Я стараюсь ограничить несколько чрезмерную страсть Воронихина к живописи, так как хочу сделать из него человека, действительно полезного для Вашего сына. Я направляю его на изучение архитектуры, механики и всего того, что сделает его сведущим в вопросах производства. Он занимается всем с таким удивительным усердием, видеть которое Вам было бы весьма приятно.
У Вашего сына нет хорошо осознанного стремления к учебе, но он относится к работе добросовестно, проявляя при этом большую сообразительность и точность суждений. У него случаются и ошибки, о которых я как-нибудь смогу Вам поведать и о которых я Вам ранее также уже говорил, но он не совершал ничего такого, что могло бы повредить ему физически или морально. У него нет ничего от внешнего лоска, который делает молодых привлекательными. Он имеет все те недостатки, что порождаются простотой и незнанием светских манер, от коего он когда-нибудь да избавится.
Имею честь пребыть с глубоким к Вам уважением, Господин Граф, вашим преданным и покорным слугой
Этот документ в значительной степени проливает свет на причины изменения Роммом фамилии своего подопечного. Жизнь инкогнито должна была, по мысли наставника, избавить молодого человека от необходимости вращаться в светских кругах с их многочисленными соблазнами, а потому рассматривалась Роммом прежде всего как необходимое условие нравственного воспитания юноши. Вот почему вопрос о перемене имени встал одновременно с принятием решения о поездке в Париж – в октябре 1788 г., когда еще никому и в голову не приходило, что некоторое время спустя во Франции возникнет необходимость скрывать аристократическое происхождение по политическим мотивам.
Впервые упоминание о псевдониме Павла Строганова появляется в письме Ромма Дюбрёлю, отправленном из Лиона 4 октября 1788 г.:
Я счел уместным изменить имя Попо. Барон [Г.А. Строганов] также захотел изменить свое, о чем он известит вас лично. Попо выбрал имя «Очер» по названию одного из владений его отца в Сибири. Пожалуйста, примите это во внимание. Во время пребывания в Париже его надо называть просто г-н Очер. Графа Строганова там быть не должно[679].
Павел известил об этом решении отца в письме из Лиона от 21 октября / 1 ноября: «…Как господин Ромм хочет, чтоб я был не известен в сем городе [Париже], то он мне присоветовал переменить мое имя, и я избрал Очер – имя вашего завода»[680].
Благодаря перемене имени появление Павла Строганова в Париже осталось незамеченным не только многочисленными друзьями и знакомыми его отца, но первое время даже полицией, обычно устанавливавшей негласное наблюдение за прибывавшими во французскую столицу иностранцами. Только с приездом в Париж Григория Строганова, путешествовавшего под псевдонимом «господин Тамань», оба, наконец, попали в поле зрения полицейских агентов, о чем свидетельствует сводка по контролю за иностранцами от 23 января 1789 г.:
Гг. Таманн и Дочер (Tamann et Dotcher), молодые русские офицеры, прибыли сюда на прошлой неделе и остановились в особняке Куси на улице Сен-Бенуа, каковой покинули, чтобы поселиться в особняке Люксембург на улице Малых Августинцев. Эти молодые дворяне приехали из Германии в сопровождении двух французов, своих учителей, на коих возложена обязанность заниматься их образованием. Некоторое время они поживут в Париже, а затем отправятся путешествовать[681].
В Париже учебные занятия Павла Строганова продолжались как и прежде, а объем их, возможно, даже увеличился. Согласно данным книги расходов, которую вел Ромм, сразу после их приезда был нанят учитель немецкого языка, а немного погодя Павел и Григорий стали посещать курсы военного искусства[682]. Круг их общения также составляли в основном люди, связанные с науками. В письме от 12/23 февраля Павел отмечает: «Мы здесь часто видим господина de Mailli, и у него видели часть привезенных им из России руд; кой доказывают чрез их драгоценность его великим охотником, и бывшим в дружестве с теми, которые имеют лутчия рудники в Сибири»[683]. В письме от 31 марта / 11 апреля он сообщает отцу о встрече со своим швейцарским знакомым О.-Б. Соссюром[684]. Любопытно, что письма Павла и его учителя в Петербург зимой и весной 1789 г. не содержат ни малейшего упоминания о политических событиях. Может быть, ни тот, ни другой просто не хотели лишний раз волновать старого графа? Однако другой источник, а именно переписка Ромма с его риомскими друзьями, также свидетельствует o том, что и наставник, и его ученик до мая 1789 г. обращали на политику мало внимания, сосредоточившись в основном на занятиях науками[685].
