«И где он их выкопал? – удивлялась она, казалось, много книжного. – Неужели и в жизни такое? Надо спросить отца».
И ещё впечатляло одно слово, часто употребляемое Владимиром; делал он это с особым выражением. Весь преображался, глазами сверкал, ей вспомнился Черкасов в фильме о Дон Кихоте, сражающийся с мельницами. Похоже метался и буянил.
– И всполохи! Что было! – Владимир кричал от чистого сердца, будто неведомые стихийные чудеса природы возникали перед ним каждый раз, когда он произносил это загадочное, экзотическое слово. – Всполохи в общественном сознании! Как волновался народ! Потрясение! Сплошная жуть!
Это впечатляло, действовало на аудиторию, курсанты даже прижимали головы к столам, будто прятались от звуков его голоса, как от смертоносных снарядов.
– Как? – Когда аудитория опустела, он подошёл к ней.
– Хорошо, – обмахивалась она, в помещении всё же было душно. – Пойдём на воздух.
– Погоди. Ты всё же ответь. Как впечатление?
– Это что за всполохи у тебя везде? Кто полыхает?
– Не кто, а что. Сознание полыхает, психология этих нуликов, микроорганизмов. Красивое выражение, да? – Он оживился, лицо так и горело. – Мне встретилось в энциклопедии. Ты знаешь, я ничего теперь не читаю. Не засоряю голову. Только спецпредметы, которые веду, и энциклопедии. А это?… Я подумал, не помешает. Украшает фразу. Правда, смыслового значения мало, поэтому иногда проигрывает, но красота спасает всё?
– Я бы подумала. Может, ради содержания пожертвовать всё же формой?
– Идеализм.
– При чём здесь…
– Мне нравится. Красиво.
– К месту ли?
– Я тебя начальнику хотел представить, – не ответил он ей. – Десяткин ещё не успел никуда укатить. Здесь должен быть.
– Что ты! – Майя замахала руками. – Зачем? Я не официальное лицо. К чему всё это?
– Да, да, да! Быть здесь – и не посетить его!..
– Так не договаривались!
Но было поздно. Полковник, сопровождаемый двумя офицерами, уже входил в аудиторию и направлялся к ней. Майя покраснела, вцепилась в сумочку, застыла.
– Спасибо, Майя Николаевна! – принялся пожимать ей руки полковник. – Снизошли. Нашли время. Спасибо. Владимир Кузьмич меня заверил, а я, признаться, всё же ни слухом ни духом. И не думал, что найдётся у вас минутка для нас.
Он говорил, не переставая, словно торопился, чтобы не перебил кто; откуда-то появились цветы, белые и жёлтые, душистые; он, сделав значительное лицо, преподнёс их, задержав её руки в своих.
– Спасибо. Чайку ко мне? – заглянул полковник ей в глаза. – Владимир Кузьмич, приглашай гостью.
Свердлин повёл её по коридору под локоть, полковник шёл рядом, поддерживая под другую руку, курсанты растекались по стенкам и исчезали.
– Вот! Индийский! Вам конфет? – полковник обвёл рукой угощения на столе, заполнившим почти всё пространство комнаты, где они оказались.
– Я, признаться…
– Ну что ты, – подтолкнул её, будто невзначай, Свердлин, – присаживайся.
Он, усадив её, повернулся к начальнику.
– Иван Клементьевич, разрешите тост?
– Тост? У нас вроде… – повёл полковник руками и глазами по чашкам с чаем, но Свердлин уже разливал коньяк в маленькие хрустальные рюмки, а за его спину смущённо прятался усатый капитан.
– Николай Семёнович! Ты здесь? – кивнул полковник капитану, того действительно и не видно было с ними, а тут, в комнате этой, и нашёлся.
– Начальник курса, – представил полковник Майе капитана. – Наставник, так сказать, нашего Владимира Кузьмича. Разворачиваемся мы, Майя Николаевна, укрепляем плацдармы. Вот новый курс, новые дисциплины и новые, так сказать, педагоги у нас появляются. Большому кораблю, как говорится, у нас зелёный свет.
