, все: выходить из метро в промозглый вечер, спешить в общагу, где никто не ждет, но все рады, запах прелых листьев как воздух свободы, курить до самого крыльца. В оранжевом тепле щербатые тарелки вкруг, жмутся к ним алюминиевые ложки-вилки, картофельный пар из кастрюли. Множатся чайные пакетики в граненых стаканах, а от электрочайника запотели окна. Девочки машут “за стол, за стол”, и мальчики, мальчики.
Горела осень парковым золотом в огромных стеклах главного здания, а мама пишет: снег у них...
На бетонной урне у соседнего подъезда сидела опрятная ворона. Точно вымытая дождем. Про таких Динин папа говорил: “Сука, умная, как мы с тобой!”, имея в виду обобщенное человечество. Ум она скрывала как могла, вертя гладкой макушкой по всем сторонам света. Неожиданно взгляд ее упал на дно урны, и ворона онемела. Она вжала голову в плечи и стала быстро и дискретно озираться по сторонам, подрагивая от страха конкуренции. Что-то серьезное было на дне апрельской урны. Дина не двигалась, но ворона и не принимала ее в расчет: какие-то другие соперники мерещились ей. Опасаясь их, ворона сначала отвлекающе попрыгала по бетонному периметру, загораживая находку неширокой спиной. Притворялась беспечной и как будто даже насвистывала: даже не думайте, в урне — так, дерьмецо одно! Дина поняла, что улыбается. Убедившись, что миру не до нее, ворона приступила к извлечению.
Но Дине так и не удалось узнать, что это было: колбаса или бриллиант — дверь подъезда хлопнула, и оттуда шагнул высокий брюнет в тонком свитере голубой шерсти. Короткие влажные от геля волосы были красиво растрепаны. Поежившись, подставил лицо солнцу, закрыл глаза и улыбнулся. Почти сразу откуда-то сверху раздался женский крик:
— Ты пожалеешь, дрянь! На коленях ползать будешь!
Никакого удивления. Дина уже поняла, что шесть лет удаленной работы в спальном районе сделали свое дело. Весь ее социум — это соседская овчарка Дана, кассирша в “Дикси”, вежливый дворник-таджик, подруги по выходным. Давным-давно она не бродила вот так просто в центре, без дела, без цели, не курила на скамейках, не смотрела на небо. Только в дальних поездках, в отпуске. События сами подходили вплотную, разворачивались перед ней, требовали участия, она уже не удивлялась: день такой.
Мужчина направился в сторону Дины, обхватив себя за плечи. Стараясь заглушить брань сверху, громко декламировал, чуть раскачиваясь:
— Я знаю женщину — блестяща и остра,
как лезвие имеретинской шашки.
Она...
Он запнулся и остановился, силясь вспомнить, что дальше. Дина стряхнула пепел и неторопливо продолжила:
— Она уклончива, капризна и пестра...
Он со щелчком выбросил вперед указательный палец — “да!”:
— Как легкий крапат карточной рубашки,
— последнюю строчку вместе.
Оба улыбались. Проходящая рядом бабуля с клетчатой сумкой на колесиках остановилась передохнуть, всей спиной приготовившись слушать.
— Ни фига себе, — произнес наконец красавчик.
Его немного потряхивало. Он присел на корточки перед Диной, положив локти на фигурные колени. Длинные ладони красиво свешивались вниз. Тонкий серебряный браслет выпал из обшлага. “На Джерарда Батлера похож, только без носков”, — подумала Дина.
— Какими судьбами? — Батлер с нескрываемым любопытством ее разглядывал.
— Без одежды, — Дина покачала головой.
— Ну, не совсем, — он оглядел себя и насмешливо уставился на нее, глаза синее синевы, потом осторожно взял у нее из рук сигарету и затянулся.
— Только хреном и умеешь шевелить! — завыли с балкона. — А мозга нет, весь вытек. У тебя мозг вытек, скотина.
— У вас прекрасные рекомендации, — Дина вдруг почувствовала, что флиртует, самую малость, изумилась безмерно.
Рослая блондинка на балконе не дремала. Она ненадолго исчезла в глубинах квартиры и, возвратившись, что-то лихо швырнула вниз. Раздался глухой удар, блондинка захохотала. Батлер, прикрыв один глаз от дыма, спросил подбородком: “Что?” Дина посмотрела ему за спину.
— Ноутбук, кажется.
— Я понял, — сказал он, поднимаясь и протягивая Дине руку. — Эх, там же вся моя порнуха. Сматываемся.
Они шли рядом и иногда искоса взглядывали друг на друга. Встретившись глазами, мучились улыбками уже в сторону: да, он просто красавец — ну, ничё такая, худенькая. Из подворотни волнующе тянуло креозотом. В ледяном воздухе весна вдруг хулигански швырнула им в лицо пригоршню теплого ветра. Дина длинно сморгнула.
Из-за ветра этого — нечаянный укол радости на всем бесчастье. Из ничего, из воздуха, с неба. Так в юности прилетал вдруг ветер в лицо, запах талого снега или июньской липы, звон трамвая, не важно, — екает сердце, как будто получило откуда-то недолгий прекрасный знак: никогда ничего не бойся, ничего — ангел коснулся. Дина вдруг услышала: колокольчики звенят, динь-динь. С крыльца школы развития “Мировые детки” с родителями расходились эти самые мировые. В руках сжимали открытки и колокольчики — праздник какой-то, наверное. Динь-динь-динь.
