— Ты давно не звонила, я волнуюсь, — зазвенел обиженный голос сестры.
Если бы Саша увидела себя в зеркале, она бы сама удивилась, каким образом, испытывая глубокое, неподдельное горе, возможно улыбаться. Но все было именно так. Она улыбалась и даже смогла спокойно ответить:
— У меня все хорошо, Ириш. Не беспокойся. Скоро увидимся. — Она нажала отбой и с облегчением осознала, что туман в голове начал рассеиваться, уже не ощущалось ни равнодушия, ни пустоты, ни безразличия к маршруту и направлению бегства. Нет, теперь Саша знала наверняка и была совершенно точно уверена в том, когда и куда она хотела попасть. Она не сомневалась в своем выборе и не собиралась тянуть. Поэтому и ноги ее не были ватными, когда она шла к телефону, и голос не дрожал, когда, узнав номер аэропорта, она дозвонилась и попросила забронировать билет на ближайший рейс. Саша хотела домой. Пускай она возвращалась еще более опустошенная, еще более уязвимая и ранимая, чем была до поездки. Не важно, что она физически ощущала выжженные или вытоптанные участки где-то внутри себя. Главным оставалось то, что она все-таки верила: где-то далеко есть место, где ей все-таки было хорошо, где она всегда была самой собой, где-то далеко остался человек, который о ней беспокоится. И если и есть на свете какой-то уголок, где еще существует возможность зализать раны, то только там.
На сборы ушло минут пятнадцать, еще полчаса заняла дорога до аэропорта, а еще через полтора часа она уже сидела в салоне самолета. Она улетала. Улетала в Москву, улетала к сестре, улетала домой. Улетала, не оставив ни адреса, ни телефона, ни единого призрачного шанса встретиться когда-нибудь еще на этой планете с человеком, которого так неожиданно нашла и сразу потеряла.
22
Терять время Самат не любил. Не нравилось ему и когда время теряли другие. Он чувствовал себя неловко. Те часы, что проводил на очередном спектакле с чудесной во всех отношениях протеже своей матери, не казались ему абсолютно бесполезными. Все же театральное действо в любом случае доставляло удовольствие, навевало мысли о высоком, способствовало духовному росту. Других целей он не преследовал, получал то, за чем пришел, и даже в некотором смысле способен был ощущать нечто, похожее на удовлетворение. Но все же мысль о том, что он обманывал чьи-то ожидания, давал повод надеяться, не могла не вызывать ощущения брезгливости и отвращения к себе самому. По опыту он знал, что любые отношения, не получающие развития, рано или поздно должны сойти на нет. Он покорно проходил этот путь с каждой очередной кандидаткой на роль послушной татарской жены. Природная интеллигентность и боязнь возможных бурных последствий не позволяли ему никого из девушек обидеть даже намеком на отсутствие какого-либо интереса с его стороны. А потому он выжидал, когда же общество немолодого мужчины наскучит претендентке и она по собственной воле откажется от любых притязаний на его персону. Как правило, ждать не приходилось слишком долго. Обычно дело ограничивалось самое большее парой месяцев, по прошествии которых родители девушки вежливо извещали мать Самата о том, что дальнейшее времяпрепровождение их дочери с ее сыном перестало быть для них хоть сколько-нибудь желательным. Мать обычно негодовала и отказывалась понимать происходящее. Она прекрасно знала цену своему «мальчику», и в ее представлении за таким мужчиной, как ее «дражайший Саматик», должна была бы выстроиться длинная очередь поклонниц. Возможно, поэтому негодование ее не было слишком продолжительным, ибо каждый раз она уверяла себя, окружающих и, конечно, Самата в том, что следующее знакомство обязательно будет удачным. В конце концов, если какая-то дурочка не способна оценить и разглядеть то, что ей фактически преподносят на блюдечке с золотой каемочкой, нет никакого резона огорчаться, что эта недальновидная девица не стала членом их благородного семейства. И она бросалась на поиски новой жертвы, которая сможет оправдать ожидания.
Сына расстраивали эти бессмысленные игры, хотя могли бы и забавлять. Ведь он отлично знал, что ему не составило бы никакого труда увлечь любую, даже самую притязательную особу. Если бы он только захотел очаровать, начал бы блистать эрудицией и поражать красноречием, то покорил бы любую женщину. Но он не собирался никого покорять. Он занимался разрешением прямо противоположной задачи: оттолкнуть как можно дальше и по возможности побыстрее. Поэтому во время редких встреч все больше молчал, ограничивался односложными фразами и нисколько не старался произвести на спутницу впечатление. Одним свиданием, конечно, дело не ограничивалось практически никогда. В конце концов, девушек, которых подбирала мать, объединяли покорность и следование родительской воле, так что они не решались сразу признаться в том, что кавалер был им неугоден. Но в современном мире любая, даже самая строгая покорность имеет свои границы. Всякому терпению наступал конец, и Самат в очередной раз убеждался, что безынициативные, застенчивые и вялые мужчины интереса у женщин не вызывают. Важно только убедить своим поведением каждую новую спутницу в том, что он принадлежал именно к этому типу мужчин.
— Да, вполне сносным, — именно так ответил он Ильзире на ее замечание о том, что спектакль, который они только что посмотрели, «был просто божественным». Девушка метнула в него удивленный взгляд, но восхищаться не перестала:
— А актеры? Такой великолепный ансамбль! Я и не думала, что спектакль, в котором играют одни мужчины, может быть таким интересным.
«А о том, что в спектаклях античного театра всегда играли одни мужчины, она знает?»
— Все-таки очень достойная пьеса. В прошлый раз я и не думала, что может быть что-то лучше «Женитьбы».