В апреле пришло сообщение из Петербурга о смерти барона А.Н. Строганова, отца троюродного брата Павла. Григорий начал готовиться к отъезду в Россию. Письмо от 31 марта / 11 апреля, которым Павел откликнулся на столь печальное известие, ярко показывает глубокую и очень искреннюю религиозность этого еще совсем молодого человека:
Милостивой государь и почтенной отец мой,
Я весьма сожалею о смерти дядюшки; это великая потеря для всей его фамилии, а наипаче для братца весьма несщастливо, что ему должно было оставить свои учения в такое время, в которое они ему больше б пользу могли принести. Я чувствую что сия потеря должна и вас весьма оскорблять, а особливо нечаянностию, ибо дядюшка помер в таких летах, в которых обыкновенно человек бывает крепче. Но надобно думать, что сие к лутчему зделано, ибо Бог, ничего не делает, которое бы не было весьма хорошо; в коего вера тем весьма утешительна, что, ежели с одной стороны мы оскорблены чем нибудь, можем с другой нас утешать тем, что противное тому хуже б было…[686]
В мае, с открытием Генеральных штатов, распорядок занятий Павла Строганова претерпевает серьезные изменения. Ромм и его подопечный начинают регулярно посещать Версаль, где с трибуны наблюдают за работой Штатов. Вероятно, первое время Ромм полагал, что ему удастся совмещать столь интенсивное увлечение политикой с продолжением систематического образования своего ученика. Во всяком случае, в мае он направляет А.С. Строганову письмо с пространным планом дальнейшей учебы его сына. Без указания даты оно впервые было опубликовано великим князем Николаем Михайловичем[687]. По мнению А. Галанте-Гарроне, документ составлен в апреле 1789 г. – в момент отъезда на родину Г.А. Строганова, то есть до начала работы Генеральных штатов, сразу после которого Ромм, как полагал итальянский историк, оставил все свои педагогические начинания[688]. Судя по тексту письма, его, скорее всего, действительно повезли с собой в Петербург Г.А. Строганов и Демишель. Однако из Парижа они уехали не в апреле, как думал Галанте-Гарроне, а 12 мая[689] – неделю спустя после открытия Генеральных штатов. Впрочем, последнее обстоятельство пока еще ничуть не мешало Ромму строить новые планы по образованию своего подопечного:
К концу года мы намереваемся проехать по южным провинциям, оттуда направимся в Германию, Голландию и Англию, дабы продолжить занятия по различным дисциплинам <…> Пребывание в Германии будет преследовать цель упрочить наши навыки в немецком и приступить к изучению права. После овладения этим языком, знать который в России настоятельно необходимо, я хочу, чтобы он [Павел] освоил английский, дабы суметь прочесть вышедшие на нем несколько хороших книг по искусству. Изучение этих языков окажется для него менее трудным, поскольку он довольствуется освоением только прозы, которая всегда проще, чем речь поэта[690].
Впрочем, столь замечательным прожектам суждено было остаться на бумаге. Водоворот революционных событий все глубже затягивал и учителя, и ученика. В монографии А. Галанте-Гарроне детально показан процесс быстрой радикализации в мае – июне 1789 г. взглядов Ромма, прежде достаточно безразлично относившегося к политике. О воззрениях его ученика известно гораздо меньше. Логично предположить, что резкая смена обстановки, когда юноша, которого долгое время воспитывали анахоретом, вдруг оказался в гуще политических страстей, произвела на него достаточно сильное впечатление. Если еще осенью предыдущего года политика имела для него более чем второстепенное значение, то с июня 1789 г. она регулярно появляется в его письмах к отцу. Так, 15/26 июня 1789 г. Павел сообщает: «Мы здесь имеем весьма дождливое время, что заставляет опасаться великаго голода, который уже причинил во многих городах бунты. Теперь в Париже есть премножество войск собрано, чтобы от возмущений удерживать народ, который везде ужасно беден»[691].
А вот Ромм в своих посланиях старшему Строганову, напротив, вообще не касается политических тем, рассказывая преимущественно об успехах своего воспитанника в учебе. Так, в письме от 16/27 июня он сообщает: «Ваш сын добился успехов в плавании: дважды он пересек Сену в достаточно широком месте»[692]. И даже в письме от 3/14 июля, в день парижского восстания и взятия Бастилии, Ромм, ни словом не упомянув о происходящем на улице, ограничился обсуждением исключительно вопросов учебы: «Я не могу не обратиться к Вам снова с просьбой, повторяя которую уже наскучил, но которая для нас важна, а именно: прислать нам те предметы, что уже давно собираете для нас и что могли бы расширить познания Вашего сына в географии, истории и экономике его родины. Он находится в добром здравии и добился больших успехов в тех физических упражнениях, которыми занимается, но особенно в плавании»