– Я пойду, – поднялась она.
– Не нравится?
– Надоело.
– А чего тебя-то задевает?
– Глупость. А может, зависть?
– Было бы к кому.
Он был пьян.
– Я же не касаюсь твоего отца.
Это было слишком. Она заспешила к выходу. Никто не обратил внимания. Его кто-то пригласил танцевать. Так они снова расстались, хотя по-настоящему и не ссорились. Не встречались с месяц. Мать спрашивала, волновалась, металась между ними, видно, звонила ему. Потом ей надо было лететь в Москву, тогда он и прикатил первый раз на этой самой чёрной «Волге». Она узнала, что это машина начальника, Владимир похвастался небрежно, что наладил с ним отношения. А тут ещё пожаловала московская киногруппа снимать фильм с участием самого Куравлёва, рабочее название картины было загадочное: «Ты – мне, я – тебе», про браконьеров, Максинов поручил их Десяткину, а Иван Клементьевич закрепил за артистами его, есть возможность познакомиться со знаменитостью. Майя, усмехнувшись, пожелала ему удачи.
И вот этот звонок…
В сквере посвежело. Он попытался её обнять. Она подняла глаза на окна. Свет горел, мать, конечно, не ложилась, ждала её.
– С артистами распрощался? – спросила она, чтобы заполнить затянувшуюся паузу.
– Укатили.
– А театр?
– При чём здесь театр? Что ты имеешь в виду?
– Быстро ты забыл Гоголя, – задумчиво сказала она, про длинноногую так и подмывало спросить, впрочем, это опять скандал, надоело уже.
– Тебя после заграницы не узнать, – робко пощекотал он у неё под ушком, как когда-то прежде.
– Заметил наконец.
– А меня тоже радуют эти туземцы, – спохватился он. – Ты знаешь, у них денег, будто они их рисуют.
– А тебе какой интерес?
– Сидели как-то в ресторанчике, и они подсели. Я сначала не узнал. Все, как с пальмы, – на одно лицо. И они таращили на меня глазища. Двое из спектакля того оказались. Пробовали мы их. У одного имя даже, как у нашего. Джамбул. Представь! Я познакомился второй раз. Занятный малый. Вытащил кучу баксов.
– Не может быть, чтобы Джамбулом звали, – грустя о своём, возразила она. – Они арабы, а то таджикское или туркменское имя.
– Вот! Мусульмане же!
– Ты ошибаешься. – Она ещё витала где-то, но заинтересовалась его последними словами. – А что ты в ресторане делал? У тебя курсанты! Педагог советской школы милиции!
Он не смутился, даже поленился отпираться и обронил небрежно:
– В минуты горьких размышлений и гениальный Блок заглядывал в «Бродячую собаку»[56].
– Куда-куда? – рассмеялась она.
Он закрыл ей рот поцелуем.
– Сам не знаешь, что говоришь. – Высвободившись, она легонько щёлкнула его пальчиком по носу. – Дурачок.
Они, кажется, снова помирились.
Там, где ещё и не там, но уже и не тут
Он старался здесь не бывать. И уж когда никуда не деться, когда припекало, заглядывал к Наталье в приёмную, схватывал необходимое, потом к начальству поздороваться – и назад. Всё стесняло здесь, всё давило и напрягало, веяло каким-то потусторонним холодом, хотелось на солнце, на воздух. Вот и теперь.
В просторном помещении с низким потолком, в дальнем углу близ окна стояли два длинных прямоугольных тяжёлых стола. Возле них в каком-то мерцающем сером свете маячили две фигуры. Одна – мужская и кряжистая, пригнувшись, копошилась над столом. Вторая, похоже, женская, полнилась, расползалась на стуле юбкой, вроде как отдыхала.
На обоих столах темнели, отливаясь синевой, трупы. И запах витал характерный, который Шаламов не терпел и, не признаваясь сам себе, боялся.
Труп, над которым колдовал мужчина в несвежей шапочке и коротковатом не по росту халате, был располосован по грудной клетке, второй ещё не тронут.
Женщина, развернув на коленях свёрточек с бутербродами, лениво ела. До этого она записывала, что ей монотонно диктовал мужчина, но, когда гулко бухнула дверь за Шаламовым, отложила бумаги в сторону. Вёрткий сухой мужчина тыльной стороной руки в резиновой перчатке сдвинул совсем на макушку шапочку, отвёл взор от стола и долго внимательно вглядывался в приближающегося Шаламова, подняв в ожидании вопроса лохматые брови. Был это известный авторитет среди судебных медиков, эксперт Варлаамов.
– Чем обязан опять, милейший Владимир Михайлович? – рассмотрев, наконец спросил он.
– Я извиняюсь, Сила Петрович, но…
– Владимир Михайлович, дорогой, ты меня, ей-богу, до печёнок… Если снова по тому же вопросу, что по телефону намедни?…
– Силантий Петрович, я с дополнительными, с дополнительными…
– Слушаю, – смирился тот и кивнул женщине. – Мария Степановна, у вас, голубушка, есть пять-десять минут от меня отдохнуть. А я бы закурил.
Женщина так же лениво, как ела, отложила в сторону свёрточек с бутербродами, тяжело поднялась, помогла патологоанатому освободиться от перчаток, развернулась и степенно затопала к дверям.
– Я тоже закурю, – спохватился Шаламов и полез за сигаретами. – Будете мои? «Шипка». Болгарские.