– Скажите, Иван Клементьевич, – подал рюмку Майе Свердлин, сам он так и не присел, стоял подле её у стула, как адъютант, рука согнута в локте на уровне плеча, в пальцах рюмка.
– Надо сказать. А как же. По такому случаю. Нечасто нас посещают такие гости. – Полковник поднялся. – Подымем, товарищи офицеры, за неё. За нашу школу. Чтоб процветала милицейская наука и наша, так сказать, альма-матер.
– Товарищи офицеры! – крикнул Свердлин так, что и Майя невольно привстала.
Все выпили. Сели. У Майи сразу почему-то закружилась голова, она оперлась на руку Владимира, слегка склонилась к нему. Полковник протянул ей развёрнутую конфетку.
– Как Николай Петрович? – спросил он её на ушко.
– Ничего, – ответила она.
– Я слежу. Он недавно по телевизору выступал. О проблемах. Блестящее выступление.
– Когда? – Свердлин элегантно подлил в рюмку начальнику. – Неужели я пропустил? Я слежу.
– Выступал, – подтвердил, закусывая, капитан. – Содержательно. Моя Клавдия Захаровна даже хотела записать на магнитофон.
– А давайте пригласим Николая Петровича к нам, Иван Клементьевич, – Свердлин взглянул на полковника, поднял свою рюмку. – Разрешите?
– Скажи, именинник, сам Бог велел.
– Товарищи! – поднялся над столом тот, степенно огляделся, легонько коснулся плечика Майи, подмигнул усатому капитану. – Мне хотелось от всей души поблагодарить вас всех. В моём становлении как педагога я вам всем очень обязан и признателен…
Он умел говорить красиво, у него получалось, капитан раскрыл рот, полковник несколько раз кивал головой и довольно посмеивался, Майя заслушалась.
Позже, когда Свердлин на той же «Волге» довёз её до дома и они, не сговариваясь, завернули прогуляться в скверик, наслаждаясь свежим весенним воздухом остывающего дня, Майя, не удержавшись, всё же сказала:
– Володя. Так нельзя. Я бы не хотела, чтобы всё так. Ну зачем?
– О чём ты? – будто не расслышав, нагнулся он к ней. – Разве плохо получилось?
– Ну как же ты не понимаешь!
– Ты права. Согласен. Присутствовал определённый экспромт. Но с этой публикой иначе нельзя. Их следует брать за рога, как быка.
И он засмеялся, довольный пойманной на лету фразой, повторил с удовольствием:
– За рога, как быка!
– Ты меня совсем не хочешь понять!
– Нет. Это ты вокруг ничего не видишь. У тебя на носу, прости меня, розовые очки. Ещё с детства. А вроде дочь прокурора.
– Ты так считаешь?
– Чего уж там. Я извиняюсь, этот долбак, полковник наш, какой он офицер? Аж три звёздочки нацепил! На самом деле он тупица! Причём сущий дебил. Бывший инструктор обкома! Как сюда попал? Одному Богу известно. Ладно, время пришло, там толку от него никакого, вот в ментовку и выдвинули. Учить! Готовить милицейские кадры! Попомни мои слова, дорогая! От таких учителей мы скоро кашлять кровью будем. Устроят нам варфоломеевскую ночь их воспитаннички!
– Как ты можешь такое говорить!
– Могу. Мне не надо много таращиться, чтобы всё это увидеть. Ты знаешь, как и чему здесь учат?
– Не агравируй. Всё у тебя не так! И в райотделе всё не по тебе было.
– Там как раз и проявляются плоды воспитания таких школ.
– Ты ошибаешься. Там люди из институтов.
– Хрен редьки не слаще.
– Что же ты сюда-то прибежал?
– Ну знаешь!
– Я слушаю. Только спокойно. Без эмоций. Чего ты размахался опять руками. Не с курсантами.
– А-а-а, – махнул Свердлин рукой. – Что тебе говорить! Мы в разных весовых категориях.
