Вовка рассмеялся.
— Разве это смешно?
— Пап, да хватит прикалываться! Куда он взлетит? Он же пластмассовый!
— Вижу, что пластмассовый. А знаешь, почему вижу? Потому что крылья болтаются и двигатели вот-вот отскочат.
— А если бы все было аккуратно, то ты решил бы, что перед тобой настоящий самолет? Подумаешь, длина в полметра!
— Ты, брат, не хами, а скажи лучше, что было бы, если бы наша Саша так же делала своих кукол? Тут «подумаешь», там «подумаешь», и уже Джульетта никакая не Джульетта, а тусклая пародия.
— Пап, то Саша, а то я. У нее профессия, а я самолеты строить не собираюсь.
— И поэтому твое хобби — мастерить на них тусклые пародии, так?
— Не так!
— А если не так, то исправляй. Мужчина, сынок, ничего не должен делать спустя рукава. Уж если взялся — изволь выполнить без сучка без задоринки, без претензий. А то у тебя получается: пыль по углам разметал, серединку помыл — и готово. Так, мой дорогой, не пойдет. Если не можешь — не берись, не делай, не обещай. Понятно?
— Понятно, — понурый и поверженный Вовка в обнимку с пластиковым самолетом отправился клеить крылья и двигатели, а мама, сидевшая в кресле, читавшая и не обращавшая, казалось, никакого внимания на их беседу, неожиданно захлопнула книгу, прилегла к отцу на диван, обняла его, ласково потрепала по щеке:
— Мужчина в доме…
— …ценный экземпляр, — засмеявшись, подхватил папа.
— Я серьезно, мальчику без отца нельзя.
— А девочке? — это уже Саша подняла голову от клубков с нитками, которые перебирала, сидя на полу.
— Девочкам тоже нельзя, но им все-таки проще.
«Неправда это! Ничуточки не проще! Ни капельки! А как же Ира?»
— Опять плачет! — У мамы было такое лицо, словно и она готова была дать волю слезам. — Каждый день одно и то же, каждый день! Сколько же это будет продолжаться?!
— Кто знает? — Папа отодвинул тарелку с супом. — Может, месяц, а может, годы, пока не встретит новую любовь. Ладно, пойду поговорю с ней.
Он вышел из кухни, а мама тут же на цыпочках поспешила за ним. Притаилась у двери в комнату девочек. И Саша с ней. Как же без Саши — не пропускать же самое интересное.
— Представляешь, что может случиться, если пилот не поест? — долетел до них папин вкрадчивый голос.
— Я не пилот. — Ирин голос был дрожащим и протестующим.
— Я знаю. Но ты тоже летишь. Летишь по жизни. А если не будешь есть — упадешь.
— Я уже упала.
— Это падение временное, малыш. Просто маленькая ямка. Ты выберешься — вот увидишь.
— Когда? — Вопрос исполнен муки и страдания. Видно, Ире и самой уже было невмоготу убиваться по разрушенной любви, о существовании которой в семье узнали лишь тогда, когда она закончилась.
— Ну, знаешь ли, дружок, боюсь, точную дату тебе назовут только в небесной канцелярии.
— Вот видишь, ты не знаешь. А если я не смогу, если этого никогда не произойдет, если я никого больше не встречу?! — Было слышно, что Иру так захлестнули эмоции, что голос неожиданно выровнялся, всхлипывания и дрожь исчезли, появилась агрессия.
— Вот это уже, извини меня, полная глупость! Чтобы на такую красавицу да никто не обратил внимания!
Мама с Сашей, услышав это, понимающе переглянулись. Ира на самом деле была красавицей — ни больше ни меньше. И охотников обратить на нее внимание тоже всегда хватало.
— Важно, чтобы я обратила, — донеслось из-за закрытой двери.
— А вот это правильно, дочка, это хорошая мысль, умная. Без взаимности никак нельзя, что верно, то верно.
— И где же эту взаимность взять? — Ира кинулась в новую атаку. Саша будто видела ее: сидит на кровати, обняв колени, щеки — красные, волосы — взлохмаченные, глаза — заплаканные и злые, душа — пустая. А может быть, наоборот, переполненная — переполненная переживаниями.
— Нигде не брать. Сама придет. А хочешь, я тебе привезу?
— Как это? — Агрессия исчезла, будто и не было ее вовсе.
— Обыкновенно. Посажу в самолет, взлечу — и пожалуйста, через несколько часов встречай.
Саша с мамой тихонько хихикали под дверью.
— Кого? — Ире пока все еще было не до смеха.
— А кого хочешь. Если ты сомневаешься в том, что сможешь здесь найти кого-нибудь по душе, я берусь тебе помочь. Так что хочешь австралийца, хочешь эскимоса, хочешь шейха из Саудовской Аравии…
— Шейха не хочу. У них жен много.
— Договорились: шейх останется ни с чем. Как насчет европейских принцев? Испанский, бельгийский, голландский — пока все свободны. Английский, пожалуй, пока маловат. Слушай, а что, если замахнуться на Монако? Как тебе идея?
— Дурацкая.
— Почему? Не хочешь быть княжной?
— Не хочу.
— Правильно, Иринка. Зачем тебе это? Ты и так королева. А для всякой королевы всегда найдется свой — кто?…
— Кто?
— Король, конечно!
— И что для этого нужно сделать?
— Совсем немногое. Для начала хотя бы поесть. Тощие, хмурые и изможденные никому не нужны.
Мама схватила Сашу за руку. Саша ответила легким пожатием. Она тоже переживала, тоже с волнением ждала ответа сестры. Наконец до них долетело тихое:
— Ладно, пойдем.