– Слабы-с. Я уж лучше наш «беломорчик». – Эксперт достал папироску, распахнул окно, задымил с наслаждением.
– А чего задыхались-то? – рванулся тоже к окну Шаламов. – Душновато у вас тут. И эти ещё…
Он, не глядя, отмахнулся на трупы.
– Целых два! Накопили! Ночные, что ли?
– Жарко, – согласился патологоанатом, утёр пот со лба, потом вспомнил, пошёл смывать руки под струёй воды умывальника; вытирая пальцы, закончил: – А окна нельзя открывать. Когда работаешь особенно, чтоб всё закупорено было.
– Это почему?
– Техника безопасности.
– Чего?
– Вдруг зараза какая!
– Да ладно вам, Сила Петрович, – недовольно поёжился Шаламов. – Хватит пугать-то. И без этого у меня сегодня с утра не заладилось.
– Что такое? Что прибежал-то? – Варлаамов слегка прикрыл окошко.
– Прибежишь. – Шаламов поморщился. – Тут и прилетел бы! Обстоятельства. Да вы уже слышали небось? Мамаша-то, видно, к вам звонила?
– Было дело, – кивнул тот, но без видимых тревог. – Марковна тут обозначилась. Но Константиныч, сам понимаешь, её успокоил.
– Чем? – насторожился Шаламов.
– Поручился, что на контроль возьмёт.
– Насчёт скорости?
– Насчёт качества, – усмехнулся патологоанатом. – Ты бы забежал к нему сам. И поговорил.
– Занят он пока, а Глотова, значит, нет?
– Сменился. Ему вчера досталось. Навозил. – Он качнул головой в сторону столов. – Я вот, помогаю.
– А как же?…
– С вопросиками?
– Ну да.
– Давай посмотрю. – Варлаамов не спеша принял лист у криминалиста, пробежал его глазами, отвёл руку с папироской в сторону, перевёл глаза на Шаламова и брови свои лохматые снова картинно поднял.
– Что, Сила Петрович?
– Ты куда же пожаловал, земной червь? – после театральной паузы покачал эксперт головой.
Шаламов только комок в горле проглотил и моргнул глазами.
– Ты не к Господу Богу явился?
– Петрович… Я умоляю… Без этих ваших, пожалуйста…
– А тебе фамилию убийцы не написать сразу? Ты же тут Глотову, бедняге, столько вопросов накатал!
– Ну… Поломал голову… Сказал же, ночь не спал.
– Не слышал…
– Как в этом?… В кино! Смотрели? – Шаламов почесал затылок. – Приснилась эта! Вчера из ванной с Глотовым вытащили. Так в ванне и летала. Вот, вспомнил! «Вий» кино называлось. По Гоголю.
– Курить бы бросить надо, – помолчав, пожалел Варлаамов криминалиста. – И это дело. – Он прикоснулся к шее под подбородком и слегка пальцами пощекотал. – Хотя это спорный аргумент. Наши до сих пор единого мнения не имеют.
– Мне не до шуток, Петрович, – нахмурил брови Шаламов. – Ночь толком не спал. Спозаранку сюда помчался, вопросы вот дополнительные набросал. На службе ещё не появлялся. Верите?
– А что ж? Бывает, – посочувствовал тот. – А с вопросами? Ну что ж… Раз Константиныч сам возьмётся, как обещал мамаше, то, полагаю, ответы получишь. А вот эти!..
Он со значением ткнул пальцем в лист.
– Этих здесь немножко. Но не мне судить. С ними к разлюбезной нашей Маргарите Львовне. Она как раз химик. По её части. Чем закусывала грешница покойная, что принимала на грудь прежде, чем на тот свет отправляться… К Львовне. У неё интересуйся.
– К Маргарите?
– К ней, разлюбезный Владимир Михайлович. У нас, как положено, химик застольем и отравами заведует.
Варлаамов докурил папироску, аккуратно притушил.
– Ты заходи, Владимир Михайлович, – сказал он уже в спину криминалисту. – Не забывай. И если увидишь, кликни там мне Марию Степановну. Управилась, наверное, с завтраком-то, бедняжка.
– Да уж. Не приведи бог к вам без надобности, – не на шутку проникся криминалист суеверием и буркнул, не оборачиваясь, сердито. – У вас, как в той загадке: хотя ещё и не там, но уже и не тут.
До работы многострадальному Шаламову предстояло ещё добираться от морга на перекладных. Сначала троллейбусом.
Он поспешил на остановку, втиснулся в толпу, по приобретённой привычке штопором ввинтился, пробрался поближе к дверям подоспевшего рогатого транспорта и вроде занят был насущными тривиальными проблемами – влезть в троллейбус, купить билет (проездной менять забрали в кадрах и запаздывали с возвращением), протиснуться к окошку, а мысли витали вокруг одного и того же. Его сознание не покидала тяжкая тревога, охватившая ещё вчера в квартире Туманских, у края ванны, откуда глядела на него голова несчастной. Он не только почуял себя невольным соучастником неведомых пока, но надвигающихся с необратимой силой таинственных событий, но предчувствие ужасной беды уже страшило его.
Важная персона
Любитель традиций, Игорушкин не терпел их нарушений. Малейшие отступления вызывали у него нервозность и выводили из себя, порой, надолго. В особенности такими бывали ночные звонки, внезапные визиты незнакомых и уж, конечно, любая суматоха.
Но тут, как назло, всё соединившись, навалилось одним разом.