнему много и тяжело пил. И тогда Порохов решил встретиться с ним сам и ещё раз объясниться. Перед предстоящей операцией опасным было оставлять невыясненной такую нешуточную ситуацию. Ночью, не предупреждая никого, он приехал к Серебряному и предложил поговорить на даче, намекая про банк. Тот засомневался – почему один на один, а не при всех? Но сдался, сел на заднее сиденье. Что произошло в пути, Порохов мог теперь только догадываться. Он гнал, торопясь, до утра оставалось немного. За спиной пьяно мычал Серебряный. Вдруг тот дёрнулся ни с того ни с сего, вцепился в Порохова, и мотоцикл повело на дерево. Единственное, что ещё помнил Порохов, Серебряный вылетел с сиденья раньше, потом был удар и – больница. У него – вывих шеи и этот чёртов «воротник». Тимоня прибегал в больницу, передавал, что Серебряный тоже угодил на койку поблизости. К Порохову зачастил участковый, а Серебряный сгинул. Тимоня не нашёл его ни в больнице, ни дома.
– Обрез тебе не понадобится больше, Жорик, – убеждал Порохов Одоевцева. – Аргентум мой. А денег хватит надолго. Да и ни к чему нам пушки. Без них легче на душе. Не люблю я смерть.
– А как же Аргентум?
– То – другое дело.
– А откуда у него пистолет взялся?
– Ты не из милиции, брат? – улыбнулся Порохов. – Любопытным стал. Не узнать после сегодняшнего.
– Он у нас орёл! – суетился Тимоня.
– Орёл – не орёл, а обрез не отдам, – хмуро сказал Одоевцев. – А вот выпить хотелось бы. Голова что-то раскалывается. Переволновался я.
– Тимоня, неси! – мигнул Порохов адъютанту. – А Ксения где? Кассир нужен. Сейчас посчитаем.
– Они с Бовари шмотки наши жечь пошли.
– Зачем жечь?
– Надёжней.
– А твой обрез где? – уставился Порохов на Тимоню, когда выпили водки.
– И я схороню, Эд. Могила. Не беспокойся.
– Ну вот что, братва. Я смотрю, вы быстро хамить начинаете. Почуяли, что я ни рукой, ни ногой. Это ведь всё пройдёт. У меня правая тяжёлая.
– Ну что ты, Эд, – заскулил Тимоня.
– Чтобы обрез похерил! Понял?
– Да ладно.
– Не ладно! Сегодня же выбросишь в выгребную яму! А ты проследи! – Порохов глянул на Одоевцева.
– Считай, уже в дерьме ствол, – тихо доложил тот.
– Ну, давай, открывай мешки-то, – улыбнулся ему Порохов.
Тимоня, опережая товарища, с ножом наперевес бросился потрошить мешок, с которого не спускал восторженных глаз. Этот был побольше, но не гремел.
– Тише ты, деньги не повреди! – остерёг его Порохов.
– Свои! Разве я позволю. – Тимоня обнял мешок, как девок никогда не тискал. – Мотоцикл себе куплю, как у тебя, Жорик, «Панонию».
– Шевелись, – поторопил его Одоевцев, помогая.
Наконец, содержимое мешка открылось их горящим глазам. Свершилось, ради чего не спали ночей, чем грезили, о чём мечтали, ради чего рисковали!
Одоевцев глянул и даже отстранился. Деньги были разные, в банковской упаковке. Бумажные, мелкой купюрой, всё трёшки в пачках, пятёрки, червонцы. Жёлтые, красные, пёстрые, они мельтешили в глазах, сливались, казалось, от этой кучи денег исходил неприятный телесный запах, как от застоявшихся мужских сапог или солдатских портянок. Его стошнило, он прикрыл рот рукой и шагнул к окну. На него не обратили внимания. Тимоня вгрызся в кучу обеими руками, приподнял груду пачек, она посыпалась у него вниз, между пальцев в мешок, рассыпалась на пол.
– Вот они, денежки! – орал, бесновался Тимоня.
Порохову хватило и одного взгляда. Он кисло поморщился и отвёл глаза.
– Жорик, лохонули тебя, – тихо сказал Порохов.
Никто его не слушал.
– Жорик! – позвал он.
– Ну чего?
– Лопухнулись вы.
– Что ещё?
– Денег-то там тыщ двадцать. Не более. А где ж обещанные?
– Ксения же говорила, тысяч восемьдесят-сто завод получает за раз?
– Вот у неё и спрашивай.
– Пересчитаем, Эд? – крикнул Тимоня. – Тут их вон сколько! Тысячи! Почему двадцать?
– Ну считай, считай. – Для Порохова, похоже, всё было ясно.
«Сирена»
Вот и случилось то, чего опасался генерал, но с содроганием ждал изо дня в день. В области снова громыхнуло, да так, как никогда не бывало.
Среди белого дня неизвестные в чёрных масках совершили вооружённое нападение на заводской автобус, перевозивший зарплату из банка.