Скрипнула кровать, зашелестели шаги, и страшно довольные исходом разыгранного папой спектакля присутствующие на нем «безбилетники» на цыпочках рванули на кухню.
— Молодец папа, — шепнула Саша маме.
— Да, вовремя он прилетел. Мне кажется, еще несколько дней, и Иришка довела бы себя до больницы.
— Точно. Мы без него как без рук.
«Как без рук, как без ног, как без сердца. Все. И Саша, и Вовка, и Ира, и мама. Мама…» В своем неистовом горе Саша забыла о самом главном. Но теперь вспомнила и продолжала сидеть и тихонько покачиваться на ковре, пораженная и оглушенная одной-единственной мыслью: «А как же мама?»
Вот папа стоит у двери: ему улетать. Ира в институте, Вовка в музыкальной школе, из детей одна Саша провожает, крутится рядом, повторяет без конца:
— Только не забудь, обязательно с золотыми нитями.
— Да я понял, дочура, понял.
— И еще перья.
— И пряжки, и бусы. Я помню. Все привезу в лучшем виде. Будешь мастерить. У тебя получится самая лучшая дочь Монтесумы, поверь мне. — Он взглядом дал Саше понять, что разговор о пробежке по лавочкам Мехико, куда отправлялся в рейс, должен быть закончен, и громко, но ласково прокричал: — Эгей! Где же у нас мать талантливой художницы? Нет ли у нее желания попрощаться с ее отцом?
— У нее уже есть желание с ним встретиться. — Мама тут же показалась из гостиной, везя за собой небольшую дорожную сумку на колесиках. Поставила ее перед папой, сказала: — Две футболки, шорты, джинсы, рубашка и галстук на всякий случай, туалетные принадлежности, в общем, все как всегда.
— Спасибо, родная, — он легко чмокнул жену в щеку, — что бы я без тебя делал? У тебя, Сашка, не мать, а сущий ангел. Ни за что по своей воле с ней не расстанусь.
Саша засмеялась счастливо, а мама отчего-то сделалась серьезной и спросила очень грустно:
— А не по своей?
Тогда Саша не придала этому значения, но теперь… теперь… Она вскочила на ноги, окончательно покончив с бумажным торшером, подлетела к двери, распахнула ее, налетела на взволнованных мать и сестру и тут же обрушила на первую свой вопрос:
— Ты знала, да? Ты знала?
— …
Молчание было красноречивее всяких слов.
Саша отступила, как будто шаг назад мог изменить ответ. Но ничего не произошло. Остался лишь недоуменный, дрожащий голос дочери, бьющий наотмашь, хлещущий обвинениями:
— Ты знала, что так может быть, и жила с этим? Как ты могла?
— Это большое счастье, Сашура.
— Не произноси этого имени!
— Хорошо. Это большое счастье, Сашенька, жить с человеком, которого любишь, служить его целям, быть ему опорой.
— Даже зная, что может наступить день, когда он перестанет служить этой опорой тебе?
Мама горько усмехнулась, прошла в комнату, присела на кровать, постучала по ней ладошкой, приглашая Сашу сесть рядом:
— Ну, рано или поздно такие дни наступают у каждого. Только в сказках пишут о том, как они жили долго и счастливо и умерли в один день…
Саша села, отвернулась, уставилась в угол, произнесла с нажимом:
— Он пока еще не умер!
— Конечно, нет! Поэтому мы можем верить в то, что когда-нибудь…
— Я не хочу ни во что верить! — Саша снова вскочила с кровати. — Я верила в то, что семья — самое главное. Это он так говорил. Он мне врал, врал, понимаешь? Главным, оказывается, всегда было другое.
— Он — мужчина, Сашенька! Когда-нибудь ты поймешь, что редкий мужчина может ограничить жизнь интересами семьи. У них другие устремления, они пытаются достичь горизонта, стремятся заглянуть за него, хотя делают все это ради нас.
— Разве ради нас нельзя было ограничиться небом?
— Значит, нельзя, — мама ответила достаточно твердо, но Саше все же удалось уловить затаенную боль, дрожь сомнения, частичку невольного осуждения, которое не удалось достаточно хорошо спрятать. Этого с лихвой хватило для принятия решения. Саша больше не кричала, она говорила спокойно:
— Он обрек тебя на страдания. Разве это любовь?
— Я ведь знала, на что шла. Это и мой выбор, Саша.
Девушка не слушала. Она будто говорила сама с собой:
— Нет, любовь не должна быть такой! Любовь — это когда семья святое! А так, как у вас, это все ложь, ложь! Я не верю в такую любовь. Я ему не верю. Не верю, понимаешь? Не верю! Не верю! Не верю!
— Не верю! Не верю! Не верю! — Саша неожиданно услышала свой глухой голос, исступленно повторяющий, как заклинание, одну и ту же фразу. Она будто очнулась, взглянула на часы и обнаружила, что уже час провела, стоя в своем номере, облокотившись на дверь, в которую, насколько она помнила, какое-то время назад беспрерывно колотил тот, кому она отказывалась верить.
Теперь из коридора не доносилось ни звука. Тишина была настолько угнетающей, настолько проникновенной и отвратительной, что приступ невероятного, всепоглощающего одиночества навалился на Сашу с такой страшной силой, что она снова почувствовала то самое, уже изведанное, неотвратимое желание бежать. Бежать как можно дальше от этого места, из этого времени и от этого человека. Куда бежать? Зачем? Чего искать? Ей было совершенно все равно. В кармане зазвонил мобильный — она ответила.