Первый и его сосед напротив переглянулись.
– Я интересовался. Запрашивал его дело в Академии. К сожалению, тамошние люди тогда проявили недостаточные бдительность и последовательность. Выявив и локализовав лжеца, они успокоились. Не проверили его связи, круг общения, знакомых, друзей. Зараза была выкорчевана, но уверен, не полностью. Сейчас ворошить дела десятилетней давности трудно, но я озадачил товарищей в Москве. Они уже начали заниматься. Тщательной проверки будут подвергнуты все, кто соприкоснулся к Свердлину.
Веневицианов щёлкнул кнопкой настольной лампы, погасив единственный источник света в кабинете. Только слабые проблески дневных лучей пробирались сквозь шторы в отдельных местах. Тяжкий полумрак враз повис в помещении.
– Во тьме, в которую этот гадёныш попытался спрятать своё прошлое и все свои и отцовские делишки, мы должны отыскать улики, изобличающие его как явного врага народа. Не может он тайно или явно не питать к нам ненависти, а раз её испытывает, значит, готовит удар. Мы упредим его.
– Ему дали возможность окончить институт в Саратове? – спросил первый.
– Ещё одна непростительная оплошность. – Веневицианов задумался. – Я, будучи у Бобкова, информировал его об этом случае и откровенно заявил, что возможно преступное пособничество врагу. Кто посмел оказать ему содействие поступить в высшее учебное заведение, пусть гражданское, стать юристом и оказаться в штабе нашего управления внутренних дел?
– И что же? – скосил глаза на него первый.
– Есть ответ? – поинтересовался и второй.
– Тогда это были рядовые события, которые никто не отслеживал, – покачал головой Веневицианов. – Всех захлестнула эйфория двадцатого съезда. Началось всеобщее спасение так называемых «жертв политического террора». Тогда под этими сомнительными лозунгами и знамёнами много гнид сумело проскочить в органы власти нашего государства, а возможно, с ними свили гнёзда и настоящие враги. Помните книжонку поганца Солженицына?
– Первый день?… – начал Грейч.
– Памятный день?… – помог его сосед напротив.
– Последний день одного мазурика из «шарашки»[69], – оборвал обоих Веневицианов. – Оружие врага следует знать назубок. Я к чему? При Хрущёве эта зараза смогла проскочить в печать в общем потоке. Потом этот субчик, Солженицын, прикинувшийся великим демократом, жертвой и властителем всех душ, исстрадавшихся от красного террора, издал на Западе новое слёзное и коварное предательское творение – свод измышлений и яркий пасквиль, назвав его «Архипелаг ГУЛАГ». Сплошь антисоветская гадость! Но ему в Европе Нобелевскую премию навесили, а чем его падаль уступает «чернухе», которую опубликовал в своей книжке откровенный враг нашей страны эмигрант Мельгунов[70]? Одно к одному! Только писалось с разницей в пять десятилетий.
– Что же с нашим фигурантом? – напомнил первый.
– В штабе там особо не… – начал второй.
– Из штаба и со следствия мы его попёрли, – оборвал обоих Веневицианов, – в школе тоже перекрываем кислород. Открою секрет, мои люди испытали его на… соответствие системе.
– И что? – напрягся Грейч.
– Интересно? – поднял брови его сосед напротив.
– Обложил их матом, – холодно блеснул глазами Веневицианов. – Это особенно подозрительно. Другой бы подурачился или заторговался. А этот отверг, приняв все предложения о сотрудничестве на полном серьёзе. Дело происходило, как обычно, в ресторане, по пьяному делу. Так он там скандал поднял, чуть не набил морды моим и поколотил груду посуды. В общем, всё за чистую воду принял как есть.
– Вот гад! – откровенно выразил восторг первый.
– Влетело в копеечку мероприятие? – посочувствовал со злорадством второй. – Сам платил?
– Откуда? У этого паразита действительно не оказалось рубля за душой, – признался Веневицианов. – Но жук, каких поискать! Я только ещё раз убедился, что нисколько не заблуждаюсь насчёт его вражеской натуры. Нормальный советский гражданин подумает о таких деньгах, которые ему были предложены. А этот взвился – и по мордасам! Паршивец!
– Тогда на валюту? – вернулся назад первый.
– Надёжно, – добавил второй.
– Нет. Я ему такого издевательства над своими людьми не прощу. Враг заслужил настоящей кары.
– Это уже уголовные дела… – потух один.
– С административной ответственностью всё бы легче и оперативней, – не терял ещё надежды другой.
– Будь моя воля, я бы ему пятьдесят восьмую[71] – и в Слон[72], – заскрежетал зубами Веневицианов. – Гадёныш заслуживает большего.
– Не те времена, – посочувствовал первый.
– Пожинаем плоды, – согласился второй.
– А я не отчаиваюсь. – Веневицианов осклабился. – Есть шестьдесят четвёртая и следующая за ней![73]
– Измена? – вскинулся Грейч.
– Шпионаж! – задохнулся от чувств Дрейч.
– Полагаю, во всей своей красе, – зацвёл Веневицианов. – Он последний раз пьянствовал с сокурсниками?
– Из Высшей академии.
– Человек пять собралось.
