Руки в боки у Людмилы; Тоня пожимает плечами.
Нервные клетки дохли сотнями, виски пили как воду, дрожали и кривлялись светильники по стенам. Он был повсюду на ней, занял каждый ее зефирный сантиметр — загорелый, мускулистый, ни жиринки, ну и что, что ростом меньше. И она, чуть ли не первый раз за последнее время, не стеснялась своих белых полных бедер. Наоборот, ей казалось, что это так по-женски, так волнующе, не то что буратиньи ножки-палочки, косточки высушенные. Каким же другим, удивительным становится секс, когда включается сердце, а оно точно включилось еще в ресторане или даже раньше, в письмах. Нет, не секс — ей вдруг понадобилось здесь другое слово, не такое плоское, всегдашнее, надо подумать какое. Потом лежали оба с закрытыми глазами, умирали от счастья. Ей хотелось разлиться по нему всем своим бело-розовым цветом, вжаться; затекла щекой во впадинку у ключицы.
— Льнешь? — улыбнулся он.
— Льну, — подтвердила.
Даже диалоги непривычны, отрывисты, словно в умном “другом” кино, где все неспроста.
Вот как расскажешь об этом Людмиле, если ее первый вопрос всегда — “А кто он по гороскопу?” — и лоб хмурит сосредоточенно? Хотя это важно, конечно, вздыхает Тоня.
— Как ты так шторину прожег? — потому что взглядом уткнулась.
— Не говори, — ответил он, не открывая глаз. — Что теперь хозяйке скажу, не знаю. Пепельница на подоконнике стояла, сигарета там, чек кинул, и все... сквозняк же, дверь балконная открыта все лето.
Тоня, приподнявшись на локте, рассматривала дыру. Рассуждала, что у него в японских шторах легко одно полотнище заменить, они же все из разных тканей, тут делать нечего, а потом, в стоимость аренды всегда заложены поломки всякие.
— Думаешь? — он открыл один глаз.
На самом же деле она уже всё решила со шториной этой: снимет ее незаметно, остальные пять штор-ширмочек расправит по оконному пространству, он даже не заметит. Дома у нее кусок ткани, по цвету идеально, даже улыбалась уже, представляя его изумление: когда успела?
Он точно переживает из-за дыры: подошел к окну, приподнял штору двумя пальцами.
— Совсем страшно, да? — Сморщил нос, разглядывая. — Слушай, мне вставать в шесть. Вызову тебе такси, ладно?
Она немного расстроилась, но виду не подала. Быстро сообразила, что зато успеет соседку шторой озадачить. Ах, как же ей хотелось его поразить — влюбилась она. Дотронулась бархатным взглядом:
— Ну конечно.
Поднялась красиво, зевнула — никто и не собирался здесь оставаться.
Черный ветер взметнул с тротуара первое золото листьев, еще незлой, еще нет. Он протянул над ее коленями деньги водителю, улыбнулся белозубо: “А можно полояльнее к девушке?” Тот отвернулся в окно, заворчал, как разбуженный пес: сто лет в обед мне ваша девушка.
— Пока, — одними губами.
Трепетали, падая, листики, поблескивая в фонарном луче; он поднял ворот плаща, руки в карманах. Строго и таинственно проплыла в окне мимо.
До дома Тоня не дотерпела: через пять минут схватилась за телефон, отстучала ему “уже скучаю”. Улыбалась в темноту вечера, ожидая, когда тренькнет эсэмэска.
— Сделайте потише, пожалуйста, — это чтобы ответ не пропустить, хотя песня ее любимая.
Алмаз твоих драгоценных глаз,
Играй мне его сейчас...
Может, он в ванной? Близость, вот оно, не секс — близость. Тоня так обрадовалась этому найденному слову, такому возвышенному, ей теперь хотелось вспоминать о них только через него, удивительное, сложное. Она вдруг поняла, что стоит на пороге совсем другой жизни. Хлопнула дверцей машины. Ошеломленная.
Первым делом — к соседке со шториной, чтобы та не уснула. Уже у себя, скидывая туфли, набрала сообщение, что все в порядке, доехала, мол, ку-ку. Он откликнулся: “Я сплю, малыш”. Тоня притворно закатила глаза: ну вот, типа получил свое — еще вчера до часу переписывались. Но через минуту уже желала ему сладких снов, и пусть она ему приснится, и целует-прецелует в животик, вот куда она его целует, напечатала, мелодично хихикнув. Тоня знала, что он сейчас попросит поцеловать его не в живот, а ниже... так уже было сто раз, еще до встречи. Платье с треском через голову, прислушивалась, чтобы не пропустить ответа, но телефон молчал.
Поставив локти на стол, она задумчиво повисела над его экраном, отщипывая виноград из вазочки.
— Можно подумать, — приговаривала в зеркало ванной, снимая макияж. — Спи, ладно. Чё такой скучный...
Рано утром извертелась в постели. Он взвел в ней такую пружину, которая неторопливо раскручивалась, окатывая воспоминаниями, от которых трепетала, шевелились внутри какие-то шелковые водоросли, вот только отложенный будильник снова запел.
— Солнышко мое, здравствуй! — еще из постели набрала влюбленными пальчиками.
Чиркнула спичкой у окошечка колонки — распустился газовый цветок, трепыхался остренькими лепестками. Тоня ждала воду погорячее, чтобы плеснуть в подмышки, но спохватилась вовремя: какое там, вечером наверняка к нему, надо в душ лезть, хоть и холодно. Дом был старый, пленные немцы строили, такой двухэтажный особнячок с высокими потолками. В сумрачной ванной застоялся запах газа, плесени и влажных полотенец, ну не сохнет ни черта. Тоня скинула халат и, наткнувшись на свое тело, задрожала: в мозгу возникла беспокойная рябь — господи, хочу его, — пощекотала нервы и, набирая силу, волной обрушилась вниз.