– Это что же? Опять? Как у твоего любимого Джека Лондона? Ты, конечно, опять за Мартина Идена у нас. Весь от станка, от земли. В мозолях. А я – барышня-буржуйка с интеллигентскими вывертами?
– Похоже. Но это твоя старая пластинка.
– Старая – не старая, а объясняет. Только ты всегда забываешь про финал.
– Чего?
– Помни о финале. Там герой геройствовал – буйствовал да свёл с жизнью счёты. Не нашёл ничего лучшего. И ты сам себе тупик ищешь? Володя, задумайся, что с тобой происходит всё это последнее время. Ты очень изменился.
– Я? Тебе кажется. Я всегда таким был. У меня всё получалось. И теперь получится. Полоса. Вся жизнь полосками. У всех. У меня сейчас темноватая. Да, согласен, не совсем белая. Но ты скажи мне, кто вокруг нас? Оглядись! Эти микроорганизмы! Полковник этот! Он же чего за меня уцепился? Ему показалось, что я ему кандидатскую смогу накатать. Я накатаю. Мне, как два пальца!.. Но ему-то она зачем?
– Откажись!
– Чего?
– Не пиши.
– Простите покорно, – раздражённо хмыкнул он. – А куда же деться? Ты – дочь прокурора области! Личность другого масштаба! А мне кем предстать? С этими мелкоклеточными мне не справиться. Полковник – гнида отпетая! А всё за своё – пригласи да пригласи. Месяц за мной бегал. Интересовался здоровьем твоего отца. И ты ему зачем-то понадобилась. Не просил ничего за столом-то?
– Иван Клементьевич? – растерялась она.
– Рыба эта, – сплюнул он.
– Нет, кажется.
– Гляди, а то и не заметишь.
– Вот! А тебе зачем меня везде таскать?
– Как?
– Я что? Картина Васнецова?
– Майя! Маечка… ну…
– Витязь на распутье? А я – плита, на которой всё записано: что можно, что нужно и чем дело кончится. Удобную ты занял позицию.
– Ну зачем ты так!
– Опять? Опять всё повторяется? Сколько раз я закрывала глаза! Прощала! Я же тебя предупреждала?
Она отвернулась, насупилась, замолчала надолго, ушла в себя. В сквере почти никого. Засиделись они на импровизированном банкете по случаю становления нового педагога. А педагог-то мало в чём изменился. Действительно, всё повторялось, только качеством ещё неказистее. И сетования его те же на всё и всех вокруг, но только не на себя и собственное завышенное представление о себе: весь мир – бардак, все люди – гады… Майе вспомнилось враз всё, что случилось с ними после её возвращения из-за границы.
Свердлин, хотя и не провожал её, но встречать в аэропорт примчался. Весь взъерошенный, словно опомнился, говорливый. После уже, в институте, заботливая приятельница, Неля, преподаватель французского, доверительно поведала, что тот времени не терял, спутался с брюнеткой длинноногой, студенткой иняза, выпускницей курса, та на роль Марьи Антоновны в студенческом спектакле пробовалась, так с ней и «репетировал» в её отсутствие. Она пропустила мимо ушей, приятельница отличалась злословием, всё про всех знала, во всём институте всегда на передовых позициях, а спектакль запомнился, но больше банкетом, который приурочили к празднованию Нового года. Было много приглашённых, Владимир не забыл своих бывших сослуживцев из райотдела. Те оказались весёлыми людьми, хотя и из милиции, запомнился муж Пановой, танцевал здорово, сама Екатерина Михайловна производила впечатление, а Владимир преуспел в тостах и анекдотах. Но как говорится, кто много позволяет – дойдёт до глупости, он тамадил-тамадил и увлёкся. Опять задел больную тему, как он её называл: «взаимоотношение классов в бесклассовом обществе», она его одёрнула раз, два, он забывался, у неё кончилось терпение. Чего хаять советскую власть? Здесь живёшь! И потом – ничего нового!.. Он снова затянул анекдот про Брежнева. Боже мой! Сколько можно?…