11 февраля 1790 г. за полчаса или, по меньшей мере, за четверть часа до открытия заседания Национального собрания граждане, занимающие трибуну Фейянов, заметили четырех человек, одетых в неизвестную форму, которых депутат-кюре посадил в углу зала со стороны патриотов [слева. – А.Ч.]. Все спрашивали друг друга, что это за форма, и кто-то ответил, что это четыре офицера национальной гвардии Ренна. Его слова тут же заставили вспомнить о патриотизме бретонцев и о той пользе, которую они принесли революции. Трибуну охватило всеобщее ликование. Однако еще не было полной уверенности в том, что они из Бретани. Их спросили, и утвердительный ответ вызвал аплодисменты той части трибуны, которая могла их видеть. Граждане, занимавшие не столь удобные места, стали кричать, что тоже хотят их увидеть. Эти господа вышли на середину зала, и, когда вся трибуна смогла их рассмотреть, раздались всеобщие рукоплескания, перемежаемые криками: «Да здравствуют бретонцы! Да здравствует национальная гвардия Ренна!» После того как аплодисменты два или три раза переходили в овацию, один из завсегдатаев трибуны потребовал тишины и объяснил, сколь сильно трибуна желала бы принять в свое лоно этих храбрых патриотов. Он потребовал потесниться так, чтобы в середине первого ряда образовались четыре места, которые можно было бы предложить этим господам. Предложение оказалось принято с энтузиазмом и готовностью, тем более удивительной, что все и так уже сидели крайне тесно. Места были тут же освобождены и предложены этим господам, они согласились, и несколько человек составили депутацию для их сопровождения. Они уселись под овацию трибуны и крики: «Да здравствуют бретонцы! Да здравствует национальная гвардия Ренна!» Дабы сделать все наилучшим образом, рядом с ними поместили двух человек, постоянно посещающих заседания и способных ответить на любые вопросы о Собрании, какие только могут у них возникнуть. В конце заседания эти господа попросили тишины и через одного из посаженных рядом с ними людей поблагодарили граждан на трибуне за проявленное к ним внимание.
П. Очер, очевидец[723].
Продолжительное общение с революционными энтузиастами из числа постоянных посетителей Национального собрания привело Ромма к идее создания собственного политического клуба. 10 января 1790 г. он и еще несколько завсегдатаев трибуны Фейянов основали «Общество друзей закона». Помимо самого Ромма, его племянника Ж.-Б. Тайана и «гражданина Очера» в число членов клуба вошли видный журналист Бернар Маре, ученый-естествоиспытатель Луи-Огюстен-Гийом Боск и еще около двух десятков их единомышленников. Наиболее же колоритной фигурой среди них, несомненно, следует признать Теруань де Мерикур. Уроженка Люксембурга, красавица двадцати шести лет, она прославилась своим активным участием в событиях 5–6 октября 1789 г. В дальнейшем ее постоянно можно было встретить в кругу радикальных революционеров, в частности на трибуне Фейянов. Там-то она и познакомилась с Роммом и его учеником, предложив им создать политический клуб. Первые заседания «Друзей закона» проходили у нее дома. Ромм стал председателем Общества, Теруань де Мерикур – архивистом.
История этого клуба детально исследована А. Галанте-Гарроне, что избавляет нас от необходимости ее подробного изложения. Коснемся лишь деятельности в Обществе Павла Строганова. В опубликованных итальянским историком протоколах «Друзей закона», охватывающих период с 10 января по 16 апреля 1790 г., гражданин Очер ни разу не встречается среди участников дискуссий. Да и вообще его имя упоминается лишь четырежды: 3 февраля он единогласно избран библиотекарем клуба, 21 февраля его полномочия в этом качестве подтверждены; на том же заседании и потом еще 24 февраля ему вместе с тремя другими членами поручают достаточно формальное задание – собрать сведения о кандидатах на вступление в Общество[724]. Иначе говоря, деятельность Строганова в рядах «Друзей закона» отнюдь не отличалась активностью: в основном он играл на заседаниях молчаливую роль статиста. Зато Ромм, напротив, был подлинной душой и лидером Общества, одним из главных вдохновителей всех дискуссий.
Тем не менее участие Павла в политическом клубе должно было произвести на юношу большое впечатление. Всего годом ранее он по воле наставника жил фактически в изоляции от общества, ведя, в соответствии с требованиями Руссо, существование «простое и уединеннoe». Искусственно оттягивая адаптацию семнадцатилетнего юноши к взрослой жизни, учитель ему «дозволял лишь те удовольствия, которые тот имел в детстве». Даже посещение провинциального театра в Клермон-Ферране, как заметила наблюдательная Миет Тайан, оказалось для молодого Строганова в диковинку: уберегая его от влияния света, учитель ранее избегал подобных зрелищ[725]. Теперь же, среди «Друзей закона», Павел мог держать себя на равных с людьми, которые были его намного старше, чувствовать себя одним из них.