Подпрыгнул телефон на стиралке.
“Доброе утро, милая, — слово подпалило Тоне щеки, сладко крутануло в животе. — Спасибо тебе за вечер. Ты потрясающая женщина”.
— То я без тебя не знала, — горделиво проворчала она, с усилием перекидывая ногу в ванну. — Главно, так официально.
Закрыв глаза, улыбалась под горячими плетками струй, вдруг поняла, что любит его, больше не получалось обходиться без этого слова, невозможно без него перелистывать вчерашний вечер, лупила вода по коже: люблю-люблю — вкус мятной пасты во рту.
Красиво пела в утренних топленых лучах, отдирая железной щеточкой трехдневную сковородку, ласково качала на нее головой: теперь небось каждый день придется готовить, это ужас, но ничего не поделаешь.
На светофоре из окна автобуса Тоня пристально разглядывала девчонку с бумажным стаканчиком в руках. Она усаживалась в автомобиль, заляпанный первыми листиками рябины. Дымок от кофе, пар изо рта, ключи, пакеты, ну вот, наконец-то включила зажигание, запела, затанцевала в окне. “Ну, замуж не замуж, но машину он мне купит!” — приговорила кардиолога.
Только утром получилось быть небрежной. К полудню уже ластилась, так как не писал вовсе: на три ее сообщения ответил, что страшно занят. Она не очень вникала в его график: обходы, утренняя оперативка, плановые операции, диагностические, консультации, — просто помнила, что до трех лучше его не трогать.
Но на круглых настенных часах полшестого, а телефон рядом на тумбе — мертвый, черный. Страдала, что не потыкать проверочно в экран из-за перчаток латексных. Какая болтливая у Людмилы клиентка, рот не закрывается:
— Я к нему в мобильный, а там, веришь, все засрано фотами этой твари Иры, и так она, и сяк, на солнце и в георгинах, отовсюду ее кривые зубы торчат. Люсенька, не слишком вызывающе этот цвет?
Тоня вмешивает оксид в краску плоской кисточкой. Так яростно, что и маникюрша, и ее подопечная поворачивают в ее сторону удивленные лица. Да пошли вы обе; не верю, не верю, что сбежал. Вспоминала, о чем шептал вчера в постели, ее сережка постукивала у него во рту, — успокаивалась.
Торопясь, нанесла краситель на волосы клиентки, скользнула покурить. На улице снова за телефон схватилась: “Бедный мой, устал, наверное, как собака? И не выспался? Тогда не мешаю больше, чтобы отдохнул”. Без всяких поцелуев там — чтобы и красиво, и холодком немного. Уронила телефон в карман рабочего фартука, прищурилась в темный шелест деревьев. Он ответил почти сразу: “Спасибо, милая!”
Скотина какая. Тонино сердце заныло. Не заметила, как вторую сигарету прикончила.
— Да убьет кто-нибудь эту муху наконец, — заорала через полчаса в зале.
Дома лежала в темноте с открытыми глазами. Весь вечер он торчал на сайте, не стесняясь ни капельки, насмешливо светил ей в сердце онлайн-огоньком. Она написала там два раза, но нет, ничего. Тоня нащупала телефон у подушки. Села в кровати, прерывисто дышала, не решаясь никак. Но потом вдруг с веселым отчаянием, точно зная, что он не сможет промолчать на такое, потому как кобель, отстучала: “Он у тебя такой красивый, сладкий...” Взвизгнула, отправив, забралась под одеяло с головой. Смеялась там нервно. Телефон откликнулся почти сразу. Скобка-улыбка была там, скобка-улыбка. Ничего больше.
Три дня ожидания, гнева, внезапного бессилия остались позади. Три дня ее жалких эсэмэсок — и так и эдак цеплялась за него, ускользающего. Вечером на четвертый Тоня зашла на сайт знакомств под другим именем: у нее был второй аккаунт специально вот для таких мудаков. Теперь этот аккаунт предстояло превратить в профиль прекрасной незнакомки, на которую бы запал старый козел. Тоня подготовилась: надела шерстяные носочки — дует по полу, навела себе крепкого чая, блюдце с маслянистым курабье под рукой, сжимала мышку как винтовку.
О, она все продумала! Долго разглядывала страничку его жены в соцсетях, смотрела в смеющиеся карие глаза: красивая. Беспощадно призналась себе, что он всегда с нежностью писал о жене, изумлялся, как она выглядит в свои 50, — значит, нужно точно такую же, молодую только. Фотографии подбирала любительские, смазанные по теперешней моде, никакой постановочной чуши. Он однажды так хвалил Тоню за ее фото на сайте, что не тупые салонные, а очень естественные — ага, откуда деньги-то на фотосессию: боа, там, мундштук, ей бы пошло, с граммофоном многие сейчас.
Девчонка нашлась на загляденье: высокая, кареглазая, рот уверенный, с блестящей каштановой гривой, даже такая же горбоносенькая, как его жена-дизайнерша. Тоня тщательно отобрала для нее музыку и книги со страничек тех, кто шутил в его комментариях под совместными фотками: друзья, видимо, и интересы должны совпадать. Из его плейлиста утащила Рахманинова и Дэвида Боуи. Тоня пыхтела не зря — вскоре страничка незнакомки выглядела безупречно: никаких ужимок, вкус и легкая ирония. С экрана смеялась очень живая, знающая себе цену, страшно сексуальная особа.