«Конечно, в мире так мало великих писателей и знаменитых произведений!»
— Наверное, я так решила благодаря актрисе, которая играла главную роль. Она же просто чудо.
— Верно. — «Ах, деточка, Инна Чурикова стала чудом задолго до твоего рождения, но, несмотря на это, тебе следовало бы запомнить ее имя, а не говорить «эта актриса». Я ведь купил тогда программку, могла бы и заглянуть в нее ради приличия».
— Ее игра, по-моему, достойна сравнения с игрой Шарлиз Терон в «Монстро», вы не находите?
— Шарлиз Терон? Кто это? — «Конечно, я прекрасно знаю, как выглядит эта южноафриканская красотка. Да и актриса она действительно неплохая. «Оскаров», в конце концов, не раздают за прекрасные глаза. Ну, и «Монстро», надо признать, не самый плохой фильм. И все же Чурикова достойна сравнения с Мерил Стрип, или с Хеленой Бонэм Картер, или, на худой конец, с Эммой Томпсон, но никак не с той, чья звезда зажглась лишь несколько лет назад».
— Не знаете? — В голосе форменный ужас. — Сейчас по телевизору часто крутят рекламу каких-то духов. Она там снимается. Ну помните, такая стройная блондинка идет к вам навстречу, раздеваясь.
— Нет, не помню. — «А духи, кстати, называются «J`adore».
— А… Жаль! — девушка наконец замолчала, и Самат испытал облегчение. Долго его мучения не продлятся. Еще один, максимум два похода, и она взвоет от тоски, как и ее предшественницы. Но Ильзира не оставляла попыток разговорить кавалера:
— Вы любите путешествовать?
Вопрос был достаточно неожиданным, поэтому Самат не успел придумать скучный ответ и сказал правду:
— Смотря в какой компании. — Она покраснела, восприняв слова на свой счет, а он отругал себя за длинный язык.
— А какие страны вам нравятся?
Самат с удовольствием бы буркнул: «Никакие», но природная вежливость все же заставила произнести:
— Да разные, ничего определенного.
— Правда? — Эту странность Ильзира решила пропустить мимо ушей. — А я люблю море. Знаете, лежать на пляже, загорать, балдеть, ничего не делать…
— Не знаю! — На сей раз он действительно буркнул. Самат не умел ничего не делать и презирал тех, кому это нравилось.
— Очень зря! Расслабляет потрясающе. Потом так приятно возвращаться в серые будни. Ей-богу! После такого отдыха буквально летишь домой, мчишь на всех парусах, хочешь скорее встретиться с родными, рассказать им о переполняющих тебя впечатлениях, поделиться эмоциями. Вам знакомо это чувство?
«Знакомо ли мне это чувство?»
Самат очень спешил. Как будто пять или десять минут могли сыграть какую-то роль. Он не мог объяснить, почему ему казалось, что он может не успеть. Впрочем, он опоздал еще до того, как начал спешить, хотя ему это было неведомо. До поездки в Питер Ира все еще оставалась в его сознании некой воздушной мечтой, но теперь он знал: она превратилась в нечто вполне осязаемое, в саму сущность жизни — в саму судьбу. И если раньше он подчинялся мыслям о том, что вступил в серьезные отношения, будущее которых еще неопределенно и неизвестно, то сейчас не было человека на земле, который был бы более уверен в дальнейших событиях своей жизни. Юноша бежал от метро к своему дому, представляя, какой красавицей будет их с Ирой дочь и каким умным, мужественным, рассудительным станет сын. Он легко, весело перепрыгивал через лужи и как заведенный повторял строки Блока, представшие вдруг в совершенно ином — радужном свете:
— «… Все будет так. Исхода нет», — периодически выкрикивал Самат с той минуты, когда, проводив Иру с Ленинградского вокзала домой, поспешил к себе, чтобы «скорее встретиться с родными, рассказать им о переполняющих его впечатлениях, поделиться эмоциями». Несмотря на радужное настроение, он испытывал и какую-то неловкость, и довольно сильное волнение. Не каждый день приходится сообщать родителям о намерении обзавестись семьей. «Ничего. В конце концов, я на последнем курсе. Как раз найду работу, и поженимся. Отец, конечно, попытается отговорить, прочитает лекцию о серьезности этого шага, попугает тем, что карьера ученого может оказаться под угрозой, может, даже вспомнит свой неудачный опыт и попеняет за похороненные надежды на татарских внуков, но и только. Драматизировать, скорее всего, не станет. В конце концов, образованность и интеллигентность никогда не позволяли папе надевать на глаза шоры и игнорировать желания своих детей». Последняя мысль помогла Самату немного успокоиться. Он вспомнил разговор с матерью и буквально почувствовал, как в крови бойкие шарики уверенности сломили отчаянное сопротивление мнительности и ринулись мощным потоком к сосудам мозга, чтобы наполнить его одной-единственной и такой светлой, такой отрадной мыслью: «Что бы ты ни делал, что бы ни решил, как бы ни ошибался — твои родители всегда на твоей стороне». Хотелось скорее вбежать в квартиру не только для того, чтобы сразить их известием о грядущей свадьбе, но и потому, что он испытывал огромное желание просто обнять этих родных людей. Он надеялся застать отца дома. Благо питерский поезд прибыл ни свет ни заря, так что даже такой труженик, как профессор Салгатов, должен был еще пить в халате кофе на кухне или, в крайнем случае, выбирать уже рубашку и галстук. Самат даже загадал: «Если папа пьет кофе, то все будет хорошо. А если стоит у шкафа, то… то… то тоже неплохо».