По правде сказать, всё, что происходило в милицейском ведомстве, напрямую Ольшенского не касалось, там был секретарь партийной организации, приходило время, – тот забегал, всё толково рассказывал без задних мыслей второму секретарю. А как не поделиться? – вождь идеологии обязан знать, кто чем дышит и даже в таких режимных службах. Ольшенский был в курсе, что Максинов угодил в цейтнот со своими кадровыми экспериментами. Простившись с мудрыми, но древними профессионалами, он не нашёл достойной замены и, лишившись опоры в самом уязвимом для милиции месте – уголовном розыске, медленно, но верно погружался в рутину. Его обещания и заверения на совещаниях и заседаниях в обкоме, что он намерен покончить наконец всерьёз с преступностью, сведёт её на мизер, не оправдались. Ежедневные сводки о правонарушениях и бесстыжая кривая уровня преступности твердили обратное: из месяца в месяц преступность только увеличивалась. Было ли это закономерностью или злым роком генерала, можно только догадываться. Особенно затерзала Максинова банда, окрещённая самими милиционерами «санитарами». Эти пресловутые отщепенцы безнаказанно творили что хотели, и генерал ничего с ними не мог поделать. Хитрецы оправдывали своё прозвище, они, как санитары, зачищали квартиры особой категории населения, нападали и грабили избирательно, только тех, у которых было очень много. Ольшенский знал каждого, кто пострадал от рук бандитов: город маленький – люди у всех на виду; он сам даже втайне злорадствовал и не жалел пострадавших – заслужили своим непомерным и откровенным роскошеством. Он – второе лицо в области! – не позволял себе такого. Да что там говорить, все знали, что он во всём брал пример со своего кумира в ЦК – Михаила Суслова; как и тот, всю жизнь в одном пальто проходил. А эти? Пострадавшие? Они не заслуживали его снисхождения.
Но наглые бандитские вылазки увеличивались. Загудел город, а потом и область: милиция бессильна! Нашлись робингуды, народные мстители, которых и самому генералу не по силам одолеть! Такого допускать нельзя!..
Боронин назначил срок генералу. Месяц. Чтобы банда была за решёткой. Ольшенский знал и это, свой человек постоянно докладывал, что осталось немного, а бандиты на свободе…
Собственно, и эта ситуация особенно не волновала Павла Александровича – сколько верёвочке ни виться, а конец придёт, – он не сомневается, что банду ликвидируют, осудят. Будут другие, третьи, их тоже поймают и тоже осудят. Процесс этот непрерывный, как сама жизнь. Идеалист Маркс, хотя и называл себя материалистом, в этой области оказался совершеннейшим профаном, безапелляционно заявив, что преступный мир изживёт себя сам. Ещё одна глупость.
Павла Александровича во всём этом затянувшемся процессе с генералом беспокоило одно – он сам вынашивал мысль завладеть в милиции – огромной могущественной машине принуждения руководящими рычагами управления, которым мог стать политический руль. Существующая система – неэффективная и практически беззубая в милиции кнопка. Нужна другая система, к примеру – политотделы с начальником во главе, который бы являлся одновременно первым замом начальника всего ведомства. Если это не сделать, то ещё пять-десять лет – и милиция превратится в неуправляемый механизм репрессий. О чём постоянно уже начал долбить и его, и Боронина прокурор области Игорушкин; первые симптомы пошли и быстро развиваются: в уголовном розыске процветает мордобой, до «ежовщины» и «бериевщины» два шага.
А Игорушкин – старый волк, знает, что говорит. Он от слов давно перешёл к делу. Сажать за решётки начал особо отличившихся знатоков кулачного боя, несмотря на то что Максинов не успевал снимать с них погоны. Прошлый раз Максинов прибегал в обком к первому секретарю именно по этому поводу – Игорушкин арестовал сразу несколько человек за превышение служебных полномочий. А сейчас?… Что заставило генерала примчаться сегодня, в ненастное холодное утро?…
Ольшенский кивнул Боронину с порога, подошёл, поздоровался.
– Садись, садись, Павел Александрович, – тихо, без выражений на лице, как обычно, проговорил Боронин. – Вот, генерал нам добрую весть принёс. Не всё же ему с чепе заявляться.
Максинов, нахмурившись, сверкал глазами.
– Поймал он тех-то. – Боронин взглянул на генерала. – Как их, шут возьми?
– Бандиты, они и есть бандиты, – опустил голову Максинов. – Мразь!
– В общем, погасил костёр. – Боронин заёрзал в кресле. – Успокоил народ.
– Надолго? – не сдержался Ольшенский.
– Что надолго? – не принял шутки Боронин. – Арестовал всех. Навсегда.
– Это хорошо, – усмехнулся Ольшенский, – но это должно быть нормой, а не чепе, как вы правильно подметили. Чтобы народ мог быть уверен и спать, так сказать, спок…
– Ладно тебе про народ-то, Павел Александрович. Ладно. Тут другая закавыка. Я вот как раз и хотел с тобой по этому поводу, так сказать… – Боронин как будто подбирался к тому, что его беспокоило, наконец нашёл. – Бандиты-то не простыми оказались!
– Ещё бы! – подхватил Павел Александрович и округлил глаза. – Сколько награбили? Изъяли хотя бы что-нибудь?… Или ушло с концами? Мне рассказывали, там такие драгоценности! Такие реликты!