Возможно также, что именно в этот период ему довелось познать еще одну сторону взрослой жизни. Как сообщает М. де Виссак, Павел влюбился в Теруань де Мерикур и оказался связан с ней интимными отношениями: «Очер не смог устоять перед чарами этой распутной Юдифи, тем более опасной для русского юноши, что в любви она была холодна, в противоположность неистовству своих политических взглядов»[726]. Опираясь на богатый документальный материал, в дальнейшем частично утраченный, де Виссак, напомню, не делал подстрочных ссылок, из-за чего нам сегодня трудно судить, на чем основано его утверждение.
Занятый политикой и революционным воспитанием ученика, Ромм, похоже, на какое-то время упустил из виду, что их новые занятия могут вызвать неодобрение не только старого графа, но и властей России, подданным которой был Павел Строганов. Во всяком случае, небольшое происшествие 18 февраля, напомнившее Ромму об этом, явилось для него неприятной неожиданностью. В его записной книжке оно изложено следующим образом:
У нас появился какой-то человек, искавший барона Строганова. Сам он представился инспектором полиции <…> Он мне сказал, что 15 дней тому назад у г-на Монморена, министра иностранных дел, видел некого господина, вернувшегося из России. Он расспрашивал о нашем пребывании во Франции, желая знать его сроки, и спросил, не встречались ли мы с г-ном Бобринским, некоторое время назад уехавшим из Парижа. И, наконец, он сказал, что узнал о нашем месте жительства от г-на Машкова. Он не спрашивал графа Строганова, а спросил г-на Ромма. Этот человек показался мне шпионом, и я заношу сюда для памяти подробности, подтверждающие такое подозрение[727].
Встревоженный Ромм сообщил о случившемся А.С. Строганову и, возможно, попросил объяснить, что сие могло бы означать. Об этом мы можем судить по ответу старого графа, так как само письмо гувернера мне найти не удалось (переписка Ж. Ромма и А.С. Строганова за 1790 г. в известных исследователям архивных фондах представлена крайне скудно). Для старшего Строганова происшествие также оказалось сюрпризом:
Визит полицейского агента мне так же не понравился, как и Вам; не знаю, чему его и приписать. Впрочем, мой дорогой Ромм, я уверен, что Вы слишком осторожны, чтобы не предпринять после этого мер. Скоро наступит теплое время, и я полагаю, что вы воспользуетесь им, дабы сделать несколько путешествий. Жду от Вас соответствующих известий. В Вашей стране умы слишком возбуждены; вся Европа внимательно наблюдает за происходящим, и, уверяю Вас, ничего хорошего от этого не ждут[728].
Что же, в самом деле, могло означать сие странное событие? Судя по записанному Роммом разговору с полицейским, тот постарался максимально сбить собеседника с толку и выудить у него необходимые сведения, не показывая, чем именно интересуется. Во всяком случае, только так можно объяснить странное заявление, что агент узнал о месте жительства Ромма и Попо «от г-на Машкова». Как мы видели, французская полиция еще в январе 1789 г. была и сама прекрасно осведомлена о том, что они живут на улице Малых Августинцев. Также для отвода глаз, думаю, были заданы вопросы о графе Бобринском, поскольку этот побочный сын Екатерины II и графа Григория Орлова, известный своим беспутным поведением, к тому времени уже давно находился за пределами Франции, и о бароне Строганове, почти год как покинувшем Париж. Едва ли полиции требовалось наводить у Ромма справки об их месте пребывания, поскольку она в тот момент и сама еще вполне эффективно осуществляла контроль за иностранцами, находившимися в столице Франции. Тем более что работы у нее тогда в результате революционных потрясений существенно убавилось. Так, в итоговой сводке наблюдения от 4 сентября 1789 г. отмечалось: «Никогда в Париже не было так мало иностранцев; известно, что здесь сейчас живут лишь те, чье пребывание тут длится уже несколько месяцев»[729]. Та же мысль повторяется и в сводке от 12 марта 1790 г.: «Иностранцы все еще очень редки…»[730]
В то же время у самой французской полиции претензий ни к Павлу Строганову, ни к Ромму не было, о чем мы можем судить по справке, составленной 19 февраля 1790 г., то есть на следующий день после вышеупомянутой беседы Ромма с агентом:
Молодой граф Строганов, русский, сын графа Александра Строганова, камергера российской Императрицы, члена Коллегии иностранных дела, кавалера польского ордена Белого Орла и российского ордена Св. Александра Невского, приехал сюда некоторое время назад со своим гувернером, соблюдая инкогнито и под чужим именем. Он живет в особняке Люксембург на улице Малых Августинцев.