– А надо бы, – укоризненно покачал головой «ушастый», и, казалось, уши его заколыхались, закачались отдельно от лысины. – Вы же интеллигент!
«Вот привязался! Что его принесло? В институте что случилось? – ломал голову Лаврушка. – Тут что-то не то. Припёрся ведь, когда Варька у меня застряла. Неужели прознал кто? Но этим-то в органах этих зачем? И бабы их стали интересовать? Нет… Всё-таки из-за родителей примчался с раннего утра этот любопытный представитель органов… С родителями что-то случилось? Ну а если так, сейчас скажет сам. Не из-за Варьки же, в конце концов!..»
Лаврушка повнимательнее вгляделся в гостя. Об этих органах ему уже приходилось слышать. От родичей. Те делились между собой с придыханием впечатлениями, когда возвращались с очередных «политбесед», проводимых с ними «там» перед каждой отправкой за кордон. От сына, естественно, они большинство своих впечатлений скрывали, но по лицам он видел – непростыми были те испытания и для отца, и для матери. А повзрослел и сам домыслил, но кое-что узнал от приятелей постарше, в особенности – от Мартынова. Эдик порасписал, порассказывал, как его «оформляли» в первое загранплавание…
«Что же всё-таки стряслось с родителями?» – заволновался он уже всерьёз.
– Вы Светлану-то вчерась так и не дождались? – продолжая теребить книжку и отпив кофе, между прочим спросил «ушастый», изучая посудный шкаф – гордость Аглаи Иосифовны Фридман.
– Кого? – оторопел Лаврушка.
– Светлану так и не дождался вчера муж её верный Вадим Сергеевич? – отчётливо и громко спросил «ушастый», и лицо его вдруг стало острым от выпирающих скул, торчащего носа и пронзительных глаз – стрелочек.
– Не могу сказать… не знаю, право, – залепетал Лаврушка, забыв про кофе.
– Ну как же? Вы там были. Интэллигэнтные беседы вели, – именно так и произнёс посетитель.
– Как? Откуда вам?…
– Были там? – повысив голос до крика, подался к нему «ушастый».
– Был… конечно…
– Так как же? Она пришла?
– Не знаю.
– Вы её видели?
– Да нет… понимаете…
– Где она?
– Мне неизвестно…
– Как же так!
– Простите, но я ушёл с Гардовым.
– А что же случилось?
Лаврушка поднял глаза на «ушастого». «Нет! От этого ничего не утаить! Он допечёт. А может, и знает всё? Но что ему их пьяная драка? Чем они там все занимаются, эти органы? И почему к нему этот жук припёрся?» – Мысли путались, прыгали, метались в его голове, пугали.
– Выпили немножко, – отвернулся от «ушастого» он, – ну и развезло. Спирт был. Если бы не спирт…
– Что же всё-таки случилось? – наседал «ушастый».
– Подрались… – опустил голову Лаврушка.
– Кто?
И Фридман, путаясь и запинаясь, через пятое на десятое, понукаемый вопросами непрошеного гостя, изобразил всё, что помнил.
– А они, значит, там и остались вдвоём? – когда он замолчал, переспросил «ушастый».
– Нет. Почему вдвоём? – Лаврушка поджал губы от возмущения. – В квартире ещё наши были. Квартиру-то не бросишь открытой!..
– Кто?
– Забурунова с Поленовым.
– А эти где же? Посуду битую собирали?
– Вроде того… – промямлил, как нашаливший ребёнок, Лаврушка.
– Ну вот что, Лаврентий Павлович, – помолчав, посерьёзнел «ушастый». – Вы всё равно узнаете, что я сейчас скажу. Думаете, наверное, почему я вам тут разные вопросики эти задаю?
Лаврушка поднял глаза на «ушастого».
– Светлана Туманская найдена мёртвой в квартире своей матери.
Лаврушка вскочил на ноги.
– Сядьте! Она вскрыла вены этой ночью.
– Что вы говорите! Зачем?
– Вот и я хочу знать – зачем. – «Ушастый» тяжело вздохнул. – Затем к вам и пришёл.
– А я при чём?
– Вы! И остальные!
– Я ничего не знаю. Это у Вадима лучше спросить.
– Он в медвытрезвителе.
– Что?
– Кто из вас скорую вызвал? Шутники!..
– Это Димыч… Но они оба до крови морды себе посшибали. А Инке не до них.
– Шутники! Ваши шуточки пьяные друзья ваши ещё долго помнить будут. Врачи со скорой после вас милицию вызвали.
– Вот дурак-то! – схватился за голову Лаврушка. – Это Димыч всё! Он за Вадима переживал. Тот упал, словно мёртвый. А Мартын совсем в отключке лежал. Кто же знал?
– Вам ещё представится возможность и покаяться, и рассказать, как всё случилось, а теперь послушайте внимательно меня.
Лаврушка навострил уши.
– С вами Вадим Сергеевич не делился проблемами взаимоотношений с женой? Только теперь без дураков, пожалуйста. Я вам представился. Сами понимаете – откуда я.
– Понимаю, конечно.
– Так как же?
– Ничего не говорил. Чужая семья, знаете ли…
– Но вы же дружили! Общались, так сказать.
– Встречались… учились вместе… но сколько лет прошло!..
– У них вроде последнее время были разногласия?… Светлана Михайловна и ночевать оставалась иногда у матери?… А на этот раз?
– Я не знаю. Может, Инка что знает. Они дружили, теснее держались после института.
– А дневников она не вела? Записки там какие? Для себя.
– Что?