– С разных мест он их собрал. – Веневицианов посуровел взглядом. – Присутствовали сотрудники наших учреждений из дальних краёв. Юбилей по случаю окончания. Они к нему и съехались. Бывшие друзья. Известны разговоры?
– Обычные. Ты где, я там…
– Кто куда угодил? Как отдуваются? Один прикатил аж с Дальнего Востока…
– Вот! Я вам второй раз ничего не говорил. – Веневицианов замер и оглядел собеседников так же сверху, так же по-царски, со значением.
– Места службы, служебные функции?… – засверкали глаза у первого.
– Круг полномочий, род деятельности?… – подхватил второй.
– Сбор секретных сведений, – подвёл черту Веневицианов. – Да, друзья мои, вы оба совершенно точно определили род шпионской деятельности этого выродка. Именно для этого он собрал своих бывших сокурсников в питейном заведении. Чтобы, подпоив, выведать особо секретные сведения о месте их службы. С одной-единственной враждебной нашему государству целью. Для передачи агентам западных стран. Арабам. Они же постоянно вокруг него крутились и крутятся.
Веневицианов, победным жестом отодвинув кресло, поднялся из-за стола, вскочили и двое его приглашённых.
– За дело, друзья. – Он пожал им руки. – И последний совет. Его следует брать в Москве. К чему будировать нашу общественность? Они и заниматься будут сами, чтобы нам не нервировать несостоявшегося тестя.
И все трое злорадно прыснули в кулачок, а потом похоже выдали и по смешку каждый.
Нат Великомудрый
Всю оставшуюся до утра ночь над Лаврентием колдовала Варвара, спасая его подорвавшийся со всех сторон тонкий организм. И тело, и нервы, да и душа ни к чёрту, весь аппарат и отдельные части – ноги в особенности, и нос нуждались в тщательной профилактике. Тазик с горячей водой и горчицей для нижних конечностей, кастрюлю с булькающей картошкой для дыхательной системы, а махровое полотенце на разламывающуюся голову. В таком состоянии с полчасика, потом три стакана «кисленького», опять же аспирин из родительских запасов и в постель, где жаркое Варькино тело…
Проснулись они за полдень от надрывающегося идиотски пронзительного звонка.
– Междугородний, – плаксиво определил Лаврентий, но сталь уже пробивалась в его голосе твёрдым «эр». – Родители? Откуда им? Кого разбирает?
– Вставать пора, – пропела Варька над ухом, перепорхнула через него, подала трубку и помчалась на кухню ставить кофе.
Так Лаврентий узнал о загадочной гибели Инки и, когда запиликала, загудела сигналами отбоя трубка в его упавшей руке, нелепые, страшней одна другой несуразные мысли забегали, заметались в сознании.
– Варька! – позвал Лаврентий обречённо и тяжко. – Варька! Вот чёрт! Хоть не просыпайся.
– Что случилось, Лавруш? – принеслась к нему она, бесстыже голая, с двумя чашками на блюдечках в руках. – Павел Моисеевич?
Лицо её несравненного Лавруши было белее подушки, однако белизна эта шла не от вчерашних приключений или ночного времяпрепровождения, глаза его горели новым нездоровым лихорадочным светом, и взгляд этот, кроме ужаса и страха, ничего не выражал.
– Всё! – тихо изрёк Лаврентий. – Погиб я. Теперь настала моя очередь.
– Что ты! Что ты! Бог с тобой! – оставила чашки на полу Варька и бросилась обнимать его, прижимать к груди, как ребёночка. – Кто же звонил-то? Дьявольское наваждение, как есть! Трое суток на нервах! И не видать ни конца ни края.
– Теперь за мной придут, – ещё мрачнее прошептал Лаврентий.
– Свят! Свят! Свят! Спаси и сохрани!
– Тише! Не поможешь.
– Ты расскажи, Лавруш. В чём дело-то? – Варька так и села на пол перед кроватью.
– Рассказывать мне нечего, – вытаращил на неё глаза Лаврентий. – Могу только гадать. Сам не знаю ничего. Одни предположения.
– Ушастый! Он, гад! И здесь проклятущий? – сердцем угадала Варька.
– Ушастый? – задумался, не спуская с неё глаз, Лаврентий, но остыл тут же, махнул рукой. – Пустое. Я о другом. На нас охота!
– Чего?
– На нас охота идёт, понимаешь?
– Что-то уж заплёлся ты, Лавруш, совсем… Что-то уж слишком… запутался…
– Вот, кумекай своими куриными мозгами. – У Лаврентия засветилось подобие осмысления в глазах. – Сколько нас было-то в тот вечер? Весёлая наша компания-то?…
Он, будто заглядывая в себя, в самые глубинные точки погрузившись, оттуда, из глубины, начал медленно извлекать:
– Так… Первая она. Светка…
– Что ты! – начала было Варька.
– Светку тоже считаем, она должна была явиться, но не пришла.
– Что же ты мёртвую-то тревожишь? – вступилась всё же Варька.
– Погоди ты! – оборвал он её. – Светка и Вадим, Мартын и Димыч, Инка с Семёном и я. Итого семеро… Светка, значит, в ванной оказалась, эти двое – в тюрьме, разодравшись в пух и прах; выпадают четверо. Инка головой о бетонку под балконом у Поленова на работе; остались мы с Димычем, так как Семён в Саратове пока.