менно он принёс страшную весть о смерти Светки!..
– Лаврушка! – толкнула его в бок Варька. – Лаврушка! Что с тобой? Очнись! Ты спишь!
– Что? – действительно, словно со сна, очнулся он от воспоминаний. – Что случилось?
– Свет погас! Смотри! – Варька замахала рукой на окно верхнего этажа.
Мрачный дом снова почернел и погрузился в прежний свой сон.
– Давай уйдём отсюда, – потащил он за собой Варьку со скамейки.
– Куда? – не сразу поняла она, упираясь, – Ты же хотел встретиться?
– Пойдём, пойдём! Быстрей, – увлёк он её к углу дома и прячась за ближайшее дерево.
– У нас будет время пообщаться. Пока поглядим. Ты любишь сюрпризы?
– С чего это ты?
– Полночный сюрприз, – ухмыльнулся Лаврентий. – Сейчас мы их напугаем.
Из подъезда вышел Димыч. Его Лавр узнал сразу. Днём или ночью, в толпе или нарядившись, как клоун в цирке, тот промелькнуть неузнаваемым не мог. Борода выдавала верного дружка.
– Не спеши, – шепнул в ухо Варьке Лаврентий, та готова была уже выскочить из засады.
– Всех ждёшь? – прыснула она.
– Не время.
Гардов между тем постоял, прислушался, поглазел по сторонам, сунул руки в карманы и заторопился по дороге, больше не поднимая головы, никого не дожидаясь.
– Эй! – почти крикнул ему вслед Лаврентий, но крик замер в горле, так и не огласив двор, а сам Лаврентий застыл, как каменный, не веря своим глазам.
Из подъезда выскочила, прямо выпрыгнула, как это она одна могла делать, Инка Забурунова! Она так же поплясала, покружилась на одном месте, словно выполняя заученную команду, оглянулась по сторонам, хлопнула себя ладошками по бёдрам, обтянутым дырявыми джинсами, и бодро поскакала со двора в противоположную от Димыча сторону. Когда она шмыганула мимо их дерева и скрылась за углом, Варька живо ткнула его в бок локтем, повела носом и не стерпела:
– А я что говорила? «Пани Валевска»![66] Учись, доктор!
Только полное отупение спасло Лаврентия от непоправимого – он готов уже было броситься за Забуруновой, но из подъезда неторопливо вышел Ушастый. Он постоял, походил, задумчиво поглядывая на тёмное окно дома, достал сигареты и присел на скрипнувшую под ним скамейку.
Лаврентий зажал Варьке рот и тихо увлёк её за собой, прочь от загадочного дома.
Из дневника Ковшова Д.П
В таких случаях хочется сказать что-то яркое и многозначительное. Обычно, если от души и от сердца, то что-то вроде: «Ну вот, пожалуйста… твою мать!» – вставив наиболее подходящее слово… А получается глупо и невразумительно. Я не исключение. Как ни прыгай через дерьмо, которым тебя со всех сторон обложили, хоть будь ты о трёх ногах, обязательно вляпаешься.
Теперь ломаю голову, что лучше? То, что залетел в самом начале и судьба оставила время исправить ошибку или уже не выбраться?… Кажется, время есть, тем более если рассуждать могу и не суечусь. Поэтому первое, что сделал, как учил ныне покойный славный следак Денисов, попробовал отсудить пылающий мозг.
Разложим всё по полочкам… Хотя и взволновал меня всполошившийся Течулин, взвинтил, что называется, нервы, я не помчался сломя голову в «белый лебедь». Это уже верный ход. Потому что не к лицу прокурору района по каждому поводу в тюрьму бегать, да ещё когда только что арестованный пальчиком поманил. Я его туда не уговаривал, не загонял. Сам залез.
Второе. Если с его стороны самооговор, как Александр кричал, выпучив глаза, его никто на это не подговаривал. Мы с ним беседовали за милую душу, слово, так сказать, за слово, я-то вообще, по правде сказать, любитель в таких случаях в большого слушателя превращаться. История трагическая, довольно жизненная, в некотором роде для мужского пола поучительная, как здесь не заслушаешься. К тому же очень чувствительная, можно отметить, романтичная: единственный верный друг, с которым всю жизнь рука об руку да которого всё время тащил за собой, человеком сделал, а он тебе и нагадил в самую что ни на есть шляпу. Трогает? Ну как же! Очень даже впечатляет.
Третье. Зубров – человек от сохи, на земле вырос; ордена, грамоты, почёт и блеск – это всё мишура, это побочное, второстепенное; он на земле у себя дома, его судьба ласкает, всё привык делать один раз, потом не переделывать: учился, служил, «нюхал демократию в составе ограниченного контингента войск, которые на танках в Праге спесь некоторым сбивали» – это его слова в его же откровениях, я за язык не тащил. Женился по любви и «Настёне» своей, как он её именовал, наклепал троих, один другого меньше. У него, как в сказке, – загадал желание, оно и исполняется. Так всю жизнь и везло. Этот везунчик со своими чудными лошадьми в Европу ездил, найдите такого в области! Нет. Он врать не умеет, его научить не успели, да ему незачем учиться было, я же отмечал его удивительное качество – ему судьба везде орлом монету показывала. Он членом райкома, не думая о выгоде, стал. Куда уж тут!