– У неё не было друга?… Ну… Кроме мужа… Вы понимаете…
– Мне ничего не известно. Такие вещи… Деликатные, знаете ли… Я близок не был. Если кто об этом знает, так это Инка. Больше некому.
– Ну хорошо. Спасибо. – «Ушастый» поднялся. – Вам пора уже собираться в институт.
– Да, я уже опаздываю, – спохватился Лаврушка, вскочив со стула.
– Мы ещё встретимся с вами в спокойной обстановке.
– Пожалуйста, – развёл руки в тоскливой улыбке Лаврушка. – Но мне ничего не известно… Я бы рад…
– Встретимся. Я вас найду. А теперь прошу запомнить. – «Ушастый» заглянул ему в глаза. – О нашей встрече и этом разговоре никто не должен знать. Вы понимаете? Никто! И милиция тоже.
– Ну как же! Конечно, конечно. Я всегда. Я к вашим услугам, – затараторил Лаврушка, закрывая дверь за гостем.
Прошло некоторое время. Давно убежала Варька по своим делам, он начал собираться в институт на кафедру, а мысли, одна тяжелее другой, не покидали его сознания. Неприятное ощущение исходило от человека, посетившего его; чувства нахлынули одно мрачнее другого. Мало того, что гость нежданный принёс Лаврушке страшную весть о происшедшем в семье Туманских, о трагедии со Светкой, так и витавшей в представлениях Лаврушки бестелесным небесным созданием; весть, обрушившаяся на него и придавившая его, будто тяжёлой плитой, породила в его сознании жуткий страх. От этого страха он больше ни о чём и думать не мог, не знал, куда себя деть. На Лаврушку навалились невиданная раньше безысходность, гремучая тоска и боль и вместе с ними тревожное предчувствие, что он становится участником надвигающегося тяжкого кошмара, участником ещё более таинственной и страшной трагедии.
Грустное продолжение старого
Мать позвала её к телефону и, как-то странно неловко сунув трубку, будто та жгла ей руки, заспешила на кухню, где с утра колдовала над «наполеоном». Майя приводила глаза в порядок у зеркала над умывальником, растерялась, но всё же успела спросить:
– Кто?
– Тебя.
– Кто же, мама?
– Володя, Володя! Ну кто же ещё?
– Мама! Я же просила!
У неё с запозданием мелькнула догадка, что это не случайно, что мать, жалея её, слукавила, скорее всего, заранее договорилась с ним о звонке; сама Майя уже несколько дней не подходила к телефону, объявив, что её ни для кого нет.
– Это надолго у вас? – грустно покачав головой, спросила тогда Анна Константиновна, услышав необычный ультиматум дочери.
– Навсегда! – в сердцах сорвалась она.
– Серьёзные вроде люди, а ведёте себя, словно дети малые!
Мать знала, дочь в отца, слово своё держала, упрётся – ничем не пробить. И вот они её перехитрили. Трубка действительно жгла руки, Майя не знала, куда её деть, что с ней делать. Но, в конце концов, не бросать же!
– Не соскучилась, учительница? – как будто ничего не произошло между ними, спросил он, явно изображая грусть, но переигрывал.
– Не приходится, – тоже не здороваясь, ответила она, сдерживая волнение.
– Нервная обстановка?
– Угу.
– Очень занята?
– У нас экзамены.
– Обычное дело.
– А мне всё заново.
– Я пригласить тебя хотел.
– Вряд ли получится.
– К нам. В школу.
– Что такое?
– Послушать мою первую лекцию.
– Первую?
– Новый курс открыли. Криминология. Выпало счастье. Начальство доверило мне.
– Поздравляю.
– Придёшь?
– Я не разбираюсь в уголовном праве…
– Как лектор. Послушаешь. Замечания сделаешь. По риторике… аргументации… Первая самостоятельная!
– Не знаю, что сказать…
– Приходи. Я и транспорт найду!
Это уже звучало как миру – мир, войне – конфетка.
Он действительно прислал за ней чёрную «Волгу». Когда она спустилась, ничего не подозревая, с третьего этажа, у подъезда оседала пыль от колёс сверкающего автомобиля. И дверь заднюю распахнул выскочивший из-за руля строгий шофёр в форме. Сам Свердлин встретил её у ворот школы.
– Как доехала, малыш?
– Володь, ты с ума сошёл! – всё ещё приходила в себя Майя. – Чья машина?
– Пустяки, – махнул он небрежно рукой. – Начальник наш, полковник, одолжил.
– Что! Да как ты мог! Я же тебя просила!
– А что? Ты дочь генерала. Он тоже почти генерал.
– Я со стыда сгорю.
– Успокойся. Бежим, – перебивая, взял Свердлин её за локоть и увлёк за собой. – А то лектор на свою первую лекцию опоздает. Собрались уже все. Ни минуты лишней.
Он усадил её к курсантам, но на последний ряд, где заранее стоял отдельный стул с кожаным сиденьем. Над ней со стены в портрете внимательно оглядывал аудиторию в фуражке набекрень железный Феликс. Лекция началась, но курсанты исподтишка, то один, то другой, оборачивались на неё, оценивая, щурясь. Она плохо слушала, отвлекалась. Всё начало почти пропустила, курсанты не унимались. Владимир говорил громко. Иногда слишком. И размахивал руками. Это и помогло ей быстрее прийти в себя. Но всё равно многое она не поняла. Запомнились примеры, которые вставлял лектор в свой материал, об убийствах, о разбоях, другие криминальные жуткие ситуации, одна другой страшней.