Ближе к обеду позвонили из уличной будки. Не представились. Дежурный по управлению капитан Каргин подскочил от первых слов, перекладывал трубку, как будто она была горячей, из одной руки в другую, тревожно поглядывал на помощника и пытался сам говорить. В телефоне трещало, звенело и что-то дребезжало, пропадая и периодически появляясь вновь. Слышно было, как трубка несколько раз падала из рук. Женщина кричала вне себя, ругалась и плакала.
– Вы потерпевшая? – пробовал сам кричать в трубку Каргин. – Свидетель? Кто вы?
В трубке послышались другие голоса, мужчина кому-то советовал, повизгивала собака, снова женщина кричала о дыме, гранатах, бандитах в масках, ясно охнула и запричитала горестно, как по покойнику у гроба, потом Каргин различил: «Там ничего не слышат», «Будь проклята эта милиция!» и «Вечно не дозвониться», – после чего пронзительно запиликал отбой.
Каргин подождал минуты две, больше не звонили, набрал по внутреннему приёмную, секретарь велела ждать: Максинов занят, говорит с облисполкомом.
– Происшествие! – взвился Каргин. – Что-то серьёзное. Вроде разбоя!
– Вот и разберитесь, а потом соединю, – отбрила она его и отключила телефон.
– А-а-а, мать вашу! – Каргин кивнул помощнику, – Андрюша, посылай опергруппу на выезд: Гилязская улица!
И кинулся сам по коридору на второй этаж.
Как ни сверкала глазами брюнетка в приёмной, Каргин влетел в кабинет генерала и гаркнул с порога:
– Разрешите доложить, товарищ начальник управления! Происшествие в городе!
– Что? – оторвался тот от телефонной трубки.
– Разбойное нападение на автобус. Везли зарплату на завод. Неизвестные вооружены. Забросали автобус гранатами или дымовыми шашками. Есть жертвы.
– Ты что мелешь, капитан?
– Не понял, товарищ генерал.
– Какие гранаты? Откуда?
– Она кричала.
– Чтоб больше не слышал. Кто звонил?
– Похоже, пострадавшая. Из будки.
– Что ещё?
– Я выслал опергруппу.
– Поднять по тревоге весь оперативный состав! Заслон на дорогах! Объявить перехват!
Через минуту милиция области была поднята по тревоге «Сирена». Руководителей подразделений срочно собрали в кабинете Максинова. Генерал, багровый и грозный, все двадцать минут простоял на ногах, размахивая руками, не сдерживаясь, орал:
– Дождались!.. Ни наши следователи, ни сыщики!.. Как я в глаза народу смотреть буду…
Курасов, поёживаясь, тронул за локоть Сараскина, они сидели рядом.
– Я прослушал, или он не говорил? Какое оружие у бандитов? Тот пистолет новогодний? И здесь нарисовался?
– Неизвестно.
– А насчёт гранат?
Ответа он не услышал. Максинов вперил в него гневный взгляд.
– Майор Курасов!
Майора подбросило с кресла на ноги.
– Я вас слушаю, товарищ генерал.
– А вы чего рассиживаетесь здесь? Полковник Зуравлёв уже занят делом. А вы здесь прохлаждаетесь?
Курасов знал, что в таких случаях лучше помолчать.
– Возбудить уголовное дело и приступить к расследованию. Немедленно выезжайте. Я сам приму участие в осмотре места происшествия.
– Разрешите идти?
Но он уже не интересовал генерала. Максинов искал глазами начальника райотдела милиции, где громыхнуло. Перед ним навытяжку бледнел лысый подполковник.
– «Санитары», Николай Егорович, ей-богу, они! – то и дело твердил старший следователь Пыркин, которого вместе с дополнительной группой экспертов взял с собой в машину Курасов. – Носом чую.
– Откуда? И почерк не их. И манеры. Эти – настоящие отморозки. Среди белого дня! И гранаты! Что вы, Никон Петрович?
– Они!
– Мне бы вашу интуицию! А я, как вернулся из Питера, всё от сфинксов и белых ночей не приду в себя.
– Вот сфинкса нам только и не хватает, Николай Егорович, – качнул понурой головой эксперт Понаровский в очках с благородной жёлтой оправой на длинному носу и меланхолией в глазах. – Сейчас бы загадали ему загадку: кто да зачем?
– Сфинкс-то сам мастер их загадывать! – хмыкнул Пыркин. – Вот я бы…
– Ничего. – Понаровский поправил очки, прыгавшие от тряски мчавшейся машины. – Ради родной милиции постарался бы и он.
– У «санитаров» не тот почерк… – вслух рассуждал и опер Миловидов. – Меня впечатлили их вкусы. Романтики!.. Нет. Изощрённые ценители драгоценных реликвий. Что ни разбой и грабёж, то великолепие ценностей! Ожерелья, каких не видел свет! Камни!..
– Вам бы экскурсантом в музей, батенька, – опять поправил очки на носу Понаровский и едва успел ухватиться за поручни, чтобы не слететь с сиденья от резкого виража. – А вы в уголовке прозябаете. Сколько теряет народ!