– Да хватит тебе, Павел Александрович, – остановил его Боронин. – Что вы, право, все, как обыватели! Реликты… Антиквариат… Слова-то какие! И откуда всё берут?… Я про другое тебя хотел спросить.
Ольшенский потупил глаза, едва сдерживаясь, но не успокоился, ладошкой постукивал по столу слегка, подрагивал.
– Тут вот какие дела… – Боронин опять смолк, взглянул на генерала. – Евгений Александрович?…
– Бандиты не довольствовались одним разбоем! – рявкнул тот. – Они собирались совершить террористический акт!
– Что? – не понял Ольшенский и перестал стучать ладошкой.
– Банда намеревалась на награбленные деньги приобрести оружие, совершить нападение на обком партии и захватить в заложники первого секретаря! – Максинов громогласно выпалил всё, не моргнув глазом.
– Зачем им это? – не сразу нашёлся, пролепетал Ольшенский, пытаясь улыбнуться, он повернулся за поддержкой к Боронину, ожидая и от него улыбки, усмешки, смеха, наконец, но тот молчал, строго подобрав губы.
– У них было две причины для этого, – как для школьников на уроках строгий учитель Максинов начал говорить громко и назидательно. – Награбленные эти самые реликты из-за их большой стоимости они не могли сбыть, продать здесь. Хотя пытались. Продать такие драгоценности можно только за рубежом.
– Что вы говорите? – Ольшенский всё-таки слабо усмехнулся.
– И второе, – не удосужил вниманием его иронию генерал. – Они чуяли, что находятся под моим колпаком, и считали часы, когда я их арестую.
Максинов оглядел обоих секретарей жёстким взглядом и особенно задержался на Боронине.
Тот не замечал его, подавленно изучал пустую гладкую поверхность своего стола.
– Захват обкома и первого секретаря были для них единственным выходом. Но не последним звеном в их преступном замысле.
– И что? Чтобы они с ним делали? – Павел Александрович выкрикнул и осёкся, до него дошло, что он говорит о Боронине, как о постороннем нереальном предмете, забыв, что тот жив и сидит рядом; от этого он даже испугался.
– Имея заложника, бандиты собирались приказать начальникам колоний и тюрем освободить спецконтингент, учинить беспорядки в городе, а самим выбраться в аэропорт, захватить самолёт и улететь за рубеж.
– Вот те на! – только и смог ахнуть Павел Александрович. – Что такое? Вы, генерал, прямо!..
– Не я, товарищ второй секретарь обкома, а бандиты!
– Ну понятно, понятно, простите, – смутился Павел Александрович. – Я только не понимаю, как это всё просто: и обком партии, и секретарь, и аэропорт, и тюрьмы?… В конце концов! У нас что? Власти нет в области? Вы что говорите?
– В принципе, всё вполне осуществимо, – сверкнул глазами Максинов. – По большому счёту, обком партии не охраняется. В дверях просто дежурного порой не увидишь, за газетками бегает.
– Нет. Скажите…
– Первый секретарь обкома, Леонид Александрович, вы меня простите, сам гуляет без охраны, после работы не раз… естественно… А я об этом уже докладывал…
– Ну хватит тебе, – поднял глаза на генерала Боронин и рукой махнул. – Тоже мне, – докладывал он. Требовать должен!
– Нет, Леонид Александрович, раз так пошло… Меры надо принимать решительные! – Максинов напрягся. – Не арестуй я бандитов!.. Не раскрой эту шайку!.. Неизвестно бы, чем всё обернулось!
– Ты наговоришь. – Боронин хмыкнул.
– Я нисколько не оправдываюсь…
– Ну и сел бы ты на их место. – Боронин хмыкнул снова. – Требовать надо. И с меня тоже. Хоть я и первый секретарь. А то что же?…
– Я и сейчас приму любое наказание за своё попустительство!.. Что не настоял до сих пор на охране! Но теперь!..
– Будет об этом, – вполне миролюбиво, как о надоевшем, качнул головой Боронин.
– И самолёт угнать – для них тоже плёвое дело, – не унимался Максинов. – Лётчикам дают оружие, но они же ни один стрелять не умеет. Я сколько Пинюгину твержу, чтобы гнал своих на стрельбище. Но у него то автобуса нет их везти, то никак не соберёт. К тому же Порохов, главный бандюга, знает чуть ли ни всех лётчиков. Втёрся, так сказать, в доверие. Ему ничего не стоит пройти в аэропорт, сесть в любой самолёт, пилоты – его дружки поголовно. Чёрной икрой всех приручил. Знаете, сколько они икры перевозили в Баку, в Одессу, в Киев?…
– Вот как, – покачал головой Павел Александрович, – а мы не знаем ничего, летаем себе спокойненько. А там вон что творится! Бах! – и нас в заложники!..
– Я бы не шутил так, Павел Александрович. Если им вооружиться, любой самолёт их! И лети, куда хошь! Вон, недавно попытка была! – Максинов взмахнул рукой. – На Кавказе! Успели убить террориста. А ведь улетел бы[50]…
– Вот что вы допустили, Евгений Александрович, – вдруг перебив, тихо сказал Боронин и уставился на генерала; тревога и волнения исчезли из его глаз, обычные холод и пустота опять стыли в них. – Суетитесь, бегаете, кричите… а толку-то?