Выходит, он и милиционерам повинную сам написал, и следователю Течулину сказал на первом допросе, а мне в задушевной беседе чистую матку-правду. Излил, так сказать, душу, как есть.
Сомневаться в его откровенном признании нет повода.
Весь его рассказ вписывается в обстоятельства убийства, которые следователь, помимо его признаний, установил другими показаниями очевидцев: жены, соседей, детишек малых, сбежавшегося со всего острова народа. Зачем им оговаривать своего любимого директора, который всё для них, всё ради них, всё только им… Как клушка с птенчиками. Они на острове не жили, а катались, как сыр в масле. Там и заработок, туда рыбкооп с райпотребсоюзом и автолавки с лучшим товаром к празднику торопятся, как правительство в Москву!.. Врагов у него отродясь не бывало. Один только, которого он сам, Зубров, и пригрел, как змеюку на своей груди. Но это не враг. Это совсем другое дело. А он, добрый мужик Зубров, не знал и не слышал про восточную пословицу ничего. Да он и книжки-то если читал, только те, которые для работы нужны были… А пословица, если бы знал, возможно, и пригодилась. На Востоке говорят искушённые люди: «Смертельно жалит змея, согретая на груди!» Эх, Зубров, Зубров, наивная душа…
Рассуждаем дальше.
Раз директор Зубров не такой железный, как с виду кажется, значит, есть ключик к дверце его души. А уж ключик подобрать да в душу влезть, да с сапогами по чистой и нетронутой, как некоторые любят восклицать, по той девственной, сапожищами!..
Всё враз и отпечатается.
Вот с такой девственной, неискушённой душой и попал в тюрьму Иван Григорьевич Зубров.
Не верьте, друзья и недруги мои, не верьте блатным, что есть люди, пусть битые и перебитые, в наколках до пят и ни слова, кроме фени не ботающие, рецидивисты или авторитеты заслуженные, которым тюрьма – это дом родной. Говорят, это только с горькой иронией и с большой обидой на свою пропащую жизнь. Тюрьма – это… тюрьма. Никаких правил там нет, как нет и человеческого обличия, а уж о благородстве надобно забыть, лишь только переступил порог. Не зря и поговорки они придумывают типа «приходя – всё забудь, уходя – не прощайся». Там жизнь закручена совсем другими принципами. Человеческое заканчивается, а мразью несчастный становится с первой минуты, как попал за те стены и привели его для тщательного обыска, потому как из человека бедолага превращается даже не в животное, а в голое, в самом непосредственном смысле этого слова, животное и голый объект, пока его не препарируют, как лягушку под стеклом увеличительным, ни разгладят, ни выпотрошат душу и снова оденут.
Я никогда не забуду, как старший следак, учитель мой первый, Денисов, ещё студентом водил меня в «белый лебедь». Как романтично звучит: «Белый лебедь»… Ведь придумал кто-то от великой тоски по свободной белой птице, летящей в тёплые края, назвать так мрачный страшный застенок, где большим счастьем считается одно – быстрее забыть, что ты человек и что есть необычайное чудо на земле – свобода! Иначе с тоски подохнешь.
Там быстро ломают таких свободных орлов, как Зубров. Такие девственники хрустят, словно бублики, на клыках истосковавшихся до злодейских забав блатных. Вот и зажевали бедного Зуброва. Не продержался он и дня. А когда взмолился и душой, и телом, та же братва научила, как выбраться; и первое условие – ничего не признавать и косить. Врать, что сможешь, пусть у следователя голова гудит, а косить под что попало: под несчастную жертву, под больного и немощного, под психа. Ну что я буду рассказывать, кому это интересно…
Я, когда ещё студентом был, выскочил из этого «лебедя», будь он проклят! Я надышаться воздухом не мог! Забыл, что рядом машины гудят, бензин, грязь на улицах и прочее… Слаще не было ничего! А ведь всё бесплатно… задаром и просто так… На, человек, дыши! Это я тогда, бедный студент, подумал.
И сейчас так думаю, в «лебеде» этом стараюсь не бывать. И ещё одно место обхожу, ну с этим мы с моим приятелем Шаламовым солидарны…
Поломав с полчаса таким образом свою многострадальную голову, я не стал опережать события и велел следователю Течулину этапировать убийцу Зуброва для душевного собеседования в прокурорский кабинет, где он каялся, клялся и божился до того, как туда попасть. А для встречи ему, чтобы вновь память не отшибло, привезти ко мне его неверную жену Настёну или по паспорту Анастасию свет Семёновну Зуброву, в девичестве Весёлкину. Вот фамилией родители наградили, совсем невпопад с этой историей!
Мелодия, не греющая душу
Она ждала его звонка. Ждала со злым нетерпением, с нервным, не отпускающим даже на миг возбуждением, как дожидаются большого скандала, драки или беспощадного побоища. Даже ей самой становилось страшно, как она его ненавидела!
Им надо встретиться. Один раз! Единственный! И последний. Окончательный! Чтобы расставить наконец все точки. Объясниться.
Объясниться и расстаться навсегда. Довольно! Помотал он ей нервы. Её терпению пришёл конец. Она ему всё выскажет! Она ему всё выдаст! Пусть знает!..