Как будто вернулась прежняя жизнь, еще до хипстерской бородки вокруг рта, которым доктор благородно обобщил: знаете, у нас не очень хорошие анализы.
— У тебя задница мокрая, — заметил Глеб, оглядев ее сзади.
Батлера звали Глебом.
У дверей ресторана перед ними внезапно вырос тип с неряшливым лицом, спел задушевно, приложив грязноватую пятерню к кадыку:
— На выставку приезжал, Фриды Кало. Ночью обокрали в хостеле, верите, подчистую, вот здесь недалеко на Гороховой. Поезд через два часа с Витебского, господа, не сочтите за...
Глеб, не слушая, сразу потянулся к заднему карману джинсов Diesel и вытянул оттуда купюру в пять тысяч. Смотрел на нее удивленно. Еще прошелся по карманам, повернулся к Дине.
— Дай, у меня нет ничего, кроме этого, — он вертел в пальцах пятитысячную.
Дина не подавала никогда. Одни ряженые и лгут, что нуждаются, это ясно, другие искренне просят на хлеб — как различить? Чтобы не мучиться, она не давала денег никому. Вторая причина крылась в панике перед водевильным действом — кивнуть, сделать вид, что веришь, искать кошелек в сумке, страшась, что нет подходящей мелочи, открыть его, определяться, сколько дать. А все на тебя смотрят, особенно в метро, — нет уж, лучше сделать вид, что спишь.
Она открыла кошелек и зависла. Глеб захватил оттуда сторублевку и протянул ее любителю Фриды, жестом останавливая поток благодарности.
— Он же врет, — сказала Дина, входя в ресторан.
Глеб пожал плечами:
— При чем здесь? Это шанс отдать — подарок сверху.
Гардеробщица зевнула им навстречу, но, вглядевшись против света в синие глаза и дорогой свитер, защебетала синичкой:
— Вы чего ж так из машины добежали? Не боитесь простудиться?
Ресторан был рядом с вокзалом. Темный, прокуренный, низкие столы, потертые диванчики по стенам. Поверх запаха табака и засаленной обивки стелился свежий водочный дух. Так пахнет в круглосуточных шалманах, но на входе — часы работы до 23:00.
— Я не знаю, что буду, — сказала Дина, покрутив меню. — Я пойду лапы помою.
— Нет, — он остановил ее. — Сначала закажем, а потом руки, давай сосредоточься.
— Хорошо, я буду то же, что и ты, — сказала, вставая, Дина. — Я во всем хочу походить на тебя.
Он удивленно поднял глаза, потом тихо рассмеялся: она нравилась ему.
— Вино, водка? Только не лицемерь, — спросил уже в спину.
Дина дернула плечом:
— Ну, водка.
“Я ли это? — спрашивала она свое отражение в зеркале, осторожно распределяя блеск на губах. — Еще пятнадцать минут назад я пласталась от смертного ужаса. И что же?”
Ничего. Больше всего на свете она хотела быть сейчас рядом с этим странным мужчиной, альфонсом, нарциссом, клейма некуда ставить, артистичным красавцем, вечным мальчиком, таким же отверженным, как она. Все рассказать, все-все, послушать ответ. Пусть ругает, жалеет, молчит — что выберет. Просто будет рядом, только с ним сейчас не одиноко, с другими — выть. О, она заберет его к себе — ему все равно некуда идти. Нужно купить виски по дороге домой и мяса, сыр, что-то они должны есть ночью.
— Я заказал, — Глеб выбрасывал пальцы, начав с большого, — мисо суп — два, салат из чукки — два, краб запеченный — шесть, угорь копченый...
— Сколько дней ты не ел? — усмехнулась она.
— У меня план, — сообщил он, разливая водку.
— Говори, — Дина сдержанно им любовалась.
— Сейчас выпиваем, — стукнули стопки. — За встречу, да? Потом закусываем, начинай уже, едим много, много едим, о чепухе говорим. А потом уже ты мне все расскажешь, хор?
Дина перестала жевать.
— Ну, я нашел тебя на мокрой скамейке с лицом, опрокинутым туда, — он ткнул бамбуковыми палочками себе за спину. — Ты ведь даже не понимала, что она мокрая... скамейка. Думаю, что есть причина. Хочешь, ничего не говори? Тоже вариант.
Да, не понимала. Нет, она вроде видела дождь сегодня и солнце помнила, холодный день, но это все мимо, как у детей: они ведь тоже не замечают этого “жарко-холодно”. И у еды вкус размоченной бумаги. Дина замерла, пытаясь понять, что у нее во рту. А вот водка уже раздавила гадину-дрожь, распустилась в животе китайским чайным цветком. В голову иди, в голову, дай отдохнуть. Но вместо этого слышала, как гудит, работает мозг, делятся там какие-то тревожные клетки.
Глеб хлопотал вокруг чукки, заливая ее ореховым соусом, пощелкал палочками у нее перед носом, изображая журавля, красиво жевал, не разжимая губ, снова разливал водку — он был рад водке, она видела. Погнал официантку с мисо супом обратно: зачем же вы нам так рано, вот салат съедим — и несите, горячий-прегорячий.
Девушка, хмурая, с тусклой русой косой, сначала зыркнула, потом уже таяла в его чарах, прыснула даже, забирая суп обратно. Он оглянулся ей вслед, уже со стопкой под сводами пальцев, снова повернулся